Свобода Сергея Мохнаткина

— В каких условиях вы сидели в тверской колонии?

— В самых разных. У меня явно не получилось найти общий язык с руководством колонии, меня часто наказывали, и я ни разу не был с этим согласен, как не был и минуты согласен с тем, что меня отправили в заключение. Сейчас, когда я вышел на свободу, буду вместе с адвокатом добиваться полного оправдания и отмены приговора в надзорной инстанции. Это моя главная цель.

— Ущерб здоровью не нанесли, но свою порцию я получил — как и на Триумфальной площади.

— За что вам выносили взыскания?

— Я был бы рад, если бы мне кто-то внятно ответил на вопрос. Под разными предлогами меня сажали и в ШИЗО, и ПКТ (помещение камерного типа. — БГ). Вплоть до того, что мне подбросили мобильный телефон — дескать, нашли у меня запрещенную вещь. А у меня в колонии телефона не было — да, был грех, аппаратами других заключенных я пользовался. Мне, если уж совсем честно, первый телефон на воле подарили.

— Вы работали в заключении?

— Да. Три месяца в отделе главного механика, слесарем-ремонтником. Потом — завхозом в школе. Зарплата — пятьсот рублей, так из нее еще и за жилищно-коммунальные услуги вычитают, как на свободе. Можно подумать, я о жилплощади в колонии просил. Когда меня освободили, то выдали восемьсот пятьдесят рублей и проездной билет до места жительства.

— Вы долго привыкали к колонии?

— Можно сказать, я так до конца к ней и не привык.

— Вы не жалеете о том, что 31 декабря 2009 года оказались на Триумфальной площади?

— Это вышло совершенно случайно. Работа у меня была низкой квалификации, разносчиком пиццы в «Сити-пицца». Деньги были нужны. Сам я по образованию инженер-экономист, еще с отличием окончил вечернее отделение Института марксизма и ленинизма. В восьмидесятых годах работал в нефтяной промышленности. Но так ситуация сложилась, что с работы пришлось уйти. В «Сити-пицце» я работал с удовольствием, и начальство мной довольно было — хоть все остальные курьеры и моложе меня были, но я им фору давал. В тот день мне спешить особо некуда было — жил я за городом, электричка отходила поздно вечером. Это стандарт для многих приезжих: работают в Москве, ночуют в Подмосковье. В общем, время у меня было, и решил я прогуляться: я Москву люблю, хоть сам и не москвич — на Урале родился. Я пообедал в «Макдоналдсе» и пошел в сторону метро «Маяковская».

— И вступились за женщину, которую били омоновцы на митинге «Стратегии-31».

— Я бы не хотел выглядеть таким уж героем: вот, человека спас, заступился. Просто милиция, на мой взгляд, вела себя неправильно — каким бы незаконным ни был митинг, зачем тащить в автозак случайных прохожих?! Я до сих пор этого не понимаю и никогда не пойму: то ли милиционеры торопились домой, к Новому году успеть, то ли им план надо было выполнить. Говорят, сейчас милиция порядочней стала — ну посмотрим. Я знаю, что шестого мая будет митинг на Болотной площади, хочу пойти на него обязательно.

— Сложно сказать. Пока я только посмотреть на митинг хочу. Знаете, после того, как меня задержали 31 декабря 2009 года и некоторое время, до ареста, держали под подпиской о невыезде, я ходил еще на один несанкционированный митинг — на Пушкинской площади. Но слишком поздно из дома вышел, не успел дойти, всех разогнали. А я хотел посмотреть, как будет вести себя милиция и, если надо, ее одернуть. Понимаете, тогда, 31 декабря, милиция при мне напала на двух женщин: одна пожилая была, а вторую женщину — инвалида — тащили в автозак за шкирку, и она спиной билась об острые автобусные ступеньки. И вот тогда я не выдержал, наорал на милиционеров и стал их отталкивать.

— Как вы себя почувствовали в момент вынесения обвинительного приговора?

— Два с лишним года, начиная с того самого 31 декабря, это сплошная полоса, когда я не понимал, что со мной происходит. Вроде я не в Америке родился, в России живу и знаю, как здесь все устроено, но тем не менее я вообще не думал, что в суде окажусь. Меня же взяли под стражу на первом заседании, а до этого следователь меня на вопросы вызывал вежливо, чтобы следствию помочь, чтобы опознать тех милиционеров, которые на меня напали. Они, скажем так, слегка почесали меня — и справа, и слева, и по ногам, и по лицу. И было даже подано заявление в прокуратуру по факту превышения милицией должностных полномочий — они же не меня одного побили, а многих. И тут вдруг — раз, и все следствие оказывается сплошным обманом, и уже я обвиняемый и стою в зале суда без защитника. Я был не готов ни к аресту, ни к суду — все это со мной впервые в жизни происходило, понимаете?

— Вы оказались единственным человеком из списка политзаключенных, кто подал на имя президента прошение о помиловании. Почему вы так поступили?

— Довольно просто. В самом конце февраля этого года, после того, как на меня в очередной раз наложили взыскание, из колонии меня перевели в тюремную больницу, с обострением гастрита. В больницу приехал адвокат Валерий Шухардин. Он сказал, что так, мол, и так, Борис Немцов подает на имя президента список политзаключенных, можно попробовать написать прошение о помилование. На скорую руку, без особых надежд, мы это прошение написали. Надо было использовать возможность, нельзя было пройти мимо. Но, если говорить откровенно, свои шансы на помилование я расценивал как очень низкие. Хотя к Медведеву у меня в целом неплохое отношение — в отличие от друга его, Путина. Медведев производит впечатление человека, в общем, культурного, образованного. По этике он на президента больше похож.

— Где вы находились в тот момент, когда вынесли решение о вашем помиловании?

— Я был наказан, находился в ПКТ. Сидел в камере, в одиночке, где было даже установлено видеонаблюдение — чтоб следить за мной, таким одиноким, круглые сутки. В ПКТ меня посадили за подброшенный мобильный телефон.

— И вот вы сидите, и тут открывается дверь…

— Да, причем совершенно неожиданно, поскольку из ПКТ даже на прогулку не выводят. Сотрудники колонии ведут меня на контрольно-пропускной пункт, и один из них говорит, что меня вроде как помиловали. Я решил, что это шутка такая, а через минуту встретился с адвокатом в комнате свиданий, и он мне сказал то же самое. Но я в течение десяти минут вообще не понимал, о чем идет речь.

— Когда вы поняли, о чем идет речь, не почувствовали ли вы обиду за то, что вас, невиновного, не помиловали раньше?

— С одной стороны, я обязан человеку, который избавил меня от сидения в колонии, что никому радости не прибавляет. С другой стороны, два года жизни выпали, и я это очень остро переживаю.

— А вы сами себя политзаключенным считали?

— Никаких особых самооценок на этот счет у меня не было. Меня администрация подкалывала: «Смотри, политический заключенный!» В моем случае дело не в политике, а в этике. Можно сказать, я не столько политический заключенный, а этический, поскольку я считаю, что людей нельзя бить и нужно относиться к ним с уважением.

— Что вы поняли за время заключения?

— Что исправительные учреждения не дают ничего хорошего.

— Если вдруг так получится, что во время митинга шестого мая при вас будут грубо задерживать людей, вы за них заступитесь?

— Я хотел бы считать, что я ни в чем не изменился и каким был, таким и остался. Я уверен, что любой гражданин вправе сделать замечание милиции без того, чтобы его измочалили в ответ.