Иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева
«Суд над Ходорковским, — сказал член правления общества «Мемориал», стараясь не глядеть на трехметрового Шиву, — это настоящий театр абсурда. И то, в чем мы сейчас участвуем, — это тоже какой-то театр абсурда. Но позвольте я расскажу несколько любопытных фактов о Чечне».
Александр Черкасов из «Мемориала», а также Валентина Мельникова из Комитета солдатских матерей и Галина Кожевникова из центра «Сова» сидели на сцене клуба «Рай». За спиной у них был баннер с логотипами коньяка «Хеннесси», слева и справа — по огромному раскрашенному слону, над головой же нависал позолоченный Шива, который по замыслу неизвестного скульптора что-то должен шептать обитателям сцены — лилипутам, трансвеститам, стриптизерам и диджеям. В данный момент он шептал правозащитникам и певице Джейн Биркин.
Вечером Биркин должна была выступать в этом самом «Раю» — месте, которое журнал «Афиша» называет квинтэссенцией московской ярмарки тщеславия, а один из музыкантов группы «Пхурба», которую однажды занесло сюда выступать, «аляповатым кайзеровским борделем для менеджеров Четвертого рейха». Место выбирали организаторы, самой Биркин было, очевидно, наплевать — достаточно того, что платят гонорар, который она перечисляет в «Мемориал», и дают позвать на пресс-конференцию всех, кого хочется.
Из колонок несся свойственный месту глупый хаус, над головами правозащитников сверкали зеркальные шары, Биркин зачитывала по бумажке новости Amnesty International, а немолодой корреспондент газеты «Труд» сладострастно говорил в микрофон: «Я помню вас голенькой в фильме Антониони». Журналисты скучали, корреспондентка Cosmo спрашивала насчет сумки Birkin, фотографы ждали, когда все это закончится, чтобы сфотографировать Джейн на фоне баннера, и только человек из «Мемориала» пытался как-то сымпровизировать, обратить в свою веру и эту циничную публику. И это был полемический, выдающийся, никому, увы, не нужный монолог — про схожесть войны в Алжире с войной в Чечне, и про французские марши несогласных 40-летней давности, и про то, почему всего этого во Франции больше нет. В ответ корреспондент «Труда» находчиво спрашивал Биркин: «Ваша политическая активность — это продолжение вашей яркой сексуальности?»
Потом был концерт — в зале «Элизиум», обитом бархатом, кожей и каким-то неприятным мехом, со столиками, диванами и ложами. Компании одинаковых блондинок праздновали по углам свои девичьи праздники, на мониторах крутился Fashion TV, а на сцене немолодая французская певица устанавливала плакат с фотографией Аун Сан Су Чжи, правозащитницы из Бирмы.
Плакат, конечно, быстро убрали, потому что он мешал зрителям, а музыканты даже попытались убрать баннер «Хеннесси», но ничего не вышло, потому что баннер спонсорский и тут уж точно руки прочь. Биркин честно спела всю свою программу — песни Генсбура и немного собственных, в том числе и про Аун Сан Су Чжи. Публика немного похлопала — и Генсбуру, и Бирме, и отступлениям про Политковскую, потом представитель клуба поздравил собравшихся с тем, что они прикоснулись к легенде французской музыки, а также с наступившей Пасхой и с тем, что коньяк «Хеннесси» такой щедрый, и все опять сделалось так, как оно и должно быть в «Раю», — по залу, где днем выступали правозащитники, рассыпались стриптизеры, прожекторы осветили витрину с золотыми пасхальными яйцами, у барных стоек зашевелились заскучавшие б…ди, замерзшие девочки стали осаждать фейсконтроль, а владельцы «хаммеров» — искать место на парковке.
Все это было слишком дико даже по московским меркам, и защититься хотелось проверенной московской же иронией — благо она в этом городе удачно замещает все сразу, от раздражения и злости до беспомощности. Но чем уверенней уходил во тьму «Рай», с суетливыми парковщиками и взятыми напрокат лимузинами, тем сильней почему-то начинало казаться, что нелепая искренность Биркин — единственное возможное орудие и самая достойная позиция: если Господь даровал тебе популярность, надо пользоваться любым моментом и проповедовать о Бирме и убитых журналистах везде, где только можно. Даже и в клубе «Рай», почему нет.