Светлана Бахмина

— Как вы узнали о том, что свободны?

— Мне разрешали слушать радио и смотреть телевизор. Я знала, что 21 апреля для меня будет решающим днем, и постоянно слушала новости. И я услышала о том, что суд принял решение о моем освобождении, по радио. Потом в администрации мне сказали, что я могу выйти на волю. Созвонились с мужем, он приехал и нас с Анечкой забрал. Даже странно было, насколько банальной и обыденной была эта процедура — мы просто вышли, закрыли за собой дверь, сказали: «До свидания! Прощайте!» И все. Сели в машину и уехали домой.

— Чтобы выйти по условно-досрочному освобождению, нужно полностью раскаяться в содеянном. Вы чувствуете себя хоть сколько-то виноватой?

— Я не могу вам ответить на этот вопрос. Все необходимые моменты УДО были соблюдены, и мне сейчас довольно сложно говорить на эту тему.

— Вы должны регулярно отмечаться в милиции?

— Это как раз довольно простая процедура: раз в квартал мне нужно появляться у участкового. Ну, чтобы он меня видел, что ли.

— А имеете ли вы право высказывать свое мнение о так называемых подельниках — Ходорковском, Лебедеве, Алексаняне?

— Очень острая и болезненная тема. Не готова ее обсуждать. Могу сказать только одно: я сама прошла через эти испытания и искренне сочувствую людям, с которыми я вместе работала и которые до сих пор находятся в местах заключения.

— Давайте я перестану ходить вокруг да около. Вы ведь наверняка знаете, что есть люди, которые считают, что вы намеренно забеременели, чтобы пораньше выйти из тюрьмы. И, я точно знаю, есть те, кто упрекает вас в том, что Василия Алексаняна посадили на основании ваших показаний.

— Знаете, я во время следствия давала показания, и, может быть, кто-то и может их расценить как показания против кого-то. Но я хочу сказать, что я всегда стараюсь говорить либо правду, либо ничего. Все показания я давала в рамках своего дела, и, если я не ошибаюсь, Василия Алексаняна, моего вышестоящего руководителя, посадили через полтора года после моего ареста, и за эти полтора года никаких новых показаний с моей стороны не прибавилось.

— Как проходил ваш арест?

— Не люблю вспоминать этот день. Шок, ужас, отчаянье, обида. В первую очередь думала о детях: незадолго до этого мой младший сын, Федор, попал в Морозовскую больницу с приступом ложного крупа, я больше всего переживала именно за него. За мной никто в день ареста не приходил; я сама появлялась на допросах в качестве свидетеля, и в какой-то момент мне объявили, что я буду арестована, и все. Это жуткий ужас. Вы поймите, я с виду спокойна, но вы представить себе не можете, сколько секунд, минут, часов, лет я думала на эту тему. Сколько раз переживала кошмар снова и снова, и во сне, и наяву. У меня закалилась нервная система. Я редко плакала — только тогда, когда речь шла о детях.

— Вы злы на тех, кто посадил вас за решетку?

— Уже нет. Все прошло. Злость — не конструктивное чувство. Может, этому меня научила моя профессия, но злоба ни к чему не приводит.

— Хорошо, но неужели вы и на Марию Арбатову зла не держите?

— Она вызывает у меня только чувство непонимания. Мне не казалось, что все ее негативные высказывания в мой адрес — искренние. Да, я тоже считаю, что нужно бить в набат по поводу каждой беременной женщины в неволе, но я не понимаю, почему меня нужно противопоставлять всем этим женщинам?! Если Арбатову так заботит судьба всех беременных заключенных, пусть она борется за их права! Берите и делайте. Никто не запрещает. Слава богу, что у меня есть прекрасные друзья, которые не могли позволить себе молчать в подобной ситуации и боролись за меня.

— А упрек по поводу ловко спланированной беременности вас задевает?

— Я не считаю, что должна что-то объяснять. Как случилось, так и случилось; могу сказать только, что я всегда мечтала о девочке, но и в страшном сне не могла представить себе, что буду рожать в рамках тюремного заключения. И есть еще один момент: вплоть до седьмого месяца о моей беременности никто не знал. Просто когда ситуация перешла все разумные границы, и мне дважды было отказано в освобождении, мои друзья подняли шум. А я всегда была противником подобной публичности. Обо мне, как известно, за два года колонии никто особенно не вспоминал, не писали на каждом заборе: «Свободу безвинной Светлане Бахминой!» Но только когда мне дважды незаконно отказали в УДО, и роды были не за горами, эта тема выплыла в эфир. И я, между прочим, узнала обо всем последней. Мой адвокат приехал ко мне в октябре прошлого года и рассказал обо всем. Я была поражена, поскольку не считаю себя фигурой, достойной особого внимания.

— Вы планируете стать заступницей беременных заключенных?

— Мне больше всего жалко детишек, которые оказались со своими мамочками в условиях неволи. Только не надо сразу думать, что они ходят оборванные и голодные — они одеты, накормлены, обеспечены медицинским обслуживанием, администрация, поверьте, к детям относится очень хорошо. Их стараются холить и лелеять, насколько это возможно. Проблема, к решению которой лично я могла бы подключиться, скорее юридического порядка — может, с моей помощью кто-то из женщин мог бы оказаться дома раньше. Возможно, им нужна помощь в подготовке документов. По УДО. По помилованию. Но поймите, я не могу призывать к тому, чтобы освободили всех этих женщин, — к сожалению, многие из них совершили страшные преступления, и, несмотря на то что у них есть детки, нельзя забывать и о тех людях, которым они причинили страдания, кого лишили родных.