«Пару лет назад у нас в Тель-Авиве появилась галерея Loushy Art & Projects, которая заказала нам выставку про Израиль. Мы пару раз съездили туда на съемки, но многие отснятые материалы в дело не пошли.
В частности, первые съемки у Стены Плача, на Масличной горе и т.п. Мы толком еще не знали, что делать, и сняли подобие супрематического танца, решив потом сопроводить это какими-либо субтитрами и подходящей по смыслу фонограммой. В какой-то момент у Стены Плача к нам подошли с вопросами, что это мы делаем, и мы ушли. Это часть профессии художника — вовремя смыться.
«Я не рассматриваю акции в защиту Pussy Riot, включая и саму безобразную выходку группы Толоконниковой, в художественной плоскости. Я отношу их к области религиозного изуверства, свойственного, как известно, фанатикам, — то есть к роду фундаментализма. Кроме исламистов и хоругвеносцев, у нас теперь появляются и фундаменталисты либеральной закваски, фундаменталисты-атлантисты. Хорошего я, конечно, в этом вижу мало.
«Акция Pussy Riot вызывает очень много мнений — кого-то она раздражает, кого-то восхищает, кого-то заставляет действовать. Моя позиция — позиция вполне традиционного художника — искусство не служит для каких-либо целей, кроме самого искусства. Это нужно четко понимать. Мне кажется, это полная чушь, когда художники свою великую деятельность — занятие искусством — так или иначе привязывают к политическим или социальным, экономическим или экологическим мотивам. Получается, для них есть что-то более важное.
Одновременно появляются люди, которые говорят, что их достали своими выходками художники. Так вот, если человек совершил глупость и при этом оказался дантистом, не надо говорить, что вас достали дантисты. Не надо путать — это разные вещи.
Pussy Riot сделали очень интересную акцию, ее нужно и можно анализировать. Но акция и юридические последствия находятся в совершенно разных плоскостях. Недавно в Лондоне несколько художников забежали на алтарь и пропели там «Храни королеву» в каких-то ушах — ну их выгнали и забыли. Везде происходят какие-то действия, которые условно можно назвать художественными, и они наверняка как-то характеризуют общество, но к искусству не имеют прямого отношения. У искусства свои задачи — оно автономно, оно больше жизни, важнее жизни. И мне неприятно, когда говорят, что самое важное, что произошло, — это суды. Искусство — это порядок, культура, а жизнь — это бардак и хаос, ярмарка тщеславия. И путать эту ерунду, эту игру гормонов с серьезным делом не надо».
Акций в защиту Pussy Riot должно быть больше. Но у художников всегда есть одна проблема — любое высказывание должно быть сильным, а это не всегда получается, поэтому мы не всегда высказываемся, даже когда это необходимо.
Что касается суда и сплоченности общества в этот момент — последний рывок нам всем надо будет делать не у Хамовнического суда, а когда на Ярославском или Казанском вокзале прозвучит команда: «По вагонам! Шаг влево, шаг вправо — стреляем без предупреждения».
Мы сейчас готовим выставку, ниже — ее сценарий. Почему он такой мрачный? Я считаю, что сейчас такое время, когда вампиры наступают, и их больше, чем нас, к сожалению. А питаются они только нашей кровью — больше ничем. И бороться с ними можно только при помощи серебряных пуль. Если, конечно, хотим их победить. И выжить. Чеснок уже не помогает».
Сценарий для выставки
Омоновец-космонавт, всегда в полной боевой форме, в руках — дубинка. На голове — шлем с темным стеклянным забралом, лица не видно.
Активистка-хипстерша, одета все время по-разному, но всегда в вязаной разноцветной балаклаве на голове.
Они знакомятся 5 декабря 2011 года на Чистых прудах, когда омоновец тащит активистку в автозак и случайно целует ее. Бла-бла-бла, активистка выходит из ментовки, он ее ждет за углом с цветами, они гуляют, потом она ждет ребенка. Омоновцу дают квартиру за подвиги на Болотной. Бла-бла-бла, активистка долгими вечерами беседует с омоновцем, водит его на выставки, концерты и лекции, с ним происходит нравственное перерождение, ему становится стыдно глядеть людям в глаза, и он пишет письмо Путину о том, что он отказывается от квартиры. Но в ОМОНе остается и с активисткой в конце концов ссорится.
По ходу идут воспоминания о том, как в 2000 году в Грозном омоновец допрашивал беременную жену чеченского террориста и в итоге собственноручно расстрелял ее. Этот самый чеченский террорист переходит на сторону федералов, начинает работать в Москве, где и встречает омоновца и его девушку во время их окончательной ссоры. После этого чеченец хочет отомстить за погибших родственников и во время «Оккупай Абая» пытается зарезать беременную активистку. Но омоновец, разгоняющий оппозиционеров, прикрывает активистку своим телом и погибает вместе с чеченцем.
Перед своей смертью омоновец шепчет активистке, что любит ее и что ей надо бежать, потому что на нее открыли уголовное дело, он не знает по какому поводу, но вполне вероятно, что за участие в беспорядках на Болотной. После этого он умирает у нее на руках. Активистка бежит из города, бросив все. В отчаянии она уезжает к своей матери в Крымск, где в первую же ночь начинается наводнение. Активистка борется со стихией, спасает тонущих стариков, детей и собак. Через несколько дней у нее начинаются преждевременные схватки. В палатке, в полевых условиях, в окружении казаков, оппозиционеров, чиновников и нашистов, она рожает двойню — мальчика-омоновца и девочку в вязаной балаклаве. Во время родов почтальон приносит ей повестку в Таганский суд в качестве четвертой обвиняемой по делу Pussy Riot. Продолжение следует.
Вариант сюжета с чеченцами: жена чеченца не умирает по-настоящему, она превращается в волчицу-оборотня, кусает своего мужа, и они вдвоем в виде пары волков пробираются в Москву с целью отомстить. Во время «Оккупай Абая» они из кустов сирени напрыгивают на активистку, которую тащат в автозак. Волки и милиционеры пытаются порвать ее на куски, но влюбленный омоновец защищает ее собственным телом. Чеченские волки-оборотни набрасываются на него, кусают, и он превращается в «оборотня в погонах». Но девушка-активистка спасена. Продолжение следует.