Так-то, дружок

Четырехсерийный фильм Сергея Мирошниченко «Рожденные в СССР», русский вариант британского проекта «Up Series», чем-то похож на эту игру — то же заигрывание с будущим и прошлым, тот же диалог с самим собой на протяжении жизни. Каждые 7 лет начиная с 1989-го Мирошниченко снимает двадцать героев из разных частей уже близкого к распаду Советского Союза. Сначала им по 7, потом 14, 21 и 28. Следующая серия выйдет, когда будет по 35. Ре­жиссер расспрашивает участников проекта об их жизни — и сравнивает ответы с тем, что говорили герои раньше.

Вероятно, это первая попытка описать мое поколение, которое хорошо помнит СССР и девяностые, но вступило в силу только к концу нулевых. Довольно страшный получился портрет: от живых, запоминающихся детей, которых долго отбирали в конце 1980-х, не осталось почти ничего. В по­следнем фильме перед нами несколько уставших взрослых: вместо сияющего грузинского мальчика — потухший не­молодой человек, вместо упрямой и сильной девочки, которая играла с собаками и восхищалась красотой Байкала, — не­счастная женщина с поломанной судьбой. То же и с Андреем, уехавшим из детского дома в Америку (это ему не помогло), и с остальными героями. Кажется, почти по всем словно проехались катком. Большинство выглядят старше своего возраста, кто-то вообще наполовину поседел, а ведь им пока всего 28 — и лучше, кажется, уже не будет.

Примерно такое же сильное впечатление производил на пике своей популярности сайт «Одноклассники.ру»: кажется, им и пользовались лишь для того, чтобы посмотреть, в кого превратились бывшие друзья и соседи по парте. Девочка Саша — взрослая оплывшая женщина с двумя детьми, и на вид ей от тридцати до сорока; Виталик, плакса и ябеда, — начинающий лысеть испитой мужчина, а веселый веснушчатый мальчик Саша, с которым мы гуляли после школы, погиб лет десять назад в аварии. 

Отчего так вышло? Оттого ли, что мы сформировались не просто в другую эпоху, а в не существующей теперь стране и наше детство оказалось отрезанным навсегда, осталось в какой-то другой, не существующей уже реальности? Или просто мы ви­дели и помним слишком многое — танки в Москве, войну в Чечне, очереди за сливочным маслом, вечное свинцовое напряжение в воздухе. Пустые прилавки, где не было ничего, кроме маргарина, морской капусты и резиновых лягушек с вы­пученными глазами. А кто-то помнит резню в Баку, саперные лопатки, Сумгаит — перечислять это можно до конца страницы. Наверное, детям, чье отрочество и юность пришлись на распад империи, хочется только спокойствия и достатка и совсем не хочется обращать внимание на мир вокруг — хотя все чаще и чаще ка­жется, что этот мир окончательно сошел с ума, что так больше продолжаться не может, что дальше некуда. Наверное, время безжалостно к любому поколению — но к нашим сверстникам оно оказалось безжалостно вдвойне.

Кажется, что эти мальчики в синей форме, эти девочки с белыми бантами из советской школы остались только на выцветших фотографиях, остались навсегда детьми. Кажется, что все это законсервировалось в какой-то мутной банке, просто закончилось там, в советской школе, с ее звездочками, формой и учительницей, истерически любившей Буденного. Мир нашего детства пах детским садом, несъедобной кашей, хлоркой и чаем с мо­локом — и по иронии судьбы именно этот запах стал для нас печеньем «Мадлен». Он щекочет нос, когда смотришь «Рожденных в СССР».

Наше детство оказалось в какой-то другой эре. Наверное, так чувствовали себя те, кто родился в 1910-м. Эту ностальгию не поймать, не передать словами — и, за­фиксированная бесстрастной камерой, она производит скорее отталкивающее впечатление. Родившиеся в 1990-е никогда уже не смогут испытывать ностальгию от запаха детсадовской столовой. Для них это просто несъедобная каша, хлорка и жидкий чай с молоком. И больше ничего.