Стоит только захотеть: Тюрьма

Андрей Бабушкин, председатель Комитета за гражданские права, главный редактор «Российского тюремного журнала»:

«Российскую тюрьму всегда критикуют, но у нас было немало позитивных моментов. Мы первые создали отрядную систему воспитания осужденных — люди воспитывались коллективно. В России в конце XIX века детская колония отслеживала в течение трех лет судьбу выходивших из нее воспитанников. До середины 30-х годов XX века вокруг детских колоний не было заборов с колючей проволокой. Наша страна является изобретателем условно-досрочного освобождения (УДО) и института условного осуждения. В позапрошлом веке Международный тюремный конгресс признавал, что из всех европейских тюрем российская — самая продвинутая и больше других отвечает требованиям соблюдения прав человека.

В начале XX века население России было больше, чем во Франции, в 2,5 раза, а тюремных поселений у нас было в 2 раза меньше. Там больше людей сидело. Этот положительный опыт был частично утрачен. В советский период был ГУЛАГ и погибающие от голода люди на стройках. При этом возникли общественные наблюдательные комиссии, когда представители общественности следили за деятельностью тюремной администрации. Появилось обязательное обучение и получение профессии осужденными. Эти вещи сыграли положительную роль.

Опасно начинать тюремное реформирование с нуля, как предлагают многие. В первую очередь потому, что опять будут сделаны ошибки прошлых веков. Например, сколько ни решали проблему надзора за осужденным при конвоировании, допускали на протяжении двух столетий одинаковые ошибки. Мы накопили неплохой опыт, и, например, предложение построить вместо всех колоний тюрьмы, мне кажется примитивным и опасным.

Есть позитивный опыт и в современной тюрьме. Например, в Петербурге в комнате для передач принимают электронные письма от родственников и отправляют их осужденным. Сам осужденный допуска к интернету не имеет, но может написать письмо, которое будет отправлено его родственнику. Содержание, естественно, контролируется администрацией. Или, например, в Москве по инициативе сотрудников СИЗО №4 «Медведь» создан интернет-магазин. Грубо говоря, если человек живет в Китае, и у него брата арестовали в Москве, то ему теперь не надо отправлять посылку или приезжать. Он заходит в интернет-магазин, выбирает товар, оплачивает его, и на следующий день тот оказывается у осужденного. Еще отменили оплату комнаты длительных свиданий, которую ввели для дополнительных услуг — телевизора, ковра и т.д. Многим просто не хватало денег, а теперь люди не отказываются от посещения родственников. Сохраняются тюремные библиотеки, некоторые создавались еще в 40-х годах и могут похвастаться раритетными изданиями.

Создаются религиозные общины. Сейчас их существует более трехсот в колониях, и хотя их посещает немного людей (от 30 до 100 в каждой колонии), они влияют на климат на зоне. Кроме того, в конце 90-х годов в каждой колонии появились психологи. Они активно работают с осужденными, например, чтобы понять, насколько искренен человек при подготовке к УДО. Немаловажно преобразование производства колоний в учебно-производственные мастерские. Вроде бы это понижение в статусе, но Минфин долго отказывался освободить производства от налогов. С созданием мастерских деньги стали оставаться в системе ФСИН.

А вот частные тюрьмы неприемлемы для России. Частные тюрьмы либо существуют на средства человека, либо на госзаказ. Они стремятся заработать, сэкономить, поэтому в Западной Европе такие тюрьмы являются зоной повышенной конфликтности и серьезных нарушений.

Чтобы не повторилась история с юристом Магнитским, умершим в СИЗО, нужно усилить общественный контроль, вывести медицину из подчинения начальника тюрьмы и подчинить ее по меньшей мере начальнику вышестоящего управления.

Теперь о том, что нужно сделать. Нужно в два раза сократить численность тюремного населения. Применить механизм прекращения дел по преступлениям, не повлекшим необратимых последствий. Вот человек совершил грабеж, украл мобильный телефон, но потом устроился на работу, поменял образ жизни, оплатил стоимость телефона потерпевшему. А тот пошел и попросил прекратить дело, но суд не вправе это сделать, так как в 76-й статье УК говорится об освобождении от уголовной ответственности только тех, кто «совершил преступление небольшой или средней тяжести».

Нужно ввести новые виды наказания. Например, позаимствовать из за­падной практики тюрьму выходного дня: человек в будни живет дома, а на уикенд попадает в тюрьму. Это должно касаться в основном тех, кто в свободное от работы или учебы время совершил преступление хулиганской направленности.

Создать открытые тюрьмы в крупных городах, чтобы осужденные могли работать санитарами, дворниками и на других работах, которые обычно выполняют только гастарбайтеры.У нас же дефицит трудовых ресурсов. Почему осужденным, не представляющим общественной опасности, не работать? Жить они при этом будут в охраняемых общежитиях. Все осужденные должны иметь возможность получить образование и профессию, которые позволят им не совершить снова преступление. Более активно надо использовать УДО, увеличить взаимосвязь между возмещением вреда, причиненного преступлением, и досрочным освобождением, дать монастырям и другим религиозным общинам брать к себе на воспитание осужденных.

Необходимо перераспределить кадры ФСИН. Потому что сегодня сотрудников ФСИН охраняет и занимается оперативной деятельностью, и только воспитывает. Большая часть должна все-таки работать с людьми, а не с бумагами или стоять на вышке. Необходимо сделать так, чтобы осужденные отбывали наказание поближе к месту жительства. Сегодня около 20% семей физически не могут добраться до родственников. Человек просто выпадает из поля зрения род­ных и за десять лет все эмоциональные и психологические связи рвутся.

Надо поме­нять структуру обучения будущих сотруд­ников ФСИН для повышения их квалификации. Не хватает центральной психологии, этики профессиональной деятельности и вопросов, связанных с основами социальной работы. Нужно учить их важности соблюдения прав человека. Они должны понять, что права человека нужны не Еврокомиссии или Европей­скому суду, а это вещь, без которой достижение цели эффективного наказания невозможно.

Наконец, необходимо изменить критерий оценки деятельности уго­ловно-исполнительной системы. Сегодня, например, она рецидивы не отслеживает, и за это ее не ругают и не хвалят. Так быть не должно».

Алла Покрас, руководитель программ Penal Reform International в России:

«Младенцы, попавшие в места лишения свободы с матерями, — самая уязвимая часть тюремного населения. Единственно возможной формой проживания такого ребенка является его совместное проживание с матерью. Вместо ныне существующих домов ребенка нужно создать отделения для совместного ­проживания матерей с детьми на 20—25 пар мама — ребенок. Психологи должны определить, в каком возрасте для ребенка наименее болезнен­но разлучение с матерью, в зависимости от сро­ка наказания матери, ее физического и психического здоровья. Каждый случай надо рассматривать индивидуально, с участием предста­вителей органов опеки и попечительства, руководствуясь в первую очередь инте­ресами ребенка, а законодательство ­нужно переработать так, чтобы дети постоянно были под наблюдением служб, ответственных за обеспечение прав и интересов детей».

Марина Поливанова, психолог Центра содействия реформе уголовного правосудия:

«Я уделяю особое внимание подросткам: им, однажды вставшим на этот путь, трудно вернуться к нормальным, социально приемлемым формам поведения. Часто человек, впервые попавший за решетку подростком, впоследствии становится рецидивистом, вновь и вновь попадает туда, просто не умея жить на свободе.

Нужно отменить перевод осужденных, которым исполнилось 19 лет, во взрослую зону из воспитательных колоний (рань­ше они имели право находиться там до 21 года). Ребята, которые переводят­ся во взрослую зону, криминализуются, теряют возможность выйти по УДО, а вся проведенная с ними воспитательная работа идет насмарку.

Нужно ввести альтернативные наказания, не связанные с лишением свободы, для людей, совершивших нетяжкие преступления. Огромное количество заключенных попадает за решетку за полную ерунду вроде кражи мобильного телефона, и наказание не должно вырывать человека из социального окружения. На судах подростков мог бы присутствовать психолог и педагог, который вникал бы в проблемы подсудимого.

Нужно осуществлять социальное сопровождение вышедших на свободу, так как в тюрьме человек теряет способность к социальной адаптации.

Если бы в тюрьме и в колонии занимались решением социальных проблем заключенных, то есть проблемами пас­порта, жилья, трудоустройства, пенсий, это тоже способствовало бы профилак­тике повторных преступлений, то есть в конечном счете сокращению тюремно­го населения».

Валерий Сергеев, сотрудник Центра содействия реформе уголовного правосудия:

«Пенитенциарная система противится любым изменениям уже просто в силу своей системной природы. Точечные изменения в системе невозможны, и значит, надо менять систему целиком. Это звучит угрожающе и нереалистично, но система недавно признана ее руководством очень больной, и нужно ее лечить. Основной целью реформы тюремной системы должно стать создание нового климата в исправительных учреждениях. Тюрьма характеризуется высокой концентрацией далеко не самых лучших людей на очень малом пространстве. Их отношения — как между собой, так и с сотрудниками, а также между самими сотрудниками, начальниками и подчиненными, — все эти отношения и следует изменить в процессе реформ.

Управление должно базироваться на науке, а не на приказе. Все руководители старшего звена должны стать менеджерами, для чего им лучше перестать быть офицерами. Тюрьма не поле боя. Начальник тюрьмы должен стать лидером, который вдохновляет подчиненных и заключенных, он ответственный за климат, за дух в своей тюрьме.

Готовить ФСИН надо не бойцов невидимого фронта, умеющих разбирать и со­бирать пистолет Макарова за 27 секунд, а профессионалов по работе с девиантными людьми. Конечная цель работы — это позитивная социализация осужденных и готовность к их реинтеграции в общество после освобождения. От их профессионализма зависит, с кем мы будем жить бок о бок через несколько лет, будем ли мы в большей или в меньшей безопасности.

Нужна реструктуризация кадрового состава ФСИН, так как сейчас только около 14 000 сотрудников непосредственно работают в прямом контакте с заключенными на их возвращение в общество, хотя численность персонала составляет около 330 000. Это нонсенс, наследие ГУЛАГа.

Сейчас заключенные, которые не работают, то есть 70%, просто сидят и смотрят по ТВ всякую муть, других занятий нет. После нескольких лет такого времяпро­вождения человек становится просто неспособен на активную осмысленную жизнь в обществе. И никакая система постпе­нитенциарной адаптации с ним не справится. На Западе же человека в тюрьме стараются занять различными образовательными, психологическими и терапевтическими программами и тренингами, развивающими его личность, жизненные и профессиональные навыки. Нужно, чтобы государство привлекло к созданию таких программ неправительственные организации».

Лев Пономарев, заместитель председателя фонда «В защиту прав заключенных»:

«Прежде чем реформировать, нужно ­ликвидировать насилие. У нас пытки в колониях в десятки раз жестче, чем в скандально известной иракской тюрь­ме Абу-Грейб. Поэтому первая задача на два-три года — это вычистить из рядов ФСИН са­дистов, насильников и больных людей. Надо издать ­приказ, что при каждом подтверж­денном проверкой сообщении о насилии сотрудник ФСИН должен быть уволен. На должности надо ставить молодых ребят, которые во ФСИН охотно идут. Можно поднять им зарплаты.

Нельзя начинать реформу без кадровых чисток. Вот при­мер: здравая идея руководства отделить рециди­вистов от первоходок вылилась в повсеместное избиение последних. С янва­ря этого года вдруг увеличилось число жалоб на насилие и выяснилось, что ­первоходок на этапе и при поселении в колонии избивают.

Нужно обновить Общественный совет при ФСИН, где вместо правозащитников сидят бла­готворители какие-то, священ­ники. Прежде чем реформировать, нужно обсудить ее как минимум год с граж­данским обществом. Наконец, предста­вители гражданского общества должны провести открытую проверку тюрем и колоний».

Отец Михаил, настоятель Знаменского собора в Ардатове Нижегородской области, приход которого опекает детскую колонию:

«Церковь нужно активнее привлекать к работе в колониях. Например, создать институт тюремных капелланов, которые были на содержании ФСИН. Сейчас в колониях появляются не чужие религии люди, и уже до 20% приходят на молебны. Важно ведь не столько занять ребят на зоне, сколько дать им нравственные устои, с которыми им было бы легче держаться на плаву на воле. Помимо священников в колониях нужны психологи, а социальные работники должны сопровождать подростков после того, как они выйдут на волю.

Не хватает и работы церкви с сотрудниками тюрем. Церковь идет своим путем, а у ФСИН свои инструкции и правила. Еще хорошо бы привлекать побольше волонтеров с воли. У нас есть около 20 прихожан, которые ходят со священниками в колонию, и ребятам это очень нравится.

Мой знакомый, отец Александр Степанов, давно работает в Колпинской воспитательной колонии под Петербургом. Там создан, как и у нас, реабилитационный центр. По решению суда ребенок, если статья не очень серьезная, попадает не в колонию, а в реабилитационный центр, где полгода-год живет под надзором верующих профессионалов. Таких структур взаимодействия властей и церкви для замены пребывания в тюрьмах нужно создавать больше».

фотографии: PhotoXPress.ru (А.Бабушкин); eVolo, Chow Khoon Toong, Ong Tien Yee, Beh Ssi Cze