Священники большого города. Отец Антоний Лакирев

Возраст: 49 лет.

Образование: биологический факультет МГУ, Смоленская духовная семинария.

Место служения: Тихвинский храм города Троицка.

Не думаю, что преподавать религиозные предметы в школе в целом неправильно. Скорее, дело во мне: наверное, разговаривать с подростками на эту тему — не мое.

Впрочем, что такое основы православной культуры, я вообще не понимаю. Как преподавать православную культуру? Как правильно печь блины на Масленицу? Кому это надо, о чем тут разговаривать? А православная культура как таковая умерла, это как древний язык. Конечно, двум или трем людям на весь большой город позарез нужно изучать древнегреческий — флаг им в руки, барабан на шею. Но двум или трем — не больше. Поэтому у меня такое ощущение, что название этого предмета — эвфемизм, то есть вранье. Потому что сказать, что мы преподаем катехизис или Закон Божий, — вроде как неудобно. Такие вещи не проходят безнаказанно, и особенно в школе, потому что дети подобное вранье чуют печенкой — и их немедленно начинает тошнить, и это здоровая, правильная реакция, с которой ничего не поделаешь. Я тоже в университете сдавал экзамены по разным странным предметам, у меня в дипломе две тройки — по политэкономии социализма и по дарвинизму.

О Дарвине, теории эволюции и Большом взрыве

Мне кажется, что теория эволюции, представления о Большом взрыве и другие подобного рода вещи в современной науке — грандиозное свидетельство величия Творца.

Нужно понимать, что конфликт между дарвинистами и христианами — это, по сути, конфликт между дарвинистами и протестантами. Потому что именно для протестантов характерен библейский вербализм (представление о том, что Писание следует понимать буквально. — БГ). Это достаточно древняя вещь, возникшая еще у иудеев, — хотя у иудеев библейский вербализм не был единственным подходом. В истории православия тоже полно вербализма, но опять-таки, он никогда не был единственным представлением, а у большинства протестантов только такое и есть. И, честно говоря, я не очень понимаю, почему православные христиане должны в конфликте с дарвинизмом выступать на стороне протестантов, при том что исходная идеологема протестантизма — о том, что Слово Божье в части о происхождении мира следует понимать буквально, — нам не близка.

Многие научные теории через века опровергаются, но дарвиновская теория, как к ней ни относись, верна она или не верна, является одним из величайших достижений человеческой мысли за все 50 тысяч лет существования человечества. Мало что в истории интеллектуальной культуры сопоставимо по значимости с этой идеей. И этого достаточно для того, чтобы о ней рассказывать в школе. И вообще, в школе, как я уже говорил, существует федеральный стандарт — и преподаватель в любом случае обязан преподать программу.

О том, как становятся священниками

Я думаю, что у всякого священника с самого начала всегда есть призвание, которое он в какой-то момент осознает: в какой именно — зависит от перипетий личной биографии каждого; на то, чтобы осознать призвание и согласиться на него, нужны определенное время и усилия — все-таки решение стать священником подразумевает перемену жизни. Я осознал призвание довольно давно, еще в советское время. Однажды я пришел в церковь на службу и ясно почувствовал, что мое место здесь. Между этим моментом и тем днем, когда я откликнулся на это призвание, наверное, лет десять.

Когда у тебя уже есть некоторое направление и ты сам уже знаешь, что хочешь служить, — дальше слово за Богом: он устраивает рукоположение каким-то своим способом. Насколько я знаю из рассказов коллег, очень трудно отследить тот момент, когда нужный человек посмотрит в нужную сторону и примет нужное решение.

Теоретически существует некий механизм, с помощью которого становятся священниками — в каждой епархии есть семинария, люди ее заканчивают, пишут прошение правящему архиерею, анкету, автобиографию и прочее. Но на практике бывает по-разному. Например, какому-то священнику нужен в приход еще один священник. Он знает кого-то из семинаристов — очника или заочника. А бывает, сидит благочинный, ломает голову, что надо открывать приход в каком-нибудь разрушенном храме и надо кого-то туда поставить. Мне кажется, в этом одно из важнейших преимуществ христианства — у Бога нет общих решений ни для каких случаев. Теоретически правильной жизни не получается. Получается «как-то».

В моей жизни был период, когда я не мог подумать, что стану священником. Я закончил университет в 1985 году, а преподавать ушел в 1990-м. Продолжать заниматься наукой было бессмысленно — надо было или уезжать, или менять профессию. Считанные единицы из моего поколения остались и не сменили профессии, и им можно только аплодировать.

В эти пять лет я все-таки пытался заниматься наукой — не скажу, что совсем неуспешно, но и не особенно замечательно. И чем дальше, тем четче я понимал, что занимаюсь не тем, чем хочу. Мне казалось, что надо делать диссертацию, а на самом деле внутри было ощущение, что не надо этого ничего, что надо что-то другое. И так страшно — особенно для советского человека — поставить точку и бросить. Как? Какой ужас! Сейчас все-таки по-другому, а тогда переменить свою судьбу было страшно, хотя понятно, что никакой судьбы нет, а есть только твой ответ на призвание Божье. Это было время, когда я шел в противоположную сторону. И потом еще раз — когда я ушел из Пироговки и пошел работать директором в государственную школу — как бы поднялся по карьерной лестнице. Но тут уж мне гораздо меньше понадобилось времени, чтобы понять, что нужно драпать. Не потому, что плохая работа, а потому, что это не мое.

Я пытался чего-то достичь, добиться, сделать из своей жизни что-то несоответствующее замыслу Божьему, и что-то получалось, но я становился до такой степени несчастным, что жить дальше было невозможно. Мне в каком-то смысле повезло, потому что я успел осознать, что двигаюсь не туда, — раньше, чем уперся в стену лбом.

В 2001 году я уволился из директоров и поступил на заочное отделение семинарии.

О пользе опыта учителя для священника

Во-первых, я не боялся разговаривать с людьми, не боялся выступать публично. Во-вторых, я понимал, что без греха один Христос, а остальные — только люди. «Недостатки есть даже у меня» — как и у остальных людей. Еще одна важная вещь и для педагога, и для священника: понимание того, что люди меняются. Учителя ведь переживают тяжелейшие кризисы: я этих детей учу, а они… А потом дети заканчивают школу, лет через пять приходят, смотришь — совершенно нормальные люди, культурные, ходят в одежде, едят вилкой, читают книги. А ведь кто бы мог подумать, глядя на него в 8-м классе. Развитие — это признак психического здоровья. Но ты ежедневно видишь человека таким, какой он сегодня, и это бывает трудно — хочется быть вместе с человеком, учить его, когда он уже станет белым и пушистым. Но это произойдет завтра, а Бог приходит к нам сегодня. Учительское понимание того, что ученик способен меняться, помогает помнить, что и прихожанин способен меняться.

Кроме того, в педагогике есть такая аксиома: нельзя преувеличивать свою роль в жизни детей. Точно так же священнику нельзя преувеличивать свою роль в жизни других христиан. По крайней мере такова моя позиция. Я не вижу ни пользы, ни правды в слишком плотном духовном руководстве. Когда Иисус говорит: «И отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» и «Не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель — Христос» — он ведь что-то имеет в виду.

Я не утверждаю, что мой путь — единственно правильный. Наверное, в каких-то обстоятельствах духовное руководство чрезвычайно полезно. У пророка Исайи есть такие слова: «Во что вас еще бить, продолжающие свое упорство?». Что еще с вами делать, если по-другому никак не получается? Так что, наверное, для каких-то людей наличие кого-то, кто будет их пасти, — большая милость Божья. Но это не мое. Для меня, и как для священника, и как для педагога, очень важно не преувеличивать свою роль в жизни других людей. Вот наше правительство — очень преувеличивает свою роль в жизни страны, и пользы от этого нет ни ему, ни стране.

Я открыл для себя одну очень важную вещь, которую раньше не понимал: в жизни людей, даже очень обыкновенных и довольно грешных, неуклюжих, самых обыкновенных людей, в которых, казалось бы, ничего выдающегося и романтичного нет, — очень часто есть какая-то такая глубокая тайна родства со Христом, тайна отношений с ним. Но знает эту тайну только Бог, иногда даже сам человек ее не знает. В каком-то смысле человек становится счастливым, когда он отношения с Иисусом осознает как таковые, и есть в их отношениях что-то по-настоящему прекрасное, драгоценное. Подозреваю, что человечество было сотворено ради этих отношений. Но увидеть эти отношения между Богом и отдельным человеком не дано ни мне, ни большинству других людей.

О преодолении себя

Существует такой стереотип христианской биографии: с человеком что-то произошло — Евангелие прочитал или в катастрофе выжил. Обратился к Богу. На следующем этапе пришел в церковь, потом принял постриг или стал священником. Затем стал святым. Дальше ничего делать не надо. На самом деле, это чисто протестантская картинка: покаялся — и уже все. Они спрашивают: зачем исповедоваться, если ты уже один раз покаялся? Преодолевать себя трудно, и каждый раз требуется новое усилие. Это как с мытьем посуды: ты помыл, а назавтра опять накопилась. Опять грязная и опять та же самая. И послезавтра снова. Ужасно хочется, чтобы вымыл, и дальше уже чистота до конца жизни. И гулять в прохладе рая. Но так не бывает. Я думаю, священникам важно о себе помнить — мы ничего не достигли. Более того, у нас нет ни перед кем никаких преимуществ, в том числе перед другими христианами, — скорее, обязанности, ответственность. И нам тоже постоянно нужно себя преодолевать. Как только ты думаешь, что чего-то достиг, наступаешь полной пяткой в грязь.

Когда ты уже в сане, легче забыть, что все равно нужно трудиться. Отец Александр Мень говорил, что жизнь христианина подобна подброшенному камню: если он не летит вверх — он падает. Другое дело, что священство — это еще и путь совершенно удивительной радости. Как говорит настоятель храма, где я служу: «У нас самая лучшая профессия». И хотя я не считаю священство профессией, я с ним полностью согласен. Наверное, в любой жизни трудно только собственное несовершенство. Вот когда ты предаешь Христа, это очень тяжело. Тогда жизнь становится невыносимой.

Об исповеди

Исповедовать тяжело. Но что еще ты можешь принести Богу, кроме времени и потраченных сил? Потраченных, строго говоря, бескорыстно, потому что духовные бонусы от покаяния все равно получишь не ты, а тот, кто кается. Твое дело — сторона. Конечно, трудно, но если нет золота, приходится приносить в дар Богу камни.

И следующий момент очень важный: надо понимать, что таинство все-таки совершает Господь и ты не являешься передаточным звеном. Но удивительным образом, когда происходит встреча человека с Богом, это такая вспышка света, что и окружающим тоже достается. Не только священнику, который свидетель этого таинства, но и тем, кто потом с человеком как-то общается. В этом, мне кажется, одна из задумок, идей, положенных в основу церкви: это место, где люди встречаются с Богом, и это всегда — свет, радость и жизнь, которые изливаются на окружающих. Так что в исповеди это тоже есть, а если бы не было, то было бы чрезвычайно тяжело.

В нашей сегодняшней жизни практика совершения исповеди претерпевает постепенную эволюцию от менее адекватной к более адекватной. В старину требовалось, чтобы каждый раз, приходя причащаться, человек исповедовался. Причащались раз в год, это было абсолютно ненормально. Сейчас причащаются в нормальном ритме, но в этом ритме приходить на исповедь довольно бессмысленно.

Когда человек встает в очередь и думает: «Что бы еще такого сказать?» — значит, не надо ничего говорить. Нужно понимать, что это еще и русские особенности. Скажем, у греков и у других православных это вообще не связанные таинства.

Смысл исповеди не в том, чтобы признаться: вот, я нехорошо делаю — а в том, чтобы сказать: «Я хочу перестать делать вот это, и мне нужна твоя помощь. Я больше жить так не могу и с этого момента начинаю жить по-другому». Люди нашей церкви, самые разные, от мирян до священноначалия, сейчас ищут какие-то новые подходы к таинству исповеди. Четверть века назад было по-другому — и еще через четверть века будет тоже по-другому.

Бывает, человек приходит к исповеди и говорит: «Я это делал, делаю и буду так делать дальше» — и я не знаю, что ему сказать. С другой стороны, никто и не говорит, что ты должен иметь ответы на все вопросы. Я как-то раз в машине слышал, как Барщевский на «Эхе Москвы» излагал, как он завидует верующим, у которых есть ответ на все вопросы. Я очень впечатлился подобной нелепостью. На самом деле ответы на все вопросы есть только у идиотов.