— Ну да, мы даже пожалели, что в свое время назвались кулинарным театром. Некоторые из тех, кто приходит к нам впервые, вообще думают, что это какой-нибудь ресторанчик, специально на спектакли идут голодные, чтобы поесть. Приходится объяснять, что мы не театр еды, а театр вкуса. Вкус здесь все — вкус к жизни, к литературе, к искусству. И уже в меньшей степени, вкус в кулинарном смысле. Да, мы играем спектакли на кухне и готовим во время представления — я, например, очень люблю печь хлеб. Да, зрители могут готовить вместе с нами, да, почти никто не уходит от нас без угощения, но это не значит, что мы какой-то несерьезный театр. У нас просто другая необычная форма.
— А почему на кухне?
— Мы захотели изучить человека через призму семьи и дома. А что больше всего передает семейные традиции? Конечно же, кухня. На ней всегда происходят какие-то истории, она собирает за общим столом мам, пап, бабушек и дедушек, учит общаться. Вот мы и решили играть спектакли здесь. А вообще, у нас и сцена есть. Маленькая, в другой комнате, со скромным зрительным залом.
В детском онкологическом центре, где лежала девочка, были, мягко говоря, не лучшие условия. Мамам, которые приезжали к своим детям из провинции, просто негде было помыться
— Мы работаем с детьми-инвалидами, ребятами из детских домов, детьми с синдромом Дауна. Пытаемся их адаптировать к общению с обычными детьми, да и обычных детей научить общаться. Кухня имеет свойство объединять. На Пасху, например, мы проводим «Неделю добра», делаем кулинарные мастер-классы для ребят с ограниченными возможностями. К нам обращаются из фонда «Линия жизни», мы собираем средства больным детям.
— Вы с самого начала задумывали объединить театр с благотворительностью?
— У моего знакомого случилась беда в семье: у внучки нашли онкологическое заболевание, и нужна была помощь. В это время как раз близилась Пасха, и я подумал: «Почему бы нам не сделать «Неделю добра?» Вместо того чтобы зарабатывать деньги, все средства, полученные от кулинарных мастер-классов и спектаклей в пасхальную неделю, мы решили отправить этой девочке. Нам удалось собрать около 50 тысяч рублей, для нас сумма приличная.
— Делаем кулинарные мастер-классы и приглашаем и тех и других. Конечно, в первый раз было тяжеловато. У нас была девочка с синдромом Дауна, читала стихи про хлеб. И был юноша лет одиннадцати из обычной семьи. Он так удивлялся этому ребенку, хотел даже смеяться над ней, потому что впервые видел такого человека. Но мы настолько уважительно относились к ней — не жалея ее, это важно, — что юноша одумался. Да, она немножко эксцентричная, необычная, я бы даже сказал, артистичная. Ну и что?
А потом мамы с детьми стали к нам приходить уже группами. Знаете, когда я впервые увидел этих женщин, очень скромно одетых, полностью посвятивших себя своим детям, я с трудом сдерживал слезы. Они же брошены, никому не нужны. Дети не адаптированы к нормальному общению. Только через сорок минут после начала мастер-класса мамы стали оттаивать, поняли, что я все это делаю искренне, мне это нужно не для галочки, нигде не спрятан фотоаппарат или камера.
— Ну… меня несколько раз приглашало московское правительство в Музей кулинарии провести акцию для ребят из детских домов с синдромом Дауна. Но в итоге я сказал, что лучше все-таки буду это делать у себя в театре. Просто организуйте мне трансфер, привезите детей, а я уж сам с ними позанимаюсь.
Не могу сказать, что что-то было не так, вроде все с благими намерениями. Но когда после мастер-класса усталым детям приходится час ждать, пока подъедет важное должностное лицо, чтобы с ними сфотографироваться, я этого не понимаю.
— На сайте театра написано, что у вас проблемы с помещением.
— Проблема в том, что помещение, в котором мы сейчас находимся, — это коммерческая аренда. Примерно 170 тысяч в месяц мы тратим на содержание пространства, при том, что у нас есть еще бухгалтерия, мы платим налоги, работаем абсолютно в белую и к тому же пытаемся заниматься благотворительностью. Вот и получается, что работаешь, работаешь, а о зарплате не думаешь. Все деньги уходят на то, чтобы покрыть аренду. И благотворительность, которой мы много занимаемся и хотим заниматься дальше, идет в ущерб бюджету. А дальше начинается вопрос человеческого фактора. У нас в проекте люди очень хорошие, талантливые, с высшим образованием, социально открытые. Но инициатива рано ли поздно начинает угасать. Например, наш потрясающий директор Люба недавно приняла решение уйти. Она просто сказала: «Все, Юр, я больше не могу. Я вижу, что театр развивается, но я устала». А ей всего лишь 22 года, и она очень много сделала для проекта.
Вы знаете, мы сами иногда удивляемся, как вообще три года без помощи спонсоров и государства умудряемся сводить концы с концами.
— Скажем так: власти знают о нашем существовании. У нас даже много грамот и благодарностей от московского правительства, департаментов разных. Мы работали на Дне города, делали еще какие-то городские праздники — кстати, тоже на безвозмездной основе — и, встречаясь с чиновниками, рассказывали про проблемы. Нас вроде слушают, но материально, увы, никто не помогает.
Что касается бизнесменов… Год назад у нас на спектакле была продюсер одной финансовой радиостанции. Была растрогана, плакала на кухне полчаса. А потом написала очень доброе открытое письмо в фейсбуке: мол, такие хорошие ребята, занимаются творчеством, им нужна помощь. Я обрадовался, подумал: «Ну наконец-то нас заметили. Ее же кто-то слушает, кто-то знает. Наверное, сейчас прочтут, узнают о проблеме, захотят помочь». Но реакции не было. Как-то не случилось.
— Что нужно, чтобы театр все-таки выжил?
— Мы так часто делали фокусы, что теперь нам нужно чудо! Ну а если серьезно, то я считаю, что театру не нужен спонсор. Нужно две-три компании, которые отчасти возьмут на себя расходы по аренде или будут оплачивать какую-то услугу, тот же мастер-класс в кулинарной школе для детей-инвалидов. Эти деньги пойдут не на мою зарплату, а только покроют расходы на мероприятие. Это было бы честно.