Священнослужители большого города: Елена Бондаренко

О многоконфессиональной Самаре

Я родом из Самары, не из Москвы. Мой отец преподает там в университете, мама врач. Отец мой немецко-польско-русского происхождения. Он, как и я, исповедует лютеранство. Вообще, у нас в семье было три веры, потому что разные национальности смешались — прадедушка-немец был лютеранином, прабабушка-полька — католичкой, их дети женились на православных, и все перемешалось.

В советское время в Самаре все церкви были закрыты, кроме одной православной, поэтому все родственники, независимо от веры, ходили в православный храм. Мне кажется, что в маленьких городах никто особенно не следил, кто ходит в церковь, а кто не ходит. В Самаре, например, почти во всех домах елки убирали после 7 января, а те, кто праздновал Рождество по западному календарю, ставили их уже 23–24 декабря (Самара, как и некоторые другие волжские города, была традиционным местом расселения поволжских немцев. В начале 1940-х годов их депортировали в Казахстан, позднее некоторые из них вернулись, а многие эмигрировали в Германию. — БГ).

Крестили меня в православной церкви. Молитву «Отче наш» я знаю с детства и на немецком, и на русском языках, родители разговаривали со мной о вере, о том, что Бог все видит, что поэтому надо быть честным и стараться хорошо работать, чтобы ни от кого не зависеть, ведь зависимость от людей порабощает. Правда, светская этика в целом такая же, но мотивация иная — ты должен себя хорошо вести не просто потому, что ты воспитанный человек, а потому что этика ограждает тебя от греха.

После перестройки, когда в Самаре восстановили все церкви, мы с папой присоединились к лютеранской вере — лютеранское богослужение было нам ближе. Но в православную церковь мы тоже часто ходим, потому что у нас мама православная.

Училась я в Самарском государственном университете. Моя первая специальность — английский язык и литература. Диссертацию защитила по теме «Канадский вариант формирования литературного стандарта». Мечтаю когда-нибудь вернуться к научной работе, но пока не получается — времени на все не хватает.

В 2002 году меня пригласили работать в лютеранскую семинарию в Новосаратовку, что под Петербургом, — преподавать английский язык и переводить лекции. Российских преподавателей в семинарии почти не было, преподавали в основном иностранцы. Я решила там же закончить заочные теологические курсы и стать пастором. После теоретического курса у нас обычно бывает практический годовой курс — викариат. Моя жизнь так складывается, что я все время имею дело с иностранными общинами в диаспоре. Вот и в Петербурге я проходила викариат в англиканской церкви. Там были прихожане из Великобритании, США и Индонезии. Потом я работала пастором для русских богослужений в церкви Петра и Павла на Невском проспекте. По субботам там служили по-русски, в другие дни было смешанное богослужение на немецком и русском языках.

Санкт-Петербург исторически считается центром «большой» Евангелическо-лютеранской церкви России, куда входят Европа, Урал, Сибирь, Дальний Восток и еще союз церквей бывших республик СССР. А Москва — центр Лютеранской церкви Европейской России. Наш нынешний молодой епископ — выпускник новосаратовской семинарии. Когда его назначили на эту должность, он должен был сформировать свой «кабинет». Вот тогда-то он и позвал меня в Москву.

О работе

Я — пробст (старший пастор в церковно-административном регионе — пробстве. — БГ) Центрального пробства, в которое входят Москва, Ярославль, Старый Оскол, Смоленск, Коломна и Кострома. Это большие общины, но есть еще небольшие религиозные группы, например в Туле и Кинешме. Мне приходится ездить по этим общинам и помогать решать самые разные проблемы. В Ярославле реставрируют лютеранский храм — значит, нужны деньги. Мы уже нашли для храма орган. У нас, кстати, есть такая традиция — студенты консерваторий могут совершенно бесплатно заниматься игрой на органе, а помещения наших храмов мы предоставляем как концертные площадки для выступления разных музыкальных групп. Таким образом лютеране помогают развивать местную городскую культуру.

В Смоленске историческое здание лютеранского храма нам пока не вернули и даже запрещают нам в нем собираться — там сейчас детское учреждение, и власти якобы боятся «религиозной пропаганды», хотя мы предполагали служить там в нерабочее время. В Костроме, например, у нас нет исторического здания — собираемся в баптистской церкви или в немецком центре, куда пустят.

После перестройки, когда в Самаре восстановили все церкви, мы с папой присоединились к лютеранской вере — лютеранское богослужение было нам ближе. Но в православную церковь мы тоже часто ходим, потому что у нас мама православная.

Училась я в Самарском государственном университете. Моя первая специальность — английский язык и литература. Диссертацию защитила по теме «Канадский вариант формирования литературного стандарта». Мечтаю когда-нибудь вернуться к научной работе, но пока не получается — времени на все не хватает.

В 2002 году меня пригласили работать в лютеранскую семинарию в Новосаратовку, что под Петербургом, — преподавать английский язык и переводить лекции. Российских преподавателей в семинарии почти не было, преподавали в основном иностранцы. Я решила там же закончить заочные теологические курсы и стать пастором. После теоретического курса у нас обычно бывает практический годовой курс — викариат. Моя жизнь так складывается, что я все время имею дело с иностранными общинами в диаспоре. Вот и в Петербурге я проходила викариат в англиканской церкви. Там были прихожане из Великобритании, США и Индонезии. Потом я работала пастором для русских богослужений в церкви Петра и Павла на Невском проспекте. По субботам там служили по-русски, в другие дни было смешанное богослужение на немецком и русском языках.

Санкт-Петербург исторически считается центром «большой» Евангелическо-лютеранской церкви России, куда входят Европа, Урал, Сибирь, Дальний Восток и еще союз церквей бывших республик СССР. А Москва — центр Лютеранской церкви Европейской России. Наш нынешний молодой епископ — выпускник новосаратовской семинарии. Когда его назначили на эту должность, он должен был сформировать свой «кабинет». Вот тогда-то он и позвал меня в Москву.

О прихожанах — немцах, русских и мадагаскарцах

У российской лютеранской общины, конечно, есть историческое ядро — это пожилые люди, немцы лютеранского вероисповедания. Но к нам приходят и их внуки — они уже и не немцы фактически: у них больше русской, чем немецкой крови. В больших городах к нам часто приходят люди без всяких немецких корней — просто из интереса, из-за органных концертов или потому что им нравится наш стиль литургии. Для желающих присоединиться к лютеранской общине у нас есть обязательные конфирмационные занятия (конфирмация — в протестантизме обряд сознательного присоединения к общине, как правило, в подростковом возрасте. — БГ), они предназначены и для тех, у кого есть корни, и для тех, у кого их нет. В небольших городах, где лютеранская церковь не вносит заметный вклад в культурную жизнь, в общину в основном приходят люди, связанные с лютеранством по семейной традиции.

Москва — огромный город. Здесь есть и обычная община немецко-русская, которая собирается в соборе Петра и Павла, и франкоязычная — в нее входят выходцы из Центральной Африки, Мадагаскара, Камеруна. Она собирается здесь же — рядом с собором, в небольшой часовне. В этой общине есть свой пастор — Фара, она с Мадагаскара, но сейчас родила второго ребенка и пока не может служить. Так что я ее временно заменяю.

Московская община состоит примерно из 200 человек. В лютеранстве существует формальный критерий принадлежности к общие — это конфирмированные члены общины, платящие взнос. Суммы взноса варьируются: в Самаре это обычно 100 рублей в месяц, в Санкт-Петербурге — 500 рублей в год, а в Москве 300 рублей в месяц.

О женщинах-пасторах и отношениях с РПЦ

Всего в России в лютеранской церкви служат пасторами 13 женщин. Мы собираемся на особые конвенты женщин-пасторов, на которых решаем профессиональные вопросы. Что касается РПЦ, то приходится сталкиваться с разным отношением. Одна моя коллега, скажем, служит в Самаре — она пастор, президент Синода Евангелическо-лютеранской церкви Европейской России, и у нее прекрасные отношения с местным православным духовенством, они вместе занимаются благотворительностью — кормят бездомных. Она поздравляет митрополита по православным праздникам. В волжских городах проблем, как правило, не возникает.

В общем-то, их и не должно быть. РПЦ не признает женского священства, но у нас разное понимание священнического служения. В православии священство — это таинство, в котором человеку передается особая благодать, а у нас, исходя из нашего понимания Библии, священниками являются все крещеные — и мужчины, и женщины, и дети, и старики, а пастор — это просто профессия. У нас миряне активно участвуют в богослужении, например, читают Писание. Вообще, прихожане очень активны — это заложено в нашем учении. А пастор получает специальное образование, чтобы толковать Писание, читать проповедь, проводит таинства. Крещение, вообще говоря, как и во всех христианских церквях, может в случае необходимости совершить любой мирянин, но обычно это делает пастор. А вот причастие никто не имеет права проводить, кроме пастора. Он отвечает за тех, кто приходит к причастию, что они не во вред себе его принимали. Но чтобы у пастора была благодать особая, как у православного священника, — этого в лютеранстве нет. Поэтому и мужчина, и женщина призываются к пастырскому служению. Русская православная церковь понимает это иначе. Поэтому мы, как правило, находим общую почву, когда хотим служить людям делами любви, а что касается учения, таинств — тут каждая церковь учит по-своему.

Но случается, что возникает напряжение, и чтобы избегать таких ситуаций — ведь мы не хотим никого провоцировать, — в Москве на официальные межцерковные встречи ходит епископ и пасторы-мужчины. Если я хожу на такие встречи на высшем уровне, то как администратор по внешним контактам, это моя вторая работа в церкви, а не как пастор.

Прихожане наши к женщинам-пасторам привыкли, они ездят в Германию (российская лютеранская церковь исторически связана с Германией, но институционально от нее не зависит. — БГ) и видят, что там тоже так: пасторами могут быть и мужчины, и женщины, и всеобщее священство очень ярко выражено. Введение в пробство у меня состоялось здесь, в соборе, и я не услышала ни одного недоброго слова — только поздравления. И это хороший знак.

О консерватизме и либерализме

В России, вообще-то, женщины во главе общин оказались еще в советское время. Лютеранская церковь была разрушена, не осталось ни одной общины, пасторы были в подавляющем большинстве расстреляны, но в Поволжье существовали подпольные общины, которыми руководили женщины-проповедницы. Когда в конце 1980-х начали возрождать лютеранство, эти женщины вывели свои общины «на свет» из подполья. Есть, конечно, веяния из других, более консервативных церквей — некоторые американские лютеранские церкви, скажем, куда более консервативны, чем российская. Но мы тоже достаточно консервативны, женщины-пасторы — единственная наша либеральная черта. В остальных вопросах нас нельзя обвинить в излишнем либерализме.

У консервативной этики есть свои преимущества — она позволяет выживать в условиях гонений, она формирует терпение, стабильность. Так что российская лютеранская церковь еще и по историческим причинам достаточно консервативна.

А вот лютеранские церкви скандинавской традиции внешне, кстати, довольно консервативные — их богослужение, скажем, очень близко к католическому, — но в этических вопросах они гораздо либеральнее: например, признают однополые браки.

О лютеранстве и православии

Хотелось бы большей открытости к нам со стороны власти, чтобы не только в православную церковь приходили на богослужение, но и к нам. Лютеранская церковь в России имеет давнюю историю, и многие выдающие россияне были лютеранами — Барклай де Толли, например, семья Энгельгардтов. Великая княгиня Елизавета Федоровна, канонизированная РПЦ, тоже сначала была лютеранкой. Создавая Марфо-Мариинскую обитель, она заимствовала для ее устава некоторые элементы из лютеранского устава для диаконисс.

Известно, что Лютер, начиная свои реформы, пытался вступить в контакт с Константинопольским патриархом (в православном христианстве — Вселенский патриарх, первый «по чести» среди глав православных церквей. — БГ), потому что видел на Востоке те черты, которые хотел привнести на Запад. Он видел на Востоке чистоту учения.

Вообще, лютеранство радикально расходится лишь с народным православным благочестием, а в остальном у нас с православием очень много точек соприкосновения.