Собрание негодяев

Российский государственный архив литературы и искусства РГАЛИ – настоящая Мекка для тех, кто занимается русской и советской литературой, изо, музыкой и театром. Конечно, не в такой степени, как прежде, когда авторы архивов, продав их государству, приезжали сюда чайку попить, как Виктор Борисович Шкловский, но все жеѕ Сокровища в РГАЛИ несметные. К числу самых замечательных областей относят здешний Серебряный век и русский авангард. Кое-что уже издано: ргалишный Ходасевич, например, в полном объеме опубликован в собрании сочинений. Но весьма многое так и продолжает пропадать втуне. Правда, Серебряный век в последние годы тотально немоден, а вот русский авангард несмотря на все политические перипетии продолжает волновать не только специалистов, но и просто страждущих радикальной романтики. Оформить улицы к какому-нибудь революционному празднику для авангардиста или конструктивиста было в порядке вещей. Но, боюсь, даже напрягшись, вы не представите, как выглядели праздничные декорации кисти Малевича на улицах Витебска в 1919 году.

Сегодня на улице РГАЛИ практически праздник. Проект «Изобразительные источники РГАЛИ», финансируемый Фондом Форда, завершился выставкой части фондов в Третьяковке.

Пик выставок русских футуристов, конструктивистов, супрематистов и прочих «истов» пришелся на позднюю перестройку. Жирно-черноземный пласт, удобривший за последнее столетие изрядную часть мировой архитектуры и художественной культуры, был легализован. Тут-то все и поняли, что к чему. Если уж даже группа Kraftwerk искала вдохновения в опусах Эль Лисицкого, то про промышленный дизайн и говорить не приходится. Конечно, жил на свете француз Ле Корбюзье, но ведь были и Родченко с монтажом, и Татлин со своей башней Третьего Интернационала, и Бурлюк в Америке продолжал плодоносить, понемножку влияя на всех и вся. Был даже футурист Игорь Терентьев, проникнувший в довольно келейный стан парижского дадаизма 1920-х. Потом все как-то схлынуло – и продажи на аукционах упали, и истории всякие нехорошие начались со спекуляциями. Теперь масштабы поменьше. Глупо считать то, что выставляется по авангарду, крохами-остатками – это совсем другие вещи. Если прежние выставки Русского музея выдавали аккумулированный многими десятилетиями заряд, то выставки, подобные той, что в Третьяковке, – свидетельство нормальной работы архивистов и искусствоведов на госслужбе, людей, делающих важную работу и, судя по зарплатам, питающихся воздухом. И то, что показывается сегодня, – живое, а не канонизированное искусство.

Ценность выставки еще и в том, что авангардисты – это очень непростой фронт работ, поэтому все новое, что появляется, – плод довольно кропотливого труда. По известному апокрифу, Хлебников хранил свои рукописи в наволочке, более того – имел обыкновение при случае топить ими печку. Плюс неразбериха Гражданской войны. Вот пример: центром жизни самого младшего футуристического клана, группы «41 градус», был Тбилиси. Там к молодым негодяям Терентьеву и братьям Зданевичам примкнул на какое-то время негодяй постарше – Крученых Алексей Елисеевич. Как рукописи десятилетиями скитались по рукам, теперь уже непонятно. Но все трое перечисленных в той или иной форме присутствуют в новой экспозиции; грузинские дадаисты – в виде двух-трех листочков шаржей и набросков.

А Крученых представлен листами альбомов с коллажами разных лет и опять-таки коллажной книгой 1916 года «Вселенская война». Алексей Елисеевич умер в 1968 году, чем жил последние годы – непонятно; должно быть, приторговывал рукописями и библиофильскими изданиями или, как утверждает молва, служил в КГБ. Заниматься коллажем он не прекращал никогда – ни в литературе, где монтаж был его главным (злословы говорят, что единственным) оружием, ни в графике. Здесь он – классик почище Александра Родченко, хотя бы потому, что начал выклеивать треугольнички и кружочки из цветной бумаги в композиции на десятилетие раньше. Появившийся на выставке фрагмент альбома – уже второй в этом году, первый в количестве одного листка случился на Фотобиеннале.

И если мы уж заговорили об источниках, рукописях и оригиналах советского авангарда, то придется поговорить и о политике. Все, что собиралось с 1930-х по 1970-е годы, коллекционировалось с большой опаской: официальное искусствоведение авангард не жаловало. Впрочем, некоторые художники и сами, повзрослев, переоценили радикализм – а тех, кто не переоценил, постарались заставить. Вот Татлин 1940-х годов – это карандашный реализм, а Татлин 1920-х – это шедевры промышленного дизайна: «прозодежда», спецовки от-кутюр и рядом – татлиновкий портрет Казимира Малевича, весьма едкий по отношению к мэтру. Малевич на нем похож на ощетинившегося кота.

Впрочем, на великих свет клином не сошелся. Интересны сегодня даже не они, а персоны второго ряда, коих на выставке предостаточно. Автор пьесы «Янко – куль албанской» Ле-Дантю представлен своим журналом 1916 года «Бескровное убийство». Участница бурлюковского клана Елена Гуро, наследие которой малочисленно, – неизвестной графикой. А конструктивист Яков Чернихов со своими «архитектурными и машинными формами» – это торжество русского дизайна в чистом виде.