Таинство ужина

В царствование фараона Рамзеса II (конец XII века до н. э.) в самом начале весеннего месяца нисана (март-апрель) рабы-израильтяне, жившие в Египте, вдруг засобирались в путь. Надели крепкие башмаки, уложили пожитки и выбросили из домов запасы хлеба. 10 нисана они закололи жертвенного ягненка и кровью его пометили свои двери, чтобы Господь, обрушившийся на египтян, обошел карой их дома. В ночь на 14 нисана, пока за окнами бушевала смерть, иудеи вкушали скудный ужин перед дорогой пресный хлеб: не было времени заквашивать тесто, вино и горькие травы. А наутро они покинули Египет – все, кто верил в единого Господа, кто чувствовал себя свободным и сознавал себя иудеем. Ушли исповедовать свою веру, строить свою страну, жить по своим законам.

Уже на следующий год в память об Исходе евреи справляли праздник Пасхи. Самой Торой было предписано отмечать его ежегодно. Чтобы не забывать главное событие еврейской истории. Чтобы из года в год переживать в душе события библейской древности. Чтобы вновь и вновь 14 нисана подтверждать свой выбор – быть иудеем – и снова и снова обретать свободу.

Однако кроме этого, основного, смысла верующие вкладывали в Пасху много смыслов дополнительных. В эпоху Первого храма (X–VI в. до н. э.) иудеи отмечали в этот день приход весны, всход первых посевов, зарождение новой жизни. В раввинистические времена (II–XVIII вв.) талмудисты учили, что три праздника – Пасха, Шавуот (50-й день после Пасхи) и Сукот (21 сентября) – суть три этапа, которые прошли евреи: на Пасху они избавились от рабства и обрели физическую свободу, в Шавуот была дарована Тора, а значит, Господь наделил иудеев свободой духовной, а праздник Сукот – окончание 40-летних скитаний по пустыне – напоминает верующим о их зависимости от Бога.

В советские годы в СССР 14-го числа весеннего месяца нисана едва ли не каждый еврей напрямую сопоставлял свою судьбу с судьбой своих предков.

Нескольким поколениям московских евреев праздник Пасхи советских времен запомнился на всю жизнь. Справить его как должно было непросто. Кошерной пищи было не достать, Ветхого Завета на русском языке не существовало, а на иврите тогда мало кто говорил. Мацу пекли самостоятельно. Члены еврейской общины покупали в магазине муку, собирали ее в кули и везли в пекарню при Хоральной синагоге. Стоила она 3 рубля, раз в 15 дороже обычного хлеба, зато славилась на весь Союз. Кошерное вино (а за пасхальным столом надо выпить не менее четырех бокалов) готовили из изюма – 15–20 литров на всю Москву. Вино получалось приторным, и пили его лишь особенно религиозные евреи. Праздновали Пасху тайно, скрываясь от соседей и приглашая к трапезе только близких и надежных друзей. Во всей Москве проходило не более 10–20 пасхальных ужинов. Самые знаменитые праздники страивались в домах Ильи Эссеса и Владимира Дашкевича, где, по воспоминаниям современников, больше говорили о политике, а также у Ивана Гурвича и реббе Авраама Миллера – эти вечера были проникнуты религиозным чувством.

По обычаю дня за два до праздника в ортодоксальных семьях очищали дом – отдавали запасы хлеба, пива и прочих квасных продуктов кому-нибудь из неверующих или попросту выкидывали. Потому что верили: как опара заставляет тесто подниматься, так и в душе человеческой растут и множатся грехи, а в праздник верующий должен быть нищ и чист, как его далекий предок в годы египетского рабства.

За пасхальной уборкой следовала молитва в синагоге, а за ней – праздничная трапеза. Ее ритуал (седер) отточен веками и подробно описан в пасхальном законе (агаде). Всем участникам седера предстояло как можно точнее воспроизвести случившееся в Египте в ночь на 14 нисана и как можно полнее передать смысл событий. На столе традиционно присутствовали вино (по четыре бокала на человека), три цельных кусочка мацы, завернутые в салфетку (средний полагалось разломить и большую часть спрятать – на десерт), и блюдо, на котором были собраны: прокопченный кусок мяса с косточкой (память о пасхальном агнце), сельдерей и петрушка (травы, вкусом напоминающие горькую жизнь иудеев в Египте), соленая вода, символ пролитых слез, и кушанье (харосет) из тертых яблок, орехов, корицы и вина – сахарный вкус этой смеси воскрешал в памяти иудеев сладостный вкус свободы после Исхода.

Центром пасхальной вечери был рассказ об Исходе. Для многих эта библейская притча становилась откровением и будила в душе неведомые чувства.

Кажется, это случилось на рубеже 80-х, на одном из первых седеров, на котором мне довелось побывать, – вспоминает Адольф Шаевич, нынешний главный раввин России. – У Гурвича, моего учителя, собралось человек 7–8. Вел седер пожилой еврей – он еще до революции успел поучиться в хедере и знал Закон и традиции. Он возлежал на почетном месте на подушках – ведь в библейские времена только свободный человек имел право кушать полулежа – и неспешно повествовал о египетском рабстве, о прощальном ужине опресноками, о 40-летних скитаниях по пустыне и непременном возвращении на Землю обетованную. И, макая петрушку в соленую воду, я вдруг со всей остротой осознал, что я такой же, как и те, кто двинулся в пасхальную ночь прочь из Египта, что я – часть еврейского народа...

Сегодня тайные седеры 70–80-х годов отошли в прошлое, надо думать – навсегда. Евреи Москвы празднуют Пасху открыто и радостно. Только в Хоральной синагоге устраиваются по два-три седера за вечер: для начинающих, где объясняются основные традиции Пасхи, и для подготовленных, где речи раввинов блистают как кубки с вином, и можно любоваться их красотой, а можно упиваться содержимым. В ортодоксальных еврейских семьях вместо изюмного пьют кошерное вино с юга Франции, заедают киевской мацой и слушают проповеди иерусалимских священников. Но в распахнутом настежь мире, где стремительно стираются границы наций и культур, праздник Пасхи сохраняется едва ли не в первозданной чистоте, а ночь на 14 нисана для евреев по-прежнему остается сакральной – ночью обретения себя и достибезграничной свободы.