Священники большого города. Отец Федор Людоговский

Возраст: 36 лет.

Образование: филфак МГУ (1998 год), кандидат филологических наук (2003 год); Московская духовная семинария (2008 год).

Место служения: Покровский храм МДА; храм Святителя Николая Чудотворца в поселке Дружба (г. Мытищи).

И все-таки креститься я пошел не только из послушания. За пару месяцев до этого — сейчас я бы сказал, что это было промыслительно, — мне попалась популярная тогда книжка доктора Раймонда Моуди «Жизнь после смерти». Если бы я принялся ее читать сейчас, то, во-первых, я бы задумался, насколько все это доказательно, насколько можно всему этому верить, — в конце концов, мало ли чего пишут. И даже если всему этому верить, то какой вывод можно сделать по прочтении? Что помимо материального мира существует некий духовный мир. Никаких более конкретных выводов о том, верно ли христианство, ислам, буддизм или многобожие, из этого сделать нельзя. Но для меня сама мысль о существовании чего-то за гранью материального была потрясением.

Смешно, может быть, так говорить но к четырнадцати годам мое мировоззрение в целом сформировалось — я читал много научно-популярной литературы, представлял себе картину мира, и в этой картине места ни для Бога, ни для жизни после смерти не было. Помню, была весна, я шел по улице, смотрел на знакомые здания, машины, людей и думал: «А если есть тот мир, то тогда это все — зачем?» — так я был потрясен.

Крестились мы в храме Воскресения Словущего на Успенском Вражке. Я помню, как идем мы по Тверской, подъезжает троллейбус, открываются двери, и я думаю: «А вот прыгнуть туда — и пусть они без меня разбираются». Но я не прыгнул. Крестил меня отец Артемий Владимиров.

Образ жизни нашей семьи очень изменился. Мы остались теми же советскими интеллигентами, не зарылись в землянку, не уехали в скит, но поменялись наши ценности. И произошло это частично насильственным образом. Для меня, например, было ударом или по крайней мере разочарованием то, что мама отменила празднование Нового года. Сейчас все это прошло, мама по-другому к вере относится, но тогда много было, скажем так, разрушительного. Конечно, сейчас Рождество для меня важнее Нового года, но это разные праздники. Новый год — детский, в хорошем смысле этого слова, праздник. Это ночь, когда каждый человек может стать снова ребенком, во что-то поверить, на что-то надеяться, по-детски радоваться. Со своими детьми я праздную Новый год. И Деда Мороза мы зовем.

У меня до сих пор остается ощущение, что жизнь до крещения была цельной и счастливой. Понятно, что это было детство, которое когда-то кончается. Наша жизнь советской интеллигентской семьи была по-своему честная, теплая, а потом вдруг все повернулось. Я не жалею, что я крестился и стал христианином, и, наверное, так все и должно было быть — ведь Христос и говорит: «Не мир Я принес, но меч», и этот меч действительно по нам прошелся — и было больно. Прошло двадцать с лишним лет и только в последние годы я могу сказать, что взаимопонимание с мамой вернулось полностью.

Это был не самый простой путь к вере, но по-другому, возможно, ничего бы и не произошло. Через год или два после крещения, несмотря все сложности и противоречия, я сознавал себя православным христианином. Я понимал, что я не такой, как все, — отчасти это было болезненно. В школе мои убеждения вскоре стали всем очевидны, хотя я не пытался проповедовать или кого-то куда-то обращать. Но, видимо, что-то такое было заметно, как это часто бывает. Когда я был еще студентом, разные люди подходили, спрашивали, чуть ли не каялись: «Ты, наверное, православный? И постишься, да? А я вот не пощусь...» И начинают пространно излагать, почему же они не постятся.

Болезненное вхождение в церковь и общение с тетей Любой, которая стала нашей крестной, сильно на меня повлияло. На всю жизнь я как христианин, а теперь и как священник понял и выбрал в качестве принципа: навязывать никому и ничего я не должен. Христианство — это свобода. Нельзя человеку просто говорить: делай так, не делай эдак, так хорошо, а так плохо. И уж тем более нельзя ругать то, к чему человек привык и что ему дорого. Нас Господь приводит к себе. Если люди спрашивают, я отвечаю. Если просят помочь, я по мере своих сил стараюсь помочь. Но навязывать что-либо людям, которые не стремятся прийти в церковь, я считаю не только бесполезным, но и вредным. Такой опыт я вынес из своего детства и юности.

О том, как решил стать священником

Как раз в год своего крещения я решил, что посвящу себя математике, и решил уходить из своей — любимой до сих пор — 59-й школы имени Гоголя в Староконюшенном переулке. Поступил в математический класс — но где-то к концу школы я оказался в некоторой растерянности. Наверное, это звучит наивно, но, несмотря на мою любовь к математике, к ее красоте, я вдруг осознал, что в математической науке я себя не вижу. Не понимал, чем я там могу заниматься. Тогда я решил обратиться к чему-то гуманитарному и уже тогда думал, а не пойти ли в семинарию.

Надо сказать, что в то время подобные мысли не были оригинальными. В начале 1990-х годов среди благочестивых юношей такие разговоры ходили — или в монахи идти, или в семинарию. Возможностей тогда было много, а народу мало. А потом я сильно заболел — кажется, это была корь. Не то что я был при смерти и давал кому-то какие-то обеты, но, когда я выздоровел, мне стало почему-то ясно, что я должен стать священником. Мне было шестнадцать лет.

Был и еще один фактор, который сыграл свою роль при выборе священнического пути — я был назван в честь священника, своего далекого предка, протоиерея Федора Петровича Людоговского. Он служил в Рославле во времена Екатерины. Имя выбрал дядя Коля. Своих сыновей у него не было, и, когда я родился, он сказал: «Был бы у меня сын, я назвал бы его Федором».

Весной 1993-го я пытался поступить в семинарию, и хорошо, что не поступил. Мне сказали: маленький ты еще, что у тебя там с армией, непонятно, так что иди пока гуляй. Я пошел гулять и поступил на филфак.

Неудача с семинарией стала для меня неожиданностью. Я уже, можно сказать, методично обрывал связи с миром, прекращал с кем-то общаться, так как представлял свою жизнь в ближайшие годы весьма закрытой. На филфаке не было ничего ужасного или развратного, но в первые недели меня это пространство почему-то повергало в шок. Помню, нам на английском показывали фильм «Моя прекрасная леди». Замечательный фильм, я сейчас очень его люблю и готов пересматривать без конца. Но тогда от визга Элизы Дулитл мне стало плохо, я был в ужасе — куда же я попал? Я мог бы в это время молиться, изучать богословие, а она тут орет.

В семинарию я поступил уже по окончании филфака (и тогда же параллельно поступил в заочную аспирантуру). Проучился я в лавре год с небольшим, потом удалось перевестись на экстернат. Семинарию я закончил через десять лет после поступления — к этому времени я сам уже там несколько лет преподавал, защитился, женился.

О катехизации на дому

Катехизации при церквях тогда особой не было. Я довольно много читал — в основном это были репринтные издания — и древних отцов, и святителей XIX века, и просто какие-то бесконечные брошюрки о том и об этом. Получал стипендию — удивительно, но стипендии хватало на книги, — садился на 39-й трамвай от Университета и объезжал по порядку: Донской монастырь, Данилов, магазин «Православное слово» на Новокузнецкой, «Православная книга» на Покровском бульваре. Домой я возвращался с кипой книжек. Таким образом какие-то пробелы задним числом восполнялись.

В том, что касается катехизации, я не сторонник крайне строгих взглядов — таких, например, как у отца Георгия Кочеткова. Мне кажется, что практическое вхождение в церковь, участие в таинствах, и просто — пусть это и пошло звучит — хождение в храм тоже чему-то учит человека. Другое дело, что некоторые ходят в храм десятками лет и совершенно не разбираются в тонкостях, но если человек хоть минимально интересуется, то знания можно получить.

Сейчас, правда, люди крестятся и крестят детей легко и просто — как правило, не углубляясь. Я просто вздрагиваю, когда у меня звонит телефон и высвечивается незнакомый номер: 90% вероятности, что это «а вот можно у вас покреститься? Да? А сколько стоит эта процедура? А сколько это займет времени?». 

О честности и о том, как меняется жизнь священника

Кроме принципа «никому ничего не навязывать» я понял для себя, что очень важно не лицемерить. Только что читал интервью с отцом Георгием Митрофановым, где он как раз об этом говорит: «Я не молитвенник, не мистик, не постник, не какой-то великий ученый, но я хочу, по крайней мере, быть честным». Пусть ты и обманываешь ожидания людей, пусть в их представлении ты должен выглядеть как-то иначе — если так происходит, то по крайней мере будь самим собой. Конечно, если быть самим собой не означает чего-то явно греховного и порочного. 

Моя жизнь и жизнь моей семьи после принятия сана изменилась крайне мало. У нас остался тот же круг знакомых, быт. Я не могу сказать, что это хорошо и правильно. Во многих семьях заведено, например, чтобы всегда была святая вода — каждое утро кусок просфоры запивают святой водой. У нас этого нет. В последнее время я думаю, что, наверное, хорошо, чтобы что-то такое было. Не ради того, чтобы приучать к этому детей, а просто — из внутренней потребности. Или другой пример — совместная молитва с семьей. Стыдно сказать, но молимся мы через пень-колоду.

Хотелось бы наладить этот быт — не ради собственно быта, а ради души. Ведь когда все упорядоченно, тогда и жить как-то легче, а когда все в раздрае — встал, глаза продрал, куда-то побежал — это тяжело. Встал с постели — помолись хоть немного. В этом я ощущаю потребность, потому что нельзя быть в субботу и воскресенье священником, а все остальное время вести себя иначе. Я говорю о небольших сдвигах в семейном быту, которые, возможно, произойдут — о том, чтобы везде, в том числе и дома, ходить только в подряснике, а жене в платке, речи нет. Такого не будет. 

О том, как молиться с детьми

У нас с детьми объем молитвы минимальный — «Отче наш», «Богородице, Дево», «Слава, и ныне», «Молитвами святых отец наших…». Как-то я попытался с детьми читать все вечернее правило. Это была не моя инициатива, а сына. Ему подарили очередной молитвослов с молитвами по-церковнославянски с русским переводом. Я филолог, «либерал», говорю: «Лев, вот тут есть по-русски, можешь прочесть, ознакомиться». «А зачем?» — «Ты все слова понимаешь?» — «А зачем?». А ему было лет шесть-семь. Тут у меня и руки опустились.

Я начал читать детям «взрослое» правило и пришел в ужас. Эти молитвы читать с детьми? А зачем? Ведь все эти огромные покаянные молитвы не про них. Каждое слово нужно объяснять — что это за такой грех? И я понял, что пусть уж у нас будет с детьми заведенное несколько лет назад куцое правило. Ведь возникает ощущение какой-то совершенной неуместности — сказать, что все мы грешны во всем, это все равно что ничего не сказать. Эти тексты не соответствуют духовному опыту детей.

Молитвы для детей нужно выбирать. Они не должны быть длинными. Молитва «Отче наш» по какому случаю была нам дана? Апостолы просили — научи нас молиться. Христос отвечает — молитесь вот так. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, которые думают, что в своем многоглаголании будут услышаны.

Есть и другие прекрасные молитвы — «Царю Небесный», например. Как говорил один известный персонаж — «лучше меньше, да лучше».