Место служения: Покровский храм МДА; храм Святителя Николая Чудотворца в поселке Дружба (г. Мытищи).
Двоюродный брат моего деда, Николай Сергеевич Людоговский, в течение многих лет был старостой Троицкого собора Александро-Невской лавры в Питере. Отец в юности довольно часто к нему ездил в гости и благодаря дяде Коле к церкви относился если не с пониманием, то с неким, пусть и отстраненным, уважением. Дядя Коля отца всюду водил, все ему показывал и рассказывал, и что-то, видимо, откладывалось.
И была другая родственница — с маминой стороны — тетя Люба. С самого детства — лет с пяти — она рассказывала мне о божественном, чем очень раздражала. Уж не знаю почему, но я был в этом отношении мальчиком очень ершистым, и, когда мне что-то навязывали, воспринимал в штыки.
Отец, кстати, был крещен с детства — его крестил дома дедушка, мой прадед. Конечно, это был не случай смертельной опасности, когда таинство крещения может совершить мирянин, но тем не менее так произошло. Когда мы крестились, отца только миропомазали.
Мне было тогда четырнадцать лет. Удивительно, каким я был тогда послушным. Ведь это возраст, когда сносит крышу, когда родители совершенно никакой не авторитет. У меня такого не было, и не знаю — хорошо это или плохо. Человек должен в какой-то момент перекипеть, перебурлить, перебеситься, и лучше, если это произойдет в четырнадцать, чем тебя накроет где-нибудь в сорок — такое тоже бывает.
Смешно, может быть, так говорить но к четырнадцати годам мое мировоззрение в целом сформировалось — я читал много научно-популярной литературы, представлял себе картину мира, и в этой картине места ни для Бога, ни для жизни после смерти не было. Помню, была весна, я шел по улице, смотрел на знакомые здания, машины, людей и думал: «А если есть тот мир, то тогда это все — зачем?» — так я был потрясен.
Крестились мы в храме Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Я помню, как идем мы по Тверской, подъезжает троллейбус, открываются двери, и я думаю: «А вот прыгнуть туда — и пусть они без меня разбираются». Но я не прыгнул. Крестил меня отец Артемий Владимиров.
У меня до сих пор остается ощущение, что жизнь до крещения была цельной и счастливой. Понятно, что это было детство, которое когда-то кончается. Наша жизнь советской интеллигентской семьи была по-своему честная, теплая, а потом вдруг все повернулось. Я не жалею, что я крестился и стал христианином, и, наверное, так все и должно было быть — ведь Христос и говорит: «Не мир Я принес, но меч», и этот меч действительно по нам прошелся — и было больно. Прошло двадцать с лишним лет и только в последние годы я могу сказать, что взаимопонимание с мамой вернулось полностью.
Болезненное вхождение в церковь и общение с тетей Любой, которая стала нашей крестной, сильно на меня повлияло. На всю жизнь я как христианин, а теперь и как священник понял и выбрал в качестве принципа: навязывать никому и ничего я не должен. Христианство — это свобода. Нельзя человеку просто говорить: делай так, не делай эдак, так хорошо, а так плохо. И уж тем более нельзя ругать то, к чему человек привык и что ему дорого. Нас Господь приводит к себе. Если люди спрашивают, я отвечаю. Если просят помочь, я по мере своих сил стараюсь помочь. Но навязывать что-либо людям, которые не стремятся прийти в церковь, я считаю не только бесполезным, но и вредным. Такой опыт я вынес из своего детства и юности.
Надо сказать, что в то время подобные мысли не были оригинальными. В начале 1990-х годов среди благочестивых юношей такие разговоры ходили — или в монахи идти, или в семинарию. Возможностей тогда было много, а народу мало. А потом я сильно заболел — кажется, это была корь. Не то что я был при смерти и давал кому-то какие-то обеты, но, когда я выздоровел, мне стало почему-то ясно, что я должен стать священником. Мне было шестнадцать лет.
Весной 1993-го я пытался поступить в семинарию, и хорошо, что не поступил. Мне сказали: маленький ты еще, что у тебя там с армией, непонятно, так что иди пока гуляй. Я пошел гулять и поступил на филфак.
Неудача с семинарией стала для меня неожиданностью. Я уже, можно сказать, методично обрывал связи с миром, прекращал с кем-то общаться, так как представлял свою жизнь в ближайшие годы весьма закрытой. На филфаке не было ничего ужасного или развратного, но в первые недели меня это пространство почему-то повергало в шок. Помню, нам на английском показывали фильм «Моя прекрасная леди». Замечательный фильм, я сейчас очень его люблю и готов пересматривать без конца. Но тогда от визга Элизы Дулитл мне стало плохо, я был в ужасе — куда же я попал? Я мог бы в это время молиться, изучать богословие, а она тут орет.
В семинарию я поступил уже по окончании филфака (и тогда же параллельно поступил в заочную аспирантуру). Проучился я в лавре год с небольшим, потом удалось перевестись на экстернат. Семинарию я закончил через десять лет после поступления — к этому времени я сам уже там несколько лет преподавал, защитился, женился.
В том, что касается катехизации, я не сторонник крайне строгих взглядов — таких, например, как у отца Георгия Кочеткова. Мне кажется, что практическое вхождение в церковь, участие в таинствах, и просто — пусть это и пошло звучит — хождение в храм тоже чему-то учит человека. Другое дело, что некоторые ходят в храм десятками лет и совершенно не разбираются в тонкостях, но если человек хоть минимально интересуется, то знания можно получить.
Сейчас, правда, люди крестятся и крестят детей легко и просто — как правило, не углубляясь. Я просто вздрагиваю, когда у меня звонит телефон и высвечивается незнакомый номер: 90% вероятности, что это «а вот можно у вас покреститься? Да? А сколько стоит эта процедура? А сколько это займет времени?».
Хотелось бы наладить этот быт — не ради собственно быта, а ради души. Ведь когда все упорядоченно, тогда и жить как-то легче, а когда все в раздрае — встал, глаза продрал, куда-то побежал — это тяжело. Встал с постели — помолись хоть немного. В этом я ощущаю потребность, потому что нельзя быть в субботу и воскресенье священником, а все остальное время вести себя иначе. Я говорю о небольших сдвигах в семейном быту, которые, возможно, произойдут — о том, чтобы везде, в том числе и дома, ходить только в подряснике, а жене в платке, речи нет. Такого не будет.
Я начал читать детям «взрослое» правило и пришел в ужас. Эти молитвы читать с детьми? А зачем? Ведь все эти огромные покаянные молитвы не про них. Каждое слово нужно объяснять — что это за такой грех? И я понял, что пусть уж у нас будет с детьми заведенное несколько лет назад куцое правило. Ведь возникает ощущение какой-то совершенной неуместности — сказать, что все мы грешны во всем, это все равно что ничего не сказать. Эти тексты не соответствуют духовному опыту детей.
Молитвы для детей нужно выбирать. Они не должны быть длинными. Молитва «Отче наш» по какому случаю была нам дана? Апостолы просили — научи нас молиться. Христос отвечает — молитесь вот так. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, которые думают, что в своем многоглаголании будут услышаны.
Есть и другие прекрасные молитвы — «Царю Небесный», например. Как говорил один известный персонаж — «лучше меньше, да лучше».