Свободная касса

иллюстрация: Тимофей Яржомбек/KunstGroup Pictures

К середине понедельника, 29 марта, Москва опустела. В метро не было обычной толчеи, а пробки на дорогах «Яндекс» оценивал в жалкие для рабочего дня два балла. Сам видел: интенсивность движения во втором часу дня даже в центре была ниже воскресной.

Улицы очистили страх и растерянность.

Этот эффект — первое, что приходит в голову, когда думаешь об экономике терактов. Наверное, можно поднапрячься и оценить потери от шокового замирания активности, как это сделали в Индийской школе бизнеса после четырехдневной террористической атаки на Мумбай в 2008 году (взрывы и стрельба в десятке мест по всему городу, включая больницу и кинотеатр): закрытие магазинов и офисов стоило их владельцам 10 млрд рупий (6,5 млрд р.) в день, а, например, кино­театры за 60 часов атаки недополучили 100 млн рупий (65 млн р.), потому что жители Мумбая боялись ходить в кино. Подсчеты, понятно, будут приблизительными, но цифрами с множеством нулей всегда интересно кидаться: они сначала производят впечатление и только потом вызывают вопросы. В Москве с легкой руки аналитика Эльдара Муртазина получила хождение оценка, сколько сотовые операторы могли заработать на всеобщей «перекличке» после теракта: 10 млн р. Круглая, удобная сумма.

Можно также умножить сумму компенсации, назначенной властями семьям погибших и пострадавших, на количество убитых и раненых. Человеческие жизни и здоровье стоили, если так считать, 39 x 1 млн + 71 x 400 000 = 67,4 млн максимум (тем, кто отделался легкими повреждениями, должны заплатить по 200 000, а не по 400 000 рублей).

Но все эти подсчеты бессмысленны хотя бы потому, что материальные потери — лишь побочный эффект для террористов, кто бы они ни были (ответственности за взрывы на момент сдачи этого текста редактору так никто и не взял). Для заказчика терактов гораздо ценнее паника сама по себе, а посеять ее в этот раз, несомненно, удалось: чего стоили только упорные слухи о том, что взрывов в метро было больше двух, и десятки звонков от «телефонных террористов».

А вот мотивация самих шахидок впол­не могла быть материальной. По край­ней мере об этом говорит одна из самых обоснованных на сегодня теорий «террористической экономики».

Теорию изложил на материале множества экстремистских групп профессор Массачусетского технологического института Элай Берман в изданной в прошлом году книге «Радикальные, верующие, воинственные: Новая экономика терроризма» («Radical, Religious, and Violent. The New Economics of Terrorism»). Радикальные организации вроде «Хамаса», «Хезболла» или подпольных фундаменталистских групп на Северном Кавказе, согласно этой теории, достаточно эффективно заменяют государство общинам, в которых существуют. Они материально поддерживают беднейших членов общины, организуют бесплатное обучение и лечение, придумывают, чем занять неприкаянную молодежь. Львиная доля бюджета того же «Хамаса» идет на полезную, казалось бы, внутриобщинную деятельность. (По данным Министерства иностранных дел Израиля, основную долю этого бюджета составляют $25—30 млн в год, собираемые благотворительными фондами движения от иностранных жертвователей.)

Радикальные организации, пишет Берман, своего рода «кассы взаимопомощи». Чтобы получать средства из кассы, нужно жертвовать самому. «Касса» защищена от прихлебателей, которые готовы только брать, строгими религиозными с виду ог­раничениями и правилами, от дресс-кода до готовности отдать жизнь за организацию. Членом «клуба» — Берман видит радикальную секту как клуб — может быть только тот, кто убедительно демонстрирует готовность к самопожертвованию.

Да, семьям шахидов чаще всего выплачивается награда. Но террористы умирают не ради нее: Берман указывает, что смертники не всегда происходят из самых бедных в общине семей. И не из религиозно­го фанатизма идут они на смерть. Скорее речь идет о последнем доказательстве верности системе, которая заменяет общине государство. Так это устроено в Палестине и Ливане, где для многих «Хамас» и «Хезболла» — гораздо более эффективные системы поддержки, чем официальные власти. Так это устроено и у кавказских радикалов, от российского государства ничего не ожидающих.

Террористы-самоубийцы умирают, потому что этого от них хочет сила, на которой во вполне экономическом смысле держится общество, к которому они принадлежат.

До тех пор пока так устроена социально-экономическая база терроризма, традиционная «борьба с терроризмом», от увеличения численности правоохранителей до повального разувания авиапассажиров, не будет эффективной. Берман пишет, что в течение трех лет перед 11 сентября 2001 года в результате терактов в мире гибло в среднем 109 человек в месяц. А в течение шести лет после 9.11 — 158 человек в месяц. И это не считая смертей в горячих точках Ирака и Афганистана! Глобальное закручивание гаек не смогло помешать увеличению смертности на 45%.

Государствам нужно учиться заменять собой террористические «кассы взаимопомощи». То есть — оказывать общинам реальную помощь, как это сейчас делают радикалы. Учить, лечить, платить, организовывать. Это рецепт, который политикам трудно понять и принять. Проще — опять усилить охрану. Чтобы паника длилась подольше.