Свободный голос

Александр Черкасов, член Совета правозащитного центра «Мемориал»:

«Поражала убежденность Наташи в том, что есть вещи, которые обязаны понимать все. Казалось бы, человек, переживший войну и межвоенный период, не должен питать избыточного оптимизма. Но нет: она пыталась что-то делать в надежде на результат и без изначального предчувствия, что ничего не выйдет.

Наташа чуть не стала жертвой ракетного обстрела центра города 21 октября 1999 года. Тогда несколько тактических ракет «Точка-У», видимо, с кассетными боевыми частями накрыли шрапнелью значительную часть площади в центре. Якобы били по штабу боевиков, попали по роддому, рынку, мечети, развалинам бывшего телеграфа, возле которых и находилась Наташа. Когда снаряды начали рваться, она заскочила в развалины, вокруг повисла кирпичная крошка, пыль. От тех, кто оказался на открытом месте, осталось месиво. Тогда генерал Валерий Манилов, рупор Генерального штаба, утверждал, что бомбежек нет, а это террористы сами что-то взорвали. Наташа говорила ему в лицо о том, что видела».

Екатерина Сокирянская, сотрудник грозненского представительства правозащитного центра «Мемориал»:

«У Наташи было огромное количество дел одновременно, она занималась и судебными делами, и без вести пропавшими, и делами о пытках — и не только в Чечне, у нее бывали дела и в Дагестане, и в Ингушетии. Несколько раз она помогала организации «Матери Дагестана за права человека», они приезжали в прокуратуру Чеченской Республики, потому что многие дагестанцы тоже исчезали в Чечне. Наташа говорила: «Этим женщинам надо помочь, они пока только учатся, надо передать им свои навыки и знания». Она помогала местным чеченским общественным организациям встать на ноги, объясняла, как работать, выезжала на места, делилась контактами.

Наташа не могла просто получить информацию от человека и этим ограничиться. Она занималась всем — от поисков похищенного мужчины до лечения его детей. Она шла с родственниками в прокуратуру, занималась мониторингом судебного процесса, привлекала адвокатов. Многие ее дела шли в Европейский суд по правам человека. Она работала со СМИ, с международными организациями. Очень много ездила по Чечне, разговаривала с родственниками, люди ей доверяли. В ней была такая сила, внутренняя энергия, что рядом с ней они чувствовали себя более защищенными.

Во всех отдаленных селах Наташу знают и спрашивают о ней. Такое ощущение, что она была везде. Вчера в Грозном я что-то покупала в магазине, узнали, что я из «Мемориала», и не хотели брать с меня денег.

Мы отчасти связываем ее убийство с недавним делом Зейналова, которого обнаружили избитым в ачхой-мартановской больнице. И с делом о расстреле в селе Ахкинчу-Борзой Курчалоевского района 7 июля, которым тоже занималась Наташа. Видимо, местные власти не рассчитывали, что на эти события будет реакция. По сути, в республике уже не осталось независимых голосов, кроме «Мемориала». И громче всех звучал голос Наташи».

Татьяна Локшина, заместитель директора российского бюро Human Rights Watch:

«В апреле 2004 года в маленьком горном хуторе Ригахой разбомбили дом. Под развалинами погибли женщина и пятеро детей, младшему было меньше года. В Чечне тогда было очень неспокойно, но Наташа, только услышав об этом, кинулась туда. Ригахой находится на горной границе с Дагестаном, 2 000 метров над уровнем моря. Там и сейчас толком нет дороги, тогда не было совсем.

К вечеру на перекладных она добралась до села Шаро-Аргун — последнего заметного населенного пункта по дороге к тому хутору. Здесь возле здания администрации собрались родственники погибших. Наташа стала убеждать их, что ее необходимо отвезти туда, чтобы она могла осмотреть место, рассказать эту историю, сделать так, чтобы мир об этом узнал. Ей удалось уговорить администрацию дать трактор, где-то найти солярку и попытаться заново проложить размытую дождем грязевую дорогу. И уже там, на хуторе, она — уж не знаю как, в Чечне такого почти не бывает, — уговорила отца погибших детей раскопать свежую могилу: их только что похоронили. Это была одна из самых ужасных фотографий, которые я видела в жизни. Снимок обошел все газеты.

Наташа жила невероятным, почти одержимым стремлением к справедливости и с одинаковым порывом бросалась искать исчезнувшего человека или помогать несчастной старухе, которую выживают из квартиры. У нее не было никаких приоритетов, она просто пыталась помочь людям хоть в чем-нибудь и всегда считала себя более везучей, более счастливой, чем все окружающие, хотя на самом деле она жила очень нелегкой жизнью — в той же самой войне, в той же самой разрухе, в той же самой нищете и мало чем отличалась от тех, кому непрерывно помогала».

Александр Черкасов, член Совета правозащитного центра «Мемориал»:

«Надеюсь, мир еще узнает про плюшевого медведя Наташиной дочери Ланы — в него были зашиты кассеты, которые Наташа вывозила через блокпост «Кавказ-1». Одна из снятых ею кассет рассказывала о резне в Новых Алдах 5 февраля 2000 года, где были убиты более 50 человек. В марте эта съемка была показана в Париже на пресс-конференции во время сессии ПАСЕ, и про Новые Алды узнали. Тогда единственный раз Парламентская ассамблея приняла адекватное и жесткое решение в отношении России и тех преступлений, которые происходят в стране.

У Наташи всегда было два главных желания: помочь конкретным людям и добиться того, чтобы преступления хотя бы не оставались неназванными. Помочь мало кому удавалось, дело о похищении Зелимхана Мурдалова, приведшее к тюремному заключению омоновца Сергея Лапина, — скорее исключение из правил».

Елена Милашина, журналист «Новой газеты»:

«Дома у Наташи останавливались все журналисты мира. Это был риск — все в городе знали, что у нее всемирный корпункт.

Полученная Наташей информация лежит в основе большей части публикаций Анны Политковской о Чечне в «Новой газете». Наташа публиковалась у нас под псевдонимом Магомед Алиев, тексты были для нее опасными — мы-то все приезжали и уезжали, а она жила там. Ее статьи развенчивали миф о том, что в Чечне мир, стабильность и процветание.

Опасность мы стали чувствовать примерно с весны прошлого года. До этого мы, журналисты, можно сказать, расслабились. Но не Наташа — она занималась квартирами, беженцами, которым не давали компенсации, и так же, как раньше она спасала похищенных, вытаскивала их из ОРБ, сейчас она бросалась в бой за жилье для этих людей. Оказалось, что мы рано вздохнули с облегчением — власти через короткий промежуток времени опять начали злобствовать. Опять пошли те же проблемы, что и раньше. Но если раньше люди шли против федералов, говорили о своих проблемах и подавали заявления, не боясь, то теперь они стали страшно бояться. Наташа все время пыталась этих людей вытащить, убедить, что надо обязательно подавать заявления. Ее любимая фраза была: «Так, подождите, я сейчас вам все объясню, что надо делать». Во многом она их убеждала, и часто похищенных возвращала».

Хеда Саратова, член Экспертного совета при уполномоченном по правам человека в РФ:

«Мы с Наташей были среди тех нескольких человек, кто основывал ингушский «Мемориал». В 2001 году мы каждый день ездили в Чечню и обратно, собирали данные о зачистках, входили в села, из которых люди выходили. Каждый раз на блокпостах мы придумывали предлоги, например, что забираем больную тетку. В селе Комсомольское мы фотографировали отрезанные головы в ведрах, эти снимки до сих пор находятся в архивах «Мемориала».

Вячеслав Измайлов, военный обозреватель «Новой газеты»:

«Где-то в апреле прошлого года Наташа уезжала в Англию и прямо из аэропорта перед отлетом позвонила мне и рассказала, что в Чечне похищен человек. Она сказала, что к похищению причастно ОРБ-2 (Оперативно-разыскное бюро №2. — БГ), и назвала имена конкретных сотрудников. Мы узнали, где он находится, смогли найти его, освободить и вернуть в семью. И все это благодаря Наташе. Таких историй было очень много.

Анна Политковская дважды встречалась с Кадыровым. Оба раза эти встречи помогла организовать Наталья Эстемирова. Оба раза она присутствовала при этих встречах. Кроме того, она оберегала Аню. Когда один из окруженцев Кадырова, сотрудник правоохранительных органов, предлагал Ане сесть в машину, Наташа увела Аню от него. Все в Чечне обращались именно к ней — и военнослужащие, и пострадавшие сотрудники милиции, и родственники боевиков, которых унижали, и простые люди — все, кто нуждался в защите своих прав».

Татьяна Локшина/Human Rights Watch

Итум-Калинский район Чеченской республики, октябрь 2007 года

Варвара Пахоменко, сотрудница центра «Демос»:

«К ней приходили с жалобами даже ямадаевцы (военнослужащие из батальона федерального подчинения «Восток» Сулима Ямадаева. — БГ), которые сами обвиняются в причастности к похищениям и пыткам. Но Наташа была готова заниматься их проблемами. В этом смысле она была правозащитником чистой воды: если у вас есть проблемы, не важно, как я к вам отношусь, если ваши права нарушены, я готова этим заниматься.

Самое важное из того, что она делала, — она учила людей не бояться. Не бояться написать заявление, сказать о том, что с тобой произошло. Если говорить о представителях органов власти, то и их она учила не бояться делать то, что должно. И ее слышали. Думаю, в Чечне мало тех, кто ее не знает».

Астемир Мурдалов, отец похищенного омоновцем Сергеем Лапиным (Кадетом) Зелимхана Мурдалова:

«Наталья с первого дня стояла рядом со мной. Она постоянно была в курсе нашего дела, вместе с Анной Политковской, со Станиславом Маркеловым его вела, ни один судебный процесс без нее не обходился. Наташа работала с нашими местными журналистами, сама публиковала в газетах статьи, организовывала приезд правозащитников из Москвы. Когда однажды Лапин на суде заявил, что, когда его содержали в чеченском РУБОПе, у него даже не было зубной щетки, на следующий день Наташа организовала на ступеньках суда акцию: матери пропавших ребят стояли с зубными щетками в руках (на этих зубных щетках были нацарапаны имена пропавших в отделе, где служил Кадет. — БГ). Когда в мае 2007 года был назначен второй суд по нашему делу, я выезжал в Москву на лечение, и до моего возвращения Наташа была моим представителем».

Вера Политковская, журналист, дочь Анны Политковской:

«Последняя моя встреча с Наташей произошла в Московском окружном военном суде. Это было в феврале, когда еще не дошло дело до приговора (по делу об убийстве Анны Политковской. — БГ), она просто пришла на одно из судебных заседаний. Можно себе представить: мягко говоря, не самое приятное событие. Но хотя вокруг нас были сплошные ужасы, как ни странно, мы с ней в зале суда разговаривали о наших детях, она спрашивала меня о моей маленькой дочери, рассказывала про свою Лану. Мы разговаривали об обычных вещах, не сильно связанных с тем, что происходило в тот момент в суде».

Таиса Исаева, руководитель информационного центра Совета чеченских неправительственных организаций:

«У нас была совместная идея снять фильм по ее архивам, по съемкам, сделанным ею в 1999—2000 годах. Когда началась война, она, взяв недорогую камеру, вышла на дорогу и снимала все — беженцев, разрушения. Она должна была написать сценарий и просила меня снять фильм по нему. У нас были общие идеи, планы. Мы собирались достать еще дополнительные архивы и сделать съемки выживших людей, которых она снимала в то время, хотели сравнить нынешнюю жизнь с той, которую она снимала. Она меня торопила, а я ответила: «Ты меня не торопи, пиши сценарий». Она говорила, что вот-вот закончит».

Елена Милашина, журналист «Новой газеты»:

«У нее было огромное количество знакомых в силовых структурах. Даже в самом страшном Оперативно-разыскном бюро №2 (ОРБ-2) при Ахмеде Хасанбекове были люди, которые ее уважали. У Наташи было ощущение, что она права, и это придавало ей безумную уверенность.

Как-то она написала материал о двоюродном племяннике мэра Грозного Муслима Хучиева, зловещего человека из ближайшего окружения Кадырова. Племянник оказался серийным насильником, он изнасиловал двух девочек, причем его фактически поймали с поличным. Дело еле-еле удалось довести до суда, суд длился очень долго. Ему дали четырнадцать лет, и, когда его осудили, он сказал адвокату: «Выйду — убью». И на суде он все время заявлял, что племянник Хучиева. Суд состоялся только благодаря Наташе, которая нашла мать этих девочек, нашла адвоката, дала на него собственные деньги, нашла психологов для девочек. Деньги у нее были от премии имени Анны Политковской. Каким-то образом Муслим Хучиев узнал, что Наташа готовит публикацию в «Новой газете». Он требовал, чтобы она перестала писать, сообщать — короче говоря, делать то, что она делала. После этого мы на какое-то время прекратили публиковать ее статьи. Текст про племянника так и не вышел.

Наверное, Наташа была единственным человеком, который не тушевался при Кадырове. Она и в разговоре с ним все время начинала со своей любимой фразы: «Так, подождите…» Наташа не считала Кадырова врагом, никакой агрессии, злобы, ненависти у нее не было ни к нему, ни к кому-либо другому — она понимала, что война прошлась по всем, в том числе и по Кадырову. Она часто плакала — ей было плохо, когда кого-то не удавалось спасти. Но я практически никогда не видела ее злой.

В Ахкинчу-Борзой мы ездили вместе в декабре прошлого года, занимались историей с двумя сожженными домами. Это очень непростое село: туда заходят боевики, и люди живут между боевиками и кадыровцами, которые не могут ничего сделать с боевиками и мстят местным жителям, сжигая дома. И в тот раз там было не совсем безопасно, а в этот раз, 7 июля, Наташа сказала: не пущу вас с Локшиной туда — там засады устраивают и те и другие. И мы не поехали. В итоге вся информация была завязана на нее, всюду фигурировала ее фамилия».

Усам Байсаев, сотрудник назрановского офиса правозащитного центра «Мемориал»:

«Когда мы познакомились, еще шла активная фаза боевых действий, Грозный оборонялся, контроля федеральных сил над значительной частью территории Чечни не было. Мы пытались проводить расследования отдельных преступлений, обстрелов колонн беженцев, кровавых зачисток. Тогда женщинам ездить по Чечне было легче, чем мужчинам, поэтому мы часто наших мемориальских женщин таким образом эксплуатировали».

Григорий Шведов, главный редактор сайта «Кавказский узел» (www.kavkaz-uzel.ru):

«Ее квартира находилась в обычном панельном доме, который очень сильно пострадал в результате войны: с одной стороны обгорел, с другой стороны на нем были следы пуль и снарядов, где-то была разрушена лестничная клетка. Слова «бытовая неустроенность» ничего не передают. Это была настоящая разруха. Но несмотря на нее Наташа умудрялась человека принять — хотя иногда и посадить-то было некуда, — показать что-то с балкона, рассказать о чем-то. Она так принимала людей, что оставалось ощущение, будто ты не в полуразрушенной хибаре посреди жутких событий, а в совсем другом месте. И в городе, даже когда вокруг царила полная разруха, она показывала мне какие-то удивительные места, которых я ни до, ни после того не видел. Помню частный дом с изрешеченными автоматной очередью воротами, на которых висел листочек бумаги с надписью: «Лечу Кораном и хадисами от всех болезней, кроме смерти».

Татьяна Локшина, заместитель директора российского бюро Human Rights Watch:

«В самые страшные годы войны, когда совсем не было денег, она пекла хлеб, чтобы прокормить себя и ребенка, потому что мука была ей по карману. Девочка родилась у нее перед первой войной. В начале первой войны Наташа сидела под бомбежками вместе с ребенком, потом каким-то образом вывозила младенца под обстрелом, довезла до Екатеринбурга, сдала родным. Она рассказывала, как добиралась туда без копейки денег, так что не могла ни купить себе поесть, ни доехать до родственников на городском транспорте».

Сергей Хайкин, директор Института социального маркетинга:

«Еще до работы в «Мемориале» Наташа была социально активным человеком. В советские времена, по ее словам, чеченцам государство было не нужно, поскольку в собственной республике их могли одернуть, когда они заговаривали по-чеченски в общественном месте, и вообще не вовлекали в государственные дела. А когда в начале 1990-х всколыхнулась общественная активность, Наталья вместе со всеми ворвалась в эту жизнь. Она была одним из участников стачечного комитета учителей, когда им не платили зарплату. Они ходили к министру, требовали улучшения условий, объявляли десятидневные забастовки. Тогда она в первый раз увидела Дудаева: он пришел к ним и начал врать с три короба, как привез из Эстонии самолет денег, а партократы его украли.

Поначалу Наташа интуитивно поддержала идею независимости Чечни, но очень скоро разочаровалась. Помню, она говорила: «Люди, которые начали борьбу за свободу со сноса памятника Ленину, к хорошему не приведут».

У Наташи мама русская, отец чеченец. В силу двойственности своего положения, когда чеченцы нападали на русских, она невольно защищала русских, а когда русские нападали на чеченцев, она защищала чеченцев.

Что отличало Наташу от многих правозащитников — она не была экзальтированной. Она говорила не о плохих персоналиях во власти, что было бы самым простым вариантом, а о главенстве закона: что единственный путь к налаживанию ситуации на Кавказе, в Чечне — это соблюдение закона.

Варвара Пахоменко, сотрудница центра «Демос»:

«В школе Наташа не только преподавала историю, но работала и классным руководителем. Это было время, когда зарплаты не было и родители сами сдавали деньги на учебу детям. Наташа никогда не брала денег за классное руководство, и благодаря этому ей удавалось больше денег сэкономить на учителей, поэтому в их класс шли преподавать учителя получше».

фотография: Татьяна Локшина/Human Rights Watch

Астемир Мурдалов, Лана Эстемирова, Татьяна Локшина, Наталья Эстемирова, апрель 2006 года

Хайди Хугербитс, научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (США):

«Впервые я попала в офис «Мемориала» в Грозном, когда писала дипломную работу. Наташа помогала мне больше всех. Когда я пришла, она тут же предложила мне чаю и конфет и велела есть быстро, чтобы у меня хватило сил сделать как можно больше работы. Ее энергии хватало на все. Прежде чем я успела достать ноутбук, она начала называть одно за другим имена разных людей, с которыми, по ее мнению, мне следовало бы увидеться, пока я в Грозном. Я еле поспевала за ней. Тут же она стала звонить и договариваться об интервью. Казалось, она всегда на шаг впереди остальных.

Она любила классическую музыку и рассказывала мне, как в детстве забиралась в кровать к матери ночью, когда все в доме уже спали, и слушала висевший на стене старый советский приемник, передававший симфоническую музыку.

Как-то, когда мы взбирались по лестнице в ее квартиру на десятом этаже, она сказала: «Моя предыдущая квартира была еще хуже. Там и двери-то почти не закрывались. Никто и не подозревал, что Анна Политковская часто жила там у меня». Когда я впервые остановилась у нее, она показала мне пару темно-синих тапочек Политковской, которые держала у входной двери даже после того, как Анну убили в 2006 году.

Во время поездки в Чечню я видела, как люди часами ждали Наташу в грозненском офисе «Мемориала». Как-то раз очередь тянулась от входа через узкий коридор до самой комнаты, где она работала. Одна пожилая женщина в очереди говорила о том, какой это большой риск — работать в «Мемориале» при Кадырове, особенно когда милиция стоит на улице возле офиса и запугивает людей, чтобы те не заводили дел и не просили помощи. Тем не менее она, как и многие другие пострадавшие, готова была рисковать безопасностью, чтобы встретиться с Наташей».

Татьяна Локшина, заместитель директора российского бюро Human Rights Watch:

«При всей своей героической настроенности Наташа вне подвигов была на редкость легким, веселым человеком. Любила тряпки, всегда со вкусом подкрашивалась. Обожала театр, музыку, хорошее кино и ужасно радовалась жизни. В ней было много девичьего. Многие только сейчас осознали, что ей было за пятьдесят, — в основном считали, что лет сорок. Несмотря на жуткую войну и то, как тяжело она жила во время войны, она очень молодо выглядела».

Светлана Ганнушкина, председатель комитета «Гражданское содействие»:

«Наташа постоянно куда-то неслась, как только слышала любой сигнал. Иногда это было состояние какого-то возбуждения: например, она звонила мне и начинала быстро-быстро рассказывать что-то, о чем только что услышала. Она была пишущим человеком, но ей хотелось передать информацию немедленно, чтобы все тут же вместе начали заниматься проблемами, которые ей казались важными. Женское свойство делать тысячу дел одновременно у нее выразилось не в том, чтобы варить суп и качать коляску, а в том, чтобы заниматься делами тысячи людей.

Наташа со всеми разговаривала одинаково, будь то простые люди или представители власти. При этом, даже когда она требовала чего-то от чиновников, у нее не было задиристости, какая бывает у наших правозащитников иногда вовсе необоснованно. Наоборот — было такое ощущение, что она заведомо считает всех своими единомышленниками.

Быть чеченкой — это был ее сознательный выбор. Ведь она родилась в Свердловской области, а когда ее отец оттуда вернулся в Чечню — она тогда заканчивала школу, — она уехала вместе с ним. Две сестры и брат остались с матерью в Екатеринбурге. Наташа только во взрослом возрасте выучилась говорить по-чеченски и сама признавалась, что у нее акцент. Для нее было важно находиться среди чеченцев и отвечать за судьбу этого народа. И чеченскую гордость она сочетала с русской бесшабашной храбростью, которая не подчиняется логике и сознанию».

Астемир Мурдалов, отец похищенного омоновцем Сергеем Лапиным (Кадетом) Зелимхана Мурдалова:

«Она днем и ночью моталась по республике, по местам похищения, по ПВР, где жили беженцы, где наши местные чиновники притесняли людей с участками, с квартирами. При этом у нее у самой были квартирные проблемы. Из одной квартиры ее выселили по суду — кто-то добился присвоения жилплощади. А на днях несколько сот человек, и Наталья в том числе, попали в список проверки по квартирам, официально выданным мэрией в период работы предыдущего мэра. Был приложен акт из домоуправления без числа, что в ее квартире никто не проживает, хотя все соседи знали, что она постоянно там живет».

Варвара Пахоменко, сотрудница центра «Демос»:

«В 1992 году, когда был осетино-ингушский конфликт, она приехала туда. Там был захват заложников, и Наташа, не зная, что еще делать, представилась сотрудником Красного Креста и сказала российским военным, что нужно ехать освобождать заложников. Военные поехали с ней и заложников освободили. Наташа тогда не была общественным активистом, не была никем вообще, просто работала в школе и немного на радио».

фотография: ИТАР–ТАСС

Наталья Эстемирова на акции, посвященной поиску пропавшего без вести сотрудника центра «Мемориал» Булата Чилаева, апрель 2006 года

Светлана Ганнушкина, председатель комитета «Гражданское содействие»:

«Всем правозащитникам угрожают. Но Наташе угрожал сам Рамзан Кадыров. Его помощник Тимур Алиев рассказывал нам, что президент очень недоволен тем, как «Мемориал» освещает события, и что особенно он недоволен деятельностью двух человек — Наташи Эстемировой и моей. После того как Наташа по телевидению во вполне прорамзановском ролике сказала, что не считает правильным, что девушек заставляют носить платки в общественных местах, Кадыров вызвал ее к себе и орал: «У меня руки по локоть в крови, я убивал и буду убивать, но я убиваю врагов чеченского народа».

Когда мы хоронили Наташу, к зданию «Мемориала» пришли люди, они просто плакали, больше ничего. Был там один только плакат со словами «Кто следующий?». Появились сотрудники милиции, они хотели нас разогнать. Вот во что превращается Чечня. Почему милиция не чувствует ответственности за то, что у них убили человека, а чувствует ответственность только за то, чтобы не было политической акции?»

Александр Мнацаканян, эксперт центра «Демос»:

«Когда громили пункты временного размещения, она заступалась за людей, которые там жили. Рассказывала, как человек, называвший себя председателем общественного комитета по делам лишенных жилищ, угрожал посадить ее в яму. Она ходила по инстанциям, и закрытие какого-то ПВР ей удалось оттянуть на два-три месяца.

Помимо страшных историй о похищениях, об избиении и убийстве людей, вспоминаю, как Наташа занималась конфликтами совсем другого рода, вроде споров хозяйствующих субъектов. Был в Грозном Северный базарчик, находился, кстати, недалеко от Наташиного дома. Там торговали какие-то женщины. А рядом стоял «нефтеполк», то есть люди господина Делимханова (Адам Делимханов, депутат Государственной думы. — БГ), которые начали вытеснять этих торговок, закрывать, поджигать. Официально заявлялось, что рядом с режимным объектом никакой торговли быть не должно, на деле же они освобождали место под своих торговцев. Наташа боролась за права этих торговок».

Екатерина Сокирянская, сотрудница грозненского представительства правозащитного центра «Мемориал»:

«Недавно в Серноводске семьи боевиков были сняты со всех пособий и пенсий. Люди очень боялись об этом говорить, только одна женщина осмелилась написать заявление в наш офис, и коллеги связали ее с Наташей, поскольку знали, что именно она занимается такими вопросами. Наташа пошла на прием к прокурору, доказывала, что это несправедливо, и смогла восстановить права этой семьи, сейчас этой семье уже убитого боевика, детям, старикам, выплачивают пособия. После этого потянулись уже и другие семьи, которые увидели, что проблема была решена».

Астемир Мурдалов, отец похищенного омоновцем Сергеем Лапиным (Кадетом) Зелимхана Мурдалова:

«В последнее время я говорил ей: «Наташа, может, ты остепенишься немного, своими проблемами займешься, а то ты все чужими занимаешься». Уговаривал, чтобы она осторожно себя вела. А она: «А кто будет заниматься другими? Люди же ко мне приходят». Ведь ей звонили заключенные, из «Чернокозово», из Ростова, даже с Дальнего Востока. Она говорила, что ей звонят и в два часа, и в три часа, одни добивались УДО, другие — перевода сюда, в республику».

Олег Орлов, председатель правозащитного центра «Мемориал»:

«Наташа просто ненавидела имитацию деятельности. Она злилась, что Общество узников фильтрационных лагерей, в котором она работала между войнами, вместо того чтобы пойти в бывшие фильтрационные пункты, все детально отснять и собрать информацию, занималось только бесконечной болтовней. И когда оказывалось, что у ее коллег по правозащитной работе тоже деятельность уходит в гудок, она просто переставала воспринимать их всерьез и даже отказывалась с ними говорить.

Она считала очень важной нашу связку Чечня — Москва — международное сообщество. Конечно, довести до конца удавалось очень мало дел. Тем не менее в Страсбурге дел по Чечне выиграно больше сотни. И во многих был вклад Наташи.

Подчас найти потерпевшего в Чечне и добиться, чтобы он вовремя пришел и дал показания, сложно. А следствие сплошь и рядом этим пользуется. Допустим, мы добились возбуждения уголовного дела о каком-то нарушении. А потом следствие с громадным удовольствием сообщает: «Мы не можем допросить потерпевшего, его нет. Приостанавливаем расследование». И Наташа бегает вместо следствия, находит этого человека, берет его за руку и приводит. Иногда человек и не особенно хочет, время уже прошло. Но она всегда говорила: «Нельзя прощать», — везла его и возобновляла работу. Правда, если людям угрожали, она уже их не убеждала и сама говорила мне: «Давайте подождем».

Она умела разговаривать, умела находить контакты с удивительными людьми. Как-то она говорит: «Олег Петрович, я сегодня беседовала с таким убийцей! Знаете, удается по-человечески и с таким человеком поговорить. У него есть своя логика — дикая, страшная, неприемлемая, но он мне ее объясняет».

Все разговоры, что убийство Наташи — это провокация против руководства Чечни, того же происхождения, что и теории, будто за терактами в Чечне и Ингушетии стоят западные службы. Это одна и та же бессмысленная логика. Существует принцип «бритвы Оккама» — есть самое очевидное объяснение, для которого не нужна никакая конспирология. Человек мешал, был заметной фигурой в Чечне, Наташу знали, через нее действительно проходило много информации.

Эти люди обнаглели от полной безнаказанности. Если они могут публично расстрелять человека в центре села, значит, они уже потеряли чувство реальности, вменяемости. Я говорю даже не про самый верх в руководстве Чеченской Республики. Каждый — хозяин на какой-то территории, ему все дано на откуп. И когда кто-то позволяет себе им противостоять, первое желание — смести к черту.

Меня очень сильно скребет то, что те, кто знал Наташу и видел, как ее похищали, не сообщили об этом никому, пока наши ребята не поехали и не стали всех опрашивать. Это позор для чеченского общества. Наташа — герой, которым чеченский народ должен гордиться. Сейчас в чеченском обществе гражданская солидарность искореняется и исчезает, и похоже, к сожалению, почти исчезла».

Александр Черкасов, член Совета правозащитного центра «Мемориал»:

«За Наташиным желанием заниматься всем на свете была огромная организованность. Когда я останавливался в последней Наташиной квартире, я замечал, что она встает утром часов в пять и часов до семи пишет что-то, работает. До этого я не видел, когда же она превращает полученную от людей информацию в заявления, в статьи. Тогда на нее свалилась возможность пытаться решать социальные дела. В тот короткий период, когда Рамзан еще не снял ее с должности председателя Общественного совета Грозного, она была похожа на положительного персонажа из фильма про советского секретаря райкома, который решает проблемы людей. Она действительно билась за то, чтобы людям давали квартиры, а не бумажки на квартиры, в которых уже кто-то живет, и не одну квартиру на десятерых. Социалка — это тупо, неинтересно, но она занималась всем этим ровно с той же энергией, что и остальными делами. Ее узнавали на улице и в маршрутке. Тогда казалось, что, может быть, более страшных сюжетов не будет, что это занудство станет основным содержанием ее работы. Период этот быстро закончился, потому что кроме занудства у нее была принципиальность: Наташа говорила то, что думает. Она была человеком, который шел с гордо поднятой головой, в то время как остальные головы склонили. На самом деле это была чисто диссидентская позиция — быть свободным человеком там, где другие несвободны».

Татьяна Локшина, заместитель директора российского бюро Human Rights Watch:

«Наташа все время очень боялась, что ее дочь могут использовать против нее. Увезти, взять в заложники, убить. Конкретных угроз, связанных с дочерью, не было. Но когда Кадыров вызвал ее на ковер и задавал ей вопросы: «Где у тебя родственники? Откуда ты сама? С кем ты живешь? А одна ли с ребенком живешь? А сколько твоей дочери?» — она очень напряглась. Мы уговорили ее уехать на пару месяцев, и она большую часть прошлого лета прожила в Англии. Но потом все равно вернулась».