Священники большого города. Отец Стефан Ванеян

Возраст: 47 лет.

Образование: окончил отделение истории искусства исторического факультета Московского государственного университета.

Работа: служит в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Капотне, преподает в Московском государственном университете и в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете, работает в Общецерковной аспирантуре и докторантуре имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Регалии и звания: автор около 50 научных публикаций; список основных можно посмотреть  здесь.

Как я стал священником

Мальчиком, молодым человеком, учащимся художественной школы на Пречистенке я время от времени заглядывал в храм Ильи Обыденного из чисто эстетических, наверное, побуждений. Это были самые застойные годы — 1978-й, 1979-й. Привлекало само пространство, место — другое, необычное. Нельзя, конечно, сказать, что я именно так и пришел к вере, в церковь. Это, скорее, стало первым импульсом. Неизвестно вообще, пришел ли я уже куда-то — может быть, я еще в пути. Одним словом, моя история про то, как не совсем советский ребенок достаточно бессознательно захотел чего-то другого. Наверное, Господу Богу было даже не столько угодно, сколько скорее интересно посмотреть, что из этого конкретного персонажа может выйти, на что он сгодится. Кроме того, были некоторые внешние экзистенциальные обстоятельства: меня не взяли в аспирантуру, я был крайне разочарован, и потому решил пойти совсем по другому пути. Это уже произошло в перестройку, когда все было как-то просто и легко. Раз, два — и я чтец; три,четыре — и я дьякон. Ничего такого особого в этом нет. Все, что связано со священством, с призывом к служению, обычно сильно мифологизировано. В дьяконах я пробыл семь лет, и этот переход от светского к, скажем так, «клерикальному» произошел довольно плавно и неосознанно.

Про отношения с прихожанами

В отношениях священника с прихожанами никаких границ быть не должно. Мне кажется неприличным, когда священник выстраивает какую-то дистанцию. Я сейчас наблюдаю за молодыми батюшками, которые старательно всю эту эстетику выдерживают, и прихожане, в свою очередь, тоже в этом участвуют. Мне как искусствоведу, конечно, понятна сила формы, как она может действовать, как она может покорять. Но следует понимать, что это только внешняя сторона дела. Граница между алтарем и пространством для мирян очень условна и проходит не там, где кажется на первый взгляд. Если вообще проходит. Во всяком случае эта граница незримая, а может быть, и не вербализируемая. Эти переходы, пороги устроены очень непросто и зависят вовсе не от того, кто какое облачение на себя надел и какой порог переступил. Раньше меня, наоборот, смущали совсем простые священники, которые держат себя без всякого напряжения. Мне казалось, что очень важны эти перемены — здесь я такой, а здесь я иной. Но сейчас я понимаю, что священник не должен увлекаться внешним, эстетическим — переодевание в рясу не должно ни отделять его от людей, ни даже выделять среди них.

Про Капотню

Я служу в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Капотне. Место немного печальное. На отшибе. Там очень дурной воздух, плохо пахнет, потому что рядом стоит нефтеперерабатывающий завод. В советское время было еще хуже и гаже. Название-то «Капотня», но хочется сказать «Копотня» — от слова «копоть». Старожилы мне рассказывали — раньше бывали такие выбросы, что сложно было встать утром: по полу первых этажей стелилась какая-то зеленая дымка. Там очень много страшной онкологии. Раньше горел еще и факел, и все это мало отличалось от какого-нибудь Мордора. Говорят, что в советское время Капотня была узлом наркоторговли. Вот там практически все, кто не пьет и не колется, ходят в церковь — и это чудо. Для этих людей приход — это переход. Переход из одного пространства в другое, из одной плоскости в иную. Но им ощущение такого перехода необходимо из-за их печальной участи. 

Вот у нас есть одна старушка, ей девяносто шесть лет. Ходит на костылях. У нее трое сыновей было, все трое — алкоголики. Двое из них уже умерли. А раньше все трое ее дружно били. Эта старушка переломана вся собственными детьми. В какой-то момент они устроили ей в квартире пожар, она обгорела, ее со страшными ожогами положили в Склифосовского. Но она выжила и живет. Приходит в храм на своих костылях и там находится в некоторой подлинной реальности. А то, что находится за пределами храма, это для большинства прихожан в Капотне не реальный мир, он ненастоящий, страшный. И обязанность всякого священника — входить в этот страшный мир. И это и есть реальность приходского священника в неблагополучном приходе: быть там, где страшно…

Я уверен, что есть и почти идеальные приходы, которые совершенно объективно представляют собой настоящие оазисы, и что они оставались таковыми и в советское время. Возможно, и в советское время было необходимо это чувство перехода — из обычного места в сакральное. Идешь по улице, полной лозунгов, зашел — и оказался в другом мире, полном образов. Но при этом необходимо помнить, что пространство храма, место совершения литургии, не отделено от окружающего мира. От мира, который действительно лежит во зле, но тем не менее нуждается в спасении. Границы между этими мирами должны быть более чем проницаемы. Место столкновения этих миров — душа всякого верующего человека. Верующего — значит верного. Ведь именно в пространстве души человек встречается с Тем, для Кого никаких пределов, границ и переходов просто не существует. С Тем, Кто добровольно вышел за пределы стен Града Святого и пролил Свою кровь, освятив, казалось бы, самое скверное, что может быть.

Про молодежь и старушек в храмах

Среди постоянных прихожан храма в Капотне есть молодые люди, но их немного. Молодежью, как считается, нужно специально заниматься, они требуют особого отношения. Есть приходы, где такая работа поставлена. Например, я сейчас преподаю в ПСТГУ. Там в Никольском храме в Кузнецах еще со времен отца Всеволода Шпиллера (настоятель храма с 1951 по 1984 год, очень популярный среди московской интеллигенции. — БГ) уделяется особое внимание работе с молодыми. А как славно наблюдать учащихся Общецерковной аспирантуры, где я тоже преподаю: они и молоды, и просвещены!

Но вообще мне кажется, что проблема отсутствия молодежи в храмах сейчас стоит уже не так остро. Сейчас хуже дела обстоят, наоборот, со старушками. Ведь еще десять лет назад про пожилого человека можно было заранее предположить, что он был крещен в детстве, до начала всех этих советских дел. А сейчас все изменилось, теперь пожилые люди, наоборот, некрещенные, потому что родились в 1930-х годах. С молодыми проще. Они активны. Им просто нужно какое-то дело.

Про совмещение священнослужения и преподавания

Объединение священнослужения и преподавания дает многомерность, то есть понимание того, что мир на самом деле един и не может делиться на разные области. Господь Иисус везде один и тот же. И то, что я, например, не могу в стенах МГУ начинать свою лекцию с молитвы «Царю Небесный», а в стенах ПСТГУ, напротив, должен это делать — все это вопросы исключительно внешнего порядка и уместности. Но и там, и здесь ты все равно, мысленно или вслух, просишь благословения перед лекцией, независимо от того, посвящена ли она иконописанию, Сальвадору Дали, французской критике XIX века или, например, современному католическому литургическому богословию.

Это очень серьезный соблазн — переключаться на разные режимы, регистры: здесь я один, там другой; сегодня в пиджаке на лекции, завтра в рясе на службе. Но таких проблем быть не должно, потому что эти покровы, повторюсь, — только внешняя сторона дела. Общение с Богом, общение с собой и общение с людьми должно быть искренним, прямым и ровным. Человек не должен постоянно менять маски, потому что не должен просто их носить. Нужно выработать единый настрой. Это может показаться кому-то скучным, но на самом деле это, наоборот, интересно — везде быть самим собой. Другое дело, что найти такого себя, единого и приемлемого для разных пространств, очень трудно. Если ты один пытаешься с этим справляться, это совсем тяжело; если Господь, по милости своей, в этом участвует — задача становится не такой трудной. Важно помнить: что бы ты ни делал, это все равно служение. Священник — именно слуга. И прислуживает он не только своему Владыке в лице Господа Иисуса — но идет к Нему через прислуживание старушкам и студентам. Словом, объединение преподавательской деятельности и священнослужения дает очень важный, полезный, обогащающий и обучающий опыт.

Я не могу сказать, что пользуюсь этим опытом как надо. Но так или иначе мне это дано — сначала нужно рассказывать студентам о Хансе Зедльмайре, а потом говорить старушке, что делать с ее вновь севшим на иглу младшим сыном. Главное — везде отдаваться полностью. Не должно быть такого: здесь я немножко священник, а здесь я немножко профессор. Это все единое пространство, и единым его делает присутствие Христа. Он и со студенткой, которая пишет диплом про влияние экзистенциализма на иконологию, и с той бабушкой, которая не знает, где будет сегодня ночевать, потому что внук привел домой собутыльников. И там, и здесь находится место такому свидетелю, соучастнику всего этого в лице священника, хотя он, конечно, не самый главный персонаж.

Про акцию Pussy Riot в контексте современного искусства

Любому артисту требуется соответствующая аудитория. Мне кажется, что эти девушки (если они выступали именно как современные художницы) немного ошиблись с адресатом своего действа. Актуальное искусство, к примеру, в США или в Европе, действительно может шокировать и провоцировать. В прошлом году одна очень милая девочка защищала у нас диплом по современному американскому феминистическому искусству. Я выступал на этой защите оппонентом, и должен сказать, это что-то с чем-то. Я даже, если честно, до сих пор не готов это обсуждать. Но что нужно отметить — художница, о которой шла речь в этом дипломе, проводит свои акции для соответствующей публики, соответствующей аудитории. И то, что, скажем, на улице выглядит хулиганством, в выставочном, перформативном пространстве становится художественной акцией. Словом, то, что произошло в храме Христа Спасителя, было в буквальном смысле неуместно.