Там тоже хорошо

Здравствуй, дорогой Филипп.

Сначала было страшно. Уж слишком много мифов и дурацких страшилок гу­ляют по миру про чудесный город Пхеньян. Вот ужас! Контроль такой жестокий, что в аэропорту по прилете отбирают ноутбуки и телефоны. Да, отбирают. Но у меня MacBook Air, 11 дюймов. Я ска­зал таможеннику, что это устройство для чтения книг, неужели компьютеры бывают такими маленькими? В айфон я еще в самолете воткнул наушники, по­этому это не айфон, а плеер. Так я про­нес и телефон и компьютер. Суровые правила здесь компенсируются невежеством и расп…дяйством. Прямо как у нас.

Я прилетел в Пхеньян из Владивосто­ка. Вместе со мной летел целый самолет северокорейских гастарбайтеров и российский посол в КНДР с собачкой (немного самонадеянно быть послом с собачкой в Корее). Посол с собачкой был мрачен и немногословен. Весь полет он не отрывался от журнала, воспетого в свое время Егором Летовым. Зато северокорейские гастарбайтеры, возвращающиеся на ро­дину, шумно смеялись и как-то по-дет­ски радостно обсуждали проплывающие мимо облака. В аэропорту Пхеньяна посла встречал такой же, как и сам посол, мрачный помощник. Гастарбайтеров — семьи с цветами и со слезами на глазах. С настоящими слезами, а не теми, которые показывали по телевизору, когда умер Ким Чен Ир. Гастарбайтеры привезли домой деньги. 60 процентов от заработка они заплатят государству, это что-то вроде официального отката за возможность подработать за границей. В своих огромных тюках, которые, как и мой макбук, никто особо не досматривает, гастарбайтеры везут DVD-плееры, глянцевые журналы с сиськами, джинсы и музыкальные диски. Через пару лет на таможне дураком будет не таможенник, а я, доказывающий мак-юзеру товарищу Паку, что айфон — это не айфон, а плеер. 

Потом было смешно. Здесь у меня есть гид. Он кагэбэшник. Молодой улыбчивый парень в желтом галстуке, товарищ Чен. Представитель зажиточных и прогрессивных северокорейцев. Ему повезло родиться в семье больших генералов. Его руки так и не познали мотыги. Его тело не сковывал военный френч. Он упитан, носит черные брюки со стрелками и остроносые лаковые туфли. Короче, мажор.

Товарищ Чен сказал мне при первой же встрече, что им тут скрывать нечего. Смотрите что хотите, снимайте что хотите, разговаривайте с кем хотите. Со сменой власти в стране появилась новая политика — политика открытости. Все напоказ, все наружу. От гидроэлектростанции до буддистского монастыря. Своими глазами убедитесь, что чучхе — это не только не страшно, но и круто. День открытых дверей в государствен­ных масштабах. Ну, думаю, здорово как. Так ведь и до рассерженных горожан допустят.

На самом деле новая власть постави­ла перед товарищем Ченом нереальную задачу. О политике открытости в Северной Корее и правда твердят на каждом углу. Но показывать страну иностранцам, пусть даже и формально лояльным режиму, все равно по старой сонгунской привычке стремно. Вот товарищ Чен и бега­ет за мной целыми днями, одной рукой показывая красоты и достижения прос­того корейского народа, а другой рукой стыдливо закрывая мне глаза, будто школьнику, случайно увидевшему эротическую киносцену: «это не очень красиво», «это не очень интересно», «этого не существует».

Несколько раз я пускался в бега. На­девал капюшон, выходил из гостиницы и пытался растворяться в толпе. Так себе конспирация. Толпами тут если и ходят, то только во время грандиозных праздников, пару раз в год. А вообще-то, в Пхеньяне — как после взрыва нейтронной бомбы: дома стоят, а людей просто нет. В ра­бочее время все на работе. Школь­ники в школах. Студенты в институтах. Во­енные (5 миллионов человек плюс все остальные тоже в каком-то смысле во­енные) в армии. Улицы Пхеньяна в будние дни выглядят примерно как Москва в день инаугурации Путина. Здесь нет не то что людей, здесь нет даже собак и кошек. Здесь нет птиц. Вообще. Ни одной птицы за неделю не встретил. Еще здесь нет инвалидов. Западные клеветники говорят, что их убивают при рождении. Не знаю.

В бегах я пару раз заходил в подъезды жилых домов — меня тут же прогоняли. Пару раз я заходил в пролетарские народные пивнушки — мне не наливали. Пару раз я пытался спрятаться от товарища Чена в метро, в трамвае или в троллей­бусе — меня не пускали. Черт, да я даже билетик на проезд купить не смог. Расплатиться евро или долларами ты мо­жешь только в специальных магазинах вроде советских «Березок». Корейские деньги — воны — поменять почти нереально, только ночью на черном рынке, в одной привокзальной палатке на весь город. Но и с вонами разговаривать с то­бой будут не везде. Во-первых, потому что люди, как правило, не говорят на иностранных языках. Во-вторых, ты иностранец, а значит, от тебя можно ждать ядерной войны в любую секунду. Иностранцу тут вообще места нет. Городская жизнь Пхеньяна выплевывает иностранца, как курильщик утреннюю бронхиальную слизь. Достаточно трех минут, чтобы о тебе сообщили в гостиницу.

Сигареты с англоязычным названием на обратной
стороне Kangson курят только партийные
работники высокого звена. В простых
магазинах почти не встречаются, но есть
за валюту в двух магазинах при гостиницах
для иностранцев и еще одном в городе
без вывески и витрины

Запутывая следы, брожу по одинако­вым переулкам. Все они почему-то выводят на набережную реки Тэдонган. Иду по набережной абсолютно один, смотрю на монумент факела чучхе, а вижу Москву. Пхеньян — это и есть Москва, такой же абсурдный город, сделанный из бетона, стекла и противоречий. В Пхеньяне официально нет гомосексуализма и никто о таком слове даже не слышал, но муж­чины без палева ходят по улицам, держа друг друга за руки. Государственная по­литика сонгун — это политика всеобщей милитаризации, но армия здесь добровольная. Наркотиков здесь официально не существует. Но в родовом гнезде товарища Ким Ир Сена (КИС) на самом видном месте лежит опиумная трубка. В Москве ведь все тоже самое, только наоборот. Геи почти все, но ходить за ­ру­ку мужчинам не с руки. Армия обязательная, но разве туда кого-то загонишь? Да и с наркотиками в Москве все нормально, но Путин назло всем казахским поэтам спортсмен. А лучше бы, как говорится, пил и курил…

О! Господи, вот мое спасение. Не галлюцинация ли это? Купол. Крест. Православная церковь. Здесь я и должен был залечь на дно. Построили эту церковь для религиозных нужд сотрудников российского посольства. Приезжал патриарх Кирилл, сказал, церковь настоящая, нужды можно справлять. Снимаю капюшон, захожу. Креститься на всякий случай не стал. У алтаря кореец средних лет с длинной эмо-челкой, в обыкновенной, не заправленной в брюки рубашке, на сердце значок с вождем. Креста нет. Тоже на всякий случай? Это настоятель храма — товарищ и по духовному совместительству отец Федор. Рядом с ним точно такой же ко­реец, тоже без креста, но в военной форме — это отец Иоанн. Он тоже священник. Разговорились. Оба закончили МГУ, по­том духовную семинарию, долго прохо­дили практику в Сергиевом Посаде. Вернулись на родину и возглавили приход. Отцы гордятся, на эту Пасху был побит рекорд — пришли 50 верующих. При Ким Ир Сене такого не было.

Мне показывают церковь. Вот эту икону прислал Кирилл. Вот эту — Министерство иностранных дел. Связь с Москвой очень прочная. Особенно сейчас, «в тяжелые для православных людей времена». Отец Федор слышал и о часах патриарха, и о квартире в Доме на набережной, и даже о панк-молебне от Pussy Riot. Пхеньянское духовенство считает все это «провокациями западных клеветников». На секунду чувствую себя дома, как у Христа за пазухой. Но пора надевать капюшон и бежать смотреть город дальше. Вместо «до свидания» товарищи отцы предложили поставить свечку и подумать о чем-нибудь хорошем. Ставлю свечку и думаю о Вуди Аллене. Свой следующий фильм он должен снимать не в Мадриде, а здесь.

О странном иностранце в капюшоне все-таки сообщили в гостиницу. Това­рищ Чен уже тут как тут. Смотрит, оби­жается и лживо волнуется на всю ули­цу: «Товарищ Супер, зачем вы так убе­гаете? А если авария, а если вас собьет машина?» «А если собьет машина, ­товарищ Чен, то это точно будет суицид с моей стороны. Слишком мало у вас машин для случайной ­аварии».

Только недавно тут появились свето­форы. Только недавно на центральных улицах появилось ночное освещение, зато сразу энергосберегающее и на солнечных батареях. Город изрыт стройками. Всюду, где можно копать фундаменты, их копают. Всюду, где можно надстроить этажи, их надстраивают. Эпоха сонгун (всеобщая милитаризация) здорово уживается с эпохой индустриализации. Пока нет войны, военные заняты строительством 24 часа в сутки без выходных. Рядом с ле­гендарной площадью Ким Ир Сена, где проходят военные парады, всего за год построили целый квартал новых высотных домов, что-то вроде Сити в Москве — такие же стеклянные монстры, достающие до неба. Подземные парковки, лофты, первый этаж не предлагать, теперь здесь офис. Иногда кажется, что социалистическое общество и само не заметит, как однажды утром проснется обществом потребления и отправится не на завод, а в торговый центр.

Въезд в город Кэсон, КНДР

 Торговые центры тут, впрочем, уже есть. Я видел два больших мегамолла. Мне, правда, не удалось ничего купить (проклятая валюта). Но они есть. Процветает в Северной Корее и частный бизнес. Мелкая торговля, фастфуд, всякие развлечения для туристов, служба такси (старенькие румынские тачки с разбитыми фарами), продажа мобильников (мобильники у каждого второго — даже у крестьян, связь только внутри страны), кафеш­ки (есть ресторан, где подают черепаший суп, — любимое после православной церкви место русских дипломатов), мо­ментальная поляроидная фотография у монумента чучхе и так далее. Государст­во это и не разрешает, и не запрещает, но контролирует и в большинстве случа­ев имеет от такого бизнеса откат. После страшного голода в лихие девяностые северокорейское руководство слегка отпустило экономику — зачем морить людей, пусть попробуют выжить сами: чучхе как религия — эволюционирует и приспосабливается к новым вызовам.

Пенсионеров, людей старой закалки, этот гайдаровский либерализм ужасно бесит. Того и гляди введут налоговую систему (сейчас налогов никто не платит) или оценят квадратный метр недвижимости (сейчас квартиры не продаются). Старики ворчат: «Пхеньян уже не тот», про себя матерят новую власть и скучают по талонной системе, которая до сих пор сохраняется, но давно не удовлетворяет спрос. Теперь, если ты что-то хочешь, ты идешь в универмаг и покупаешь, если, конечно, можешь. А если не можешь — не покупаешь и ограничиваешься только той весьма скромной продуктовой корзиной, что дает тебе заботливое северокорейское государство. При Ким Ир Сене такого не было.

Не было при Ким Ир Сене и взяток. За это сразу казнили. Теперь вопросы можно решать по-разному, цивилизо­ванно. Выезд из Пхеньяна закрыт. Въезд тоже. Но за взятки можно купить, например, справку от врача, которая позволяет приезжать в столицу на лечение. Выезд из страны закрыт. Въезд тоже. Но рядом Россия и Китай. И поток гастарбайтеров в обе эти страны с каждым годом только увеличивается. Небольшая взятка — и ты гастарбайтер. Западные клеветники го­ворят, что за 3–4 тысячи долларов тебе могут обеспечить побег из страны, и вот ты уже не гастарбайтер, а политический беженец. В общем, политика открытости идет полным ходом. Были бы деньги.

Дорогой Филипп, сюда пока не пришел интернет. Интернет есть только в посольстве и в местном Кремле. Мой гид, товарищ Чен, говорит, что все умрет, когда придет интернет. Фейсбука, лайков, чек-инов (я на заводе, я на фабрике, я на рудниках) и порносайтов этот благословенный народ, застрявший в 101-м году со дня рождения великого вождя, якобы не переживет. Хотя сам товарищ Чен наверняка бывает и на порносайтах, и в фейсбуке. По рабочим делам, разумеется. Он, на­пример, прекрасно знает, за что сидит Ходорковский, от какого именно рака умер Стив Джобс. Он даже слышал про протестные акции в Москве — не одобряет. Еще товарищ Чен любит выпить, и это оказалось очень эффективным способом его хоть как-то разговорить.

На одной из многочисленных пьянок под этой самой громадной хрустальной люстрой он даже позволил себе снять галстук, а потом и всю рубашку целиком. Оставшись в майке-алкоголичке, товарищ Чен совершил по местным меркам настоящий марш несогласных — признался в том, что знает и без него весь мир. Он признался, что стране до сих пор катастрофически не хватает продовольствия, что уровень жизни здесь ниже, чем во многих нищих африканских странах, что если не заниматься мелким бизнесом, то совсем туго, что при желании в Пхеньяне можно прожить на пять евро в месяц, что гуманитарная помощь из капиталистических стран могла бы исправить ситуацию с недоеданием, но запреты и препоны местных бюрократов делают присутствие западных наблюдателей нежелательным, поэтому ни о какой серьезной гуманитарке речи идти не может. Потом он выпил еще и сказал, что называть его можно просто Ченом, а не товарищем Ченом. Сказал, что у него есть жена, шестилетняя дочка. Сказал, что ему, как и всему корейскому народу, очень важно иметь не только врагов, но и друзей. Но пока, признается просто Чен, врагов гораздо больше. Американцы, евреи, японцы, соседи из Южной Кореи, Борис Ельцин и журналист Андрей Ло­шак — это главные враги.

Американцы — понятно. Евреи — потому что это и есть американцы. Японцы — потому же, почему и американцы. Юж­ная Корея — союзник американцев. Ельцин заигрывал с Америкой. А журналист Лошак мало того что еврей, так ведь еще восемь лет назад был в Пхеньяне и привез отсюда клеветнический сюжет для программы «Намедни». Забавно, что история с Лошаком примерно совпала с увольнением Леонида Парфенова с НТВ. И корейцы до сих пор убеждены, что «Намедни» вместе с Парфеновым закрыли из-за то­го самого клеветнического сюжета про Северную Корею.

Северокорейцы — нация детей. Непосредственные, смешные, доверчивые и жестокие. В самолете из Владивостока они с щенячьим восторгом радовались проплывающим в иллюминаторе облакам, и с таким же восторгом они радуются новой государственной байке про товарища Ким Ир Сена. Историю тут переписывают чуть ли не каждый год. И значит, так надо.

Вот, например, в прошлом году на площади Ким Ир Сена на фасаде здания ви­сели портреты Ленина и Карла Маркса. Эти люди полвека были частью государственной идеологии. А к столетию вождя портреты вдруг пропали. Спрашиваю просто Чена — почему? Нам-то, русским чучхеистам, обидно. Просто Чен включает товарища Чена и говорит, что ничего не знает. Пропали и пропали. Какая разница. Но на очередной пьянке уже не то­варищ, а просто Чен намекнул, что это, конечно, распоряжение сверху: зачем корейскому народу каждый день видеть эти страшные, небритые иностранные морды? Вот и я думаю, что незачем.

Дешевые сигареты для рабочего класса
считаются народными – их курят абсолютно все.
В Корее курят все мужчины, одну сигарету
за другой. Женщины курят только пожилые,
начинают лет в 60. И только трубки

Или вот еще. Год назад делегацию российских чучхеистов возили на гидроэлектростанцию, построенную в кратчайшие сроки. Масштабы впечатляют. Это целый город в городе. Тогда гид рассказал, что на строительстве трудилась вообще вся страна и, конечно, не обошлось без жертв. Не обошлось — это тысячи трупов. А то и сотни тысяч — военные, заключенные, строители. Даже короткий документальный фильм на эту тему демонстрировался. Но в этом году фильм куда-то пропал. А человеческий ресурс конвертировался в USD. Стройка обошлась КНДР в 4 миллиона долларов. 4 миллиона долларов человек.

Людям трудно. Люди живут очень бедно. Но что-то никто не припомнит здесь ни одного хотя бы одиночного оппозиционного пикета. Да и зачем детям пикетировать собственных родителей? Детские сады — то есть лагеря — и без пикетов, говорят, переполнены. И не то чтобы несогласными. Скорее ненадежными. Отношение к власти здесь построено по принципу «папку надо уважать, даже если он пьяница». Власть — это власть. Она ведет страну к конечной цели, ей видно все. Она вечна. Но она, конечно, не вечна. И это самая большая проблема.

Власть — это прежде всего товарищ Кир Ир Сен. Это Иисус Христос. Это Пушкин. Это Алла Пугачева. Это все. Ким Чен Ир — это его инкарнация, тоже безусловно уважаемая и обожаемая. С Ким Чен Ыном все не так просто. К его модно выбритым вискам и западному прошлому пока привыкли не все, но государственная пропаганда работает над этим, при­думывая ему биографию поприличнее: сейчас, например, решается на самом высшем уровне, какую дату рождения указать в его документах. За всеми этими божественными аватарками стоят Трудовая партия Кореи (ТПК) и Верховное народное собрание. Есть еще две как бы не зависимые от ТПК партии, которые независимы примерно в той же степени, в какой у нас ЛДПР и КПРФ. Но все это не имеет никакого значения, потому что все дела делаются несколькими военными кардиналами: в лицо их мало кто ­знает, но вопросы решают именно они. Именно они при­думывают мифы, легенды, сочиняют интерпретации историческому процес­су и ломают голову, как продлить эти сто лет северокорейского одиночества еще хотя бы лет на сто. Потому что есть во всей этой чучхейской сказке вещь по­страшнее американцев, евреев и сюже­та Лошака — это, собственно, та самая конечная светлая цель чучхе, объединение двух Корей. Высадка на планете Земля 20 миллионов голодных инопланетян — это гуманитарная катастрофа. Это прекрасно понимают все. Об этом во весь голос молчит даже товарищ Чен, мечтающий поскорее отправить взрослеющую дочь на учебу в Москву.

Филипп, сидя в гостиничном ресторане за вкусным сливочным десертом, я честно боюсь, что гуманитарной катастрофы не избежать. Режим рухнет скорее, чем эту хрустальная люстра на меня — западного клеветника в маске чучхеиста. Режим уже в каком-то смысле рухнул. Пхеньян вот-вот переживет культурную революцию, вслед за которой обязательно случится и сексуальная. Журналы с сиськами от корейских гастарбайтеров из Владивостока пойдут по рабочим рукам. Как пошли по этим рукам музыкальные диски с западной музыкой.

Есть в Пхеньяне национальная библиотека. Что-то вроде нашей Ленинки. В этой библиотеке много всего интересного. Есть, например, специальная комната, в которой день и ночь сидит пожилой кореец. Такой, знаешь, старец Фура. Если у по­сетителя библиотеки вдруг возникает какой-то вопрос по прочитанному, он лезет не в «Гугл», а в комнату к этому мужику. Я спросил у него, есть ли Бог. Он ответил так: «Западный мир слиш­ком много времени тратит на молитву, не лучше ли потратить это время на науку и медицину?»

Еще. Огромное крыло этой библиотеки отведено под хранилище компакт-дисков. Представь себе огромный читальный зал. Только на столах стоят китайские бумбоксы с наушниками, а на полках не книги, а музыка. Ты берешь интересующую тебя пластинку и слушаешь. iStore по-пхеньянски. Техно, дабстепа и грайма, конечно, пока нет: сегодня он дабстеп танцует, а завтра родиной торгует. Зато есть Лари­са Долина, Иосиф Кобзон (из раннего) и… The Beatles. Это немыслимо, но это правда. Уж если «Битлз» развалили одну шестую часть суши, то от мизерного полуострова ничего не останется и от одного припева. Сидели позавчера за бумбоксом с красивой кореянкой-архивариусом и раскачивали лодку желтой подводной лодкой. И эта лодка здесь звучала актуальнее любого дабстепа.

Нет-нет, Филипп, я уверен, что эпоха сонгун мутирует в эпоху просвещения. Это уже началось. Вечерами пхеньянская молодежь вываливает на улицы и как майские жуки крутится под энергосберегающими фонарями. Они читают книги. Они не выглядят сытыми или отдохнувшими. Скорее все-таки голодными и ус­тавшими. Но они читают. Корейцы ходят из стороны в сторону, листают страницы и молча читают. Если подложить под эту сцену музыку композитора Макса Рихтера, можно и прослезиться. Западные клеветники, конечно, скажут: ну-ну, дома-то электричества нет, вот они и читают на улице. Но знаешь, дружище, я думаю, что это и есть настоящие рассерженные горожане, креативный класс, который не хо­чет гуманитарной катастрофы, но хочет когда-нибудь самостоятельно перевести песню про желтую подводную лодку, увидеть документалку Херцога и в конце концов узнать, сколько на самом деле лет Ким Чен Ыну. Двадцать девять.

Теперь уже не страшно. И не смешно. Стыдно. Тирамису был явно лишним.