Стейк мечты

“Стейк, – сказал Алексей Петрович Строев, утопая в мягком кресле, – первым делом мы закажем ихний стейк по-американски. – И его лицо, буквально скопированное с физиономии будущего премьера Черномырдина, растянулось в мечтательной, плотоядной улыбке. – Потому что Ниро Вульф говорил, что стейк – это просто...»

Огромный «Ил» затрясся и взревел, и я, конечно, не расслышал, что же говорил любимый герой моего соседа, известный сыщик Ниро Вульф. Мы полетели в Америку.

Шел 1988 год. Вместе с ним в Советском Союзе шли перестройка, гласность и демократия. И именно эти слова были начертаны на толстовках кооператива «Символ», которые с восторгом расхватывали в западном крыле гостиницы «Россия» американские журналисты во время первого визита Рейгана в Москву. «Московские новости» писали о кооперативе, и нас заметили в ЦК. Это я считал главным итогом саммита. Через три месяца в нашем подвале раздался звонок: «Вас беспокоят из Торговой палаты. По рекомендации товарищей из ЦК КПСС «Символ» включен в состав участников первой советской выставки экспортных товаров в Нью-Йорке. Два человека могут оформляться».

Алексей Петрович Строев читал романы Рекса Стаута и руководил Дедовским прядильным комбинатом, где «Символ» покупал по фондам крохи пряжи. В заводской столовой ему иногда готовили рубленый бифштекс. Он грустно смотрел в желтые зрачки глазуньи, которая стыдливо прикрывала жесткую котлету, и мечтал о стейке по-американски. Любимом блюде Ниро Вульфа. Короче, Строев хотел в Америку, а мне хотелось больше пряжи. Мы полетели вместе.

– Завтра, после выставки, идем в ближайший ресторан. Жрать этот хренов их кровавый стейк, – твердо сказал Алексей Петрович, едва мы разместились в шикарной гостинице на Пятой авеню. Осушили по стакану, закусили шпротами и рухнули в постели. Дикая разница во времени, двенадцатичасовой перелет и жуткое волнение людей, доселе не мечтавших о Нью-Йорке, – нас просто сразу придавило сном.

– Вставай скорее, все проспали! – крепкая рука Строева сотрясала мое плечо. Я еле-еле выползал из сна: «Что случилось, Петрович?» Директор комбината, одетый в черное, как на хозяйственный актив, с ужасом пихал мне в глаза золоченую «Сэйку». «Десять уже, а нам велели к девяти на выставке собраться. Давай, вставай и побежали. Я знаю где, вчера на карте видел». Но сон теплым, уютным одеялом накрывал меня, и я не желал из него выбираться. «Так темно еще совсем». – «У них в Нью-Йорке рассветает в полдень». «Нет, никуда я не пойду, – заявил свободный предприниматель советскому директору, – спать буду». «Ладно, я тебя прикрою», – ответил Петрович и зашагал в неведомый Нью-Йорк. Уже по-новой засыпая, сквозь жалюзи ресниц я увидел в кухонной нише какие-то красные цифры – 3.15. И буквально захлебнулся в смехе. На кухне светились часы. А бедный Петрович топал по ночному Манхэттену, обманутый непереведенными стрелками.

Он возвратился ровно через час. Не похожий не только на будущего премьера, но и на самого себя. На нем просто лица не было. Уткнувшись в закрытые двери «Джавитс-центра», Петрович вначале удивился, потом засомневался и так, в сомненьях, повернул назад. Но тут в ночи он вдруг увидел негров, здоровых негров, слившихся со тьмой. Негры громко шумели по-английски, а объятый ужасом Петрович распластался по гранитной облицовке, искренне надеясь, что его не видно.

Три дня он не отходил от меня, со стенда сразу бежал в отель, питался всухомятку, про ресторан и стейк забыл и думать. На четвертый открылась советская выставка. Ждали американцев, а пришел народ с Брайтона. Ребята в коже, дамы с бриллиантами в ушах и по карату на холеных, толстых пальцах, толпились возле стенда кооператива «Символ», не веря собственным глазам.

– Что происходит на родине? Вы можете спокойно делать свой гешефт, и вас за это даже не сажают! Это фантастика! Вы должны подробнее рассказать о новом бизнесе в Союзе, – просил нас крупный господин по имени Лео Леонард. – Я приглашаю вас сегодня в свой ресторан «Одесса». И не волнуйтесь, я пришлю автомобиль.

Услышав про автомобиль, Петрович все же согласился. В семь часов вечера у подъезда гостиницы стояли трое: я с директором и министр внешней торговли СССР товарищ Катушев. Министр ехал на прием к мэру Нью-Йорка. Десятиметровая лакированная гусеница лимузина мягко прошелестела к подъезду. Министр изготовился сесть, как вдруг, изумленный, услышал: «Машина для господ из «Символа»».

Ресторан «Одесса» на Брайтоне был небольшим, уютным и нешумным. «У нас отличная кухня, – сказал Лео Леонард, распахнув меню толщиною с Библию. – Но советую заказать «киевские», они сегодня хороши». «Стейк, – попросил тихонько Строев. – Стейк по-американски». «Вы же дома, вы в «Одессе», зачем вам нужен этот стейк?» «Стейк,» – сказал Петрович с мечтою в голосе, в улыбке и в глазах. Через пятнадцать минут перед ним на огромной тарелке лежал килограмм обжаренного мяса сантиметров двадцать в длину и не меньше пяти в высоту. Официант резанул ножом, и мясо брызнуло густым багровым соком.

– В честь дорогих гостей, первых капиталистов-кооператоров из Советского Союза, – вдруг возвестил с эстрады штатный певец ресторана «Одесса» густоусый Вилли Токарев, – гимн советской Родины! «Как ты думаешь, Фрида, надо вставать?» – спросила старая еврейка за соседним столиком свою подругу. «Конечно, – ответила та. – Это же наша песня». «Сла-а-а-вься Отечество, наше-е-е свободное», – торжественно гнусавил Вилли. Алексей Петрович Строев слушал гимн не шелохнувшись, перед ним лежала его большая американская мечта цвета любимого флага, а спокойное лицо вновь напоминало лицо будущего премьера Черномырдина. Лицо грядущих перемен.

Стейк по-американски: здоровый кусок охлажденного мяса, вырезки или грудинки, жарите на решетке на большом огне три минуты с одной стороны и три с другой. Вот и весь секрет американской мечты.