Смерть деревни

Хороши ночи в Новодугинском районе Смоленской области! Сидишь у костерка под сенью смешанного леса – тишина, темнота.

Единственное неудобство – совершенно негде поставить печать на командировочное удостоверение, колодец обвалился, грибы не уродились, зрелище мертвой деревни инфернально. Да даже и при свете дня деревня Пищиково выглядит нехорошо. Большинство домов сгорело, лесные растения, привыкшие довольствоваться подзолистыми суглинками на удобряемых двести лет кряду деревенских огородах, вырастают с чернобыльской фантазийной мощью. Лопухи выше избушки, пятиметровый иван-чай шумит над твоею головою, как тополь. "День триффидов" во плоти.

И между тем самого понятия "мертвая деревня" в умственном хозяйстве нашего отечества почти что нет. Каждая четвертая деревня – покинута, а попробуйте обнаружить по этому поводу хоть один разумный взволнованный текст! Я вот попробовала. Нашла статью из газеты "Завтра", в которой написано, что всякая обезлюдевшая деревня – это маленький Сталинград, глядящий пустыми страшными глазницами в жирные заплывшие глазки известного плутократа. И бесконечное количество отсылок к игре "Цивилизация". Игре, очевидно, ролевой, разветвленной, сложной и популярной в Интернете. Отсылки таковы:" Челы, мучаюсь уже два месяца! Как заселить мертвую деревню, если играешь за Доромира?"

Да хоть за Гвидона играй, как же ее заселишь? Что умерло, то умерло.

Деревня Пищиково умерла. Последний ее житель ушел из деревни в апреле позапрошлого года на лыжах.

На лыжах оттого, что нет дороги. Бывшие жители деревни Пищиково говорили мне – как хорошо раньше было-то на лошадях! Лошадь еще лучше велосипеда. Есть ли дорога, нет ли – почти что всюду пройдет.

Тем более что в отличие от автомобиля лошадь плавать умеет.

О, какая тоска была сидеть у костерка! Я думала о последнем жителе деревни Пищиково. Он был чудаком. В макабрических селеньях помимо немощных одиноких людей, не имеющих выбора, остаются так называемые деревенские интеллигенты – учителя, библиотекари, пейзанские чудаки, люди, не нуждающиеся в обязательном присутствии деревенского мира, умеющие переносить одиночество и не боящиеся уединения.

Так, например, в покинутой деревне Козлы Смоленской области живет чета учителей Алферовых, родственников Нобелевского лауреата. Живут в помещении старой школы и чрезвычайно довольны. Единственно, их бесконечно раздражают волки и кабаны. Первые шныряют возле дома и скушивают всякую собачку, которую вовремя не загонишь домой, а вторые воруют картошку с огорода.

Между тем Смоленская область дышит общественной жизнью. В тот же день, когда я коротала времечко у открытого огонька, заместитель главы администрации области Владимир Северинов провел рабочее совещание под названием "Заботы и проблемы Смоленского АПК в центре внимания областной власти".

Владимир Северинов сказал, что главные проблемы – это ДИСПАРИТЕТ цен и недостаточная кадровая обеспеченность отрасли.

В тот же день тридцать молодых смолян за успехи в учебе получили премии имени князя Смоленского Романа Ростиславовича, а на улице Шевченко водитель "Жигулей-2101", находящийся в состоянии алкогольного опьянения, совершил наезд на двух женщин 1974 года рождения, переходивших улицу в состоянии алкогольного опьянения, а день тому назад смоленский художник-керамист Юрий Орсини создал две замечательные напольные вазы. Одну в два метра высотой, в псевдоэллинском духе, с надписью "Коту от Быка" – для смоленской братвы, а вторую в Москву, на заказ. Полутораметровую, розовую, в виде фаллоса. То есть жизнь длится, и только деревня Пищиково выключена из общего ритма созидательного труда и содержательного досуга.

А я все сижу у костерка с моим спутником. Мы ненавидим друг друга. Я ненавижу его за то, что спутник мой, он же водитель, он же смоленский художник Юрий Орсини, в погоне за сверхприбылью повез меня за четыреста километров на "Москвиче" тридцатилетней давности. "Москвич" ездит на газу, и каждые полтора часа его нужно загонять на склон задом кверху, под углом в сорок пять градусов, чтобы обеспечить бесперебойное поступление газа. Таким образом, я вместе с "Москвичом" стояла раком на всех травянистых склонах Смоленщины. Тут нужно еще заметить, что этот тридцатилетний агрегат убран в готическом духе – у него затемненные стекла и имеется изображение паука возле крышки бензобака.

Художник же чрезвычайно раздражен тем, что я отказалась провести ночь у близ расположенного озера, где была бы ночная рыбалка. Керамист прихватил с собой удочки.

Я сижу с томиком Г. Иванова, поскольку разумно считаю, что всякая поездка в деревню есть способ познать народ, и цитирую:

"О, это русское онанирующее сознание, вечно кружащееся вокруг невозможного, как мошкара вокруг свечки".

- Вам бы, москвичам, попроще бы быть, – брезгливо говорит художник.

- А вам бы, смолянам, посложнее.

- Велика сложность фаянсовые х..и заказывать.

- Зато мы на катафалках не ездим...

Всякий столичный журналист, как известно, из командировки привозит два народных образа. Это образ водителя и образ официантки. Водитель и официантка наиболее доступны ленивому экскурсанту из метрополии.

Обдумывание этих двух мощных народных типов приводит к мысли, что Смоленск – город чрезвычайно патриархальный. Что уж тут говорить о Новодугинском районе!

Наш художник (водитель) зарабатывает деньги производством цветочных горшков – они имеют в городе беспрецедентный спрос! Каждая смоленская квартира обильно украшена комнатными растениями – люди, недавно оторвавшиеся от земли, склонны имитировать привычное деревенское окружение и в городской среде. В этом есть какая-то милая неестественность – как раньше сад врывался в окна, так теперь он же вырывается из окон. Ситуация напоминает комические сетования старой американки у Фицджеральда, которая, как помнится, утверждала, что мир сошел с ума. Раньше готовили еду дома, а клозет стоял на улице, а теперь все наоборот – писают дома, а котлеты жарят во дворе.

Что же до официантки, то тут не столько конкретный образ, сколько атмосфера городских заведений. В каждом самом недорогом месте обязательно живая музыка, ибо питейных заведений в городе значительно меньше, чем людей, умеющих играть на балалайках. А потом, в Смоленске до сих пор одинокая женщина или девический кружок не могут чувствовать себя в ресторане свободно. Это все еще место знакомства, витрина. Выработан ритуал – если мужчина идет на таран, он обязательно заказывает песню: "Ах, какая женщина, мне б такую".

Чистота, прелесть и идиотизм этого ритуала захватили меня.

Все это время я как бы хожу вокруг главной темы – деревни Пищиково. Симпатичное совпадение фамилии и названия настроило меня на игривый лад и позвало в дорогу. Меж тем деревня оказалась нежилой – игра не удалась, шутка не получилась, шутник дурак дураком стоит на заросшей деревенской площади.

Разумеется, я нашла бывших деревенских жителей – в ближайшем селе Григорьевском. Все я спрашивала: какая же она была, деревня Пищиково? Более всего мне понравился ответ: "Красивая деревня была, ЗЕЛЕНАЯ. Много зелени было".

Были и поселянские карбонарии, которые не могли примириться со смертью деревни – юный Валентин Мураченков убегал в покинутое уж Пищиково и жил в брошенном доме на чердаке, дачники вывозили дома самым варварским способом, прочим образом мучили старожилов: так, одна пришлая семья поленилась собрать пищиковские сливы, а просто срубила урожайные деревья и вывезла на прицепе. Мария Котина, узнав свои сливы – а при известном постоянстве впечатлений деревья вполне можно научиться узнавать так же, как дома и улицы, – чудовищно расстроилась: "Как же это можно так сделать, это как с трупа снять!"

Так получилось, что три семьи, переехавшие из Пищикова в ближайшую Григорьевку, являют собой три социальных типа – как специально для учебника. Семью успешную, благополучную и неблагополучную.

При этом центром каждой семьи является деревенский пенсионер – тип нового скромного рантье.

Лидия Петровна Мураченкова долгие годы проработала учительницей младших классов в пищиковской школе. Вместе с мужем она подняла троих детей. Сын Валентин – учитель, живет в городе Гагарине, пять лет работал в Монголии, ездит на подержанном "Фольксвагене". Две дочери живут в Москве: одна воспитательница в детском саду, другая учительница географии в окраинной московской школе. Внучка поступила в этом году в гуманитарный университет, приехала к бабушке отдохнуть – юная московская студентка в очаровательной глуши. Лидия Петровна с утра в трудах, зовет девушку: "Посмотри, какой вырос огурец!" Отроковица лениво проходит сквозь огород и вежливо говорит: "Вау!" Жарко, томно, на участке пасека, пчелы жужжат.

Лидия Петровна меж тем принимается за рассказ: "Росли в абсолютной нищете. Я родом из деревни Адуевщина, деревня была бедная, в каждой семье по восемь душ детей. Помню, идем, а нам кричат: "Абиссинцы идут!" Не понимала, что за слово, потом сообразила – Абиссиния, верно, была тогда символом поистине нищей страны". Лидия Петровна окончила учительские курсы уж после войны. В семнадцать лет она ехала туда на подножке железнодорожного вагона. Восемь часов висела на поручне. Один раз задремала и чуть не упала на рельсы.

Потом работала в школе в Пищикове – когда деревня была в тридцать дворов, и школа была известная в округе. Ученики уезжали в Москву. Тут играл роль магнетизм большого города, легкой доли. И все же самый талантливый ученик из пищиковской школы оказался не в Москве, а стал военным прокурором в Риге." Бедненькие они были, – говорит Лидия Петровна, – но он был очень умненький. А потом приходил нас проведать и своей рукой написал все телефоны и адрес".

Лидия Петровна продолжает:

- Я родилась и состарилась тут, и никуда не ездила. Всю жизнь никуда не ездила. Плохо мы жили. Насобираем денег – и в Москву, вещи с начесами покупать. Учителям было плохо, и колхозникам плохо!

- А ваши дети сейчас лучше живут?

- Конечно, лучше! Моя московская дочка сейчас здесь дом-дачу строит. Да и я пенсию выработала подходящую.

Семья Мазуровых – Анна Николаевна и Алексей Николаевич – менее благополучна: они работали именно что в совхозе, и пенсия у них деревенская, скудная. Алексей Николаевич сбегал на некоторое время из совхоза и служил лагерным охранником в Котласе. Кроме того, он инвалид первой группы – это увеличивает его пенсию. Алексей Николаевич говорит, что самым лучшим в своей жизни периодом считает нынешний – "если б не болеть". В магазине есть мороженое и бананы – когда такое было! Привозят даже помидоры с яйцами!" Мне, может, надоело курей держать, я покупных яиц хочу! – говорит он. – Едим мясо через день. Никогда так не жил".

У Мазуровых сын живет на Украине, а дочь близко, в Вязьме. Ее муж однажды пропил – не в художественном, а в физическом смысле – ВСЕ вещи из квартиры. До розеток. Дочка мужа выгнала, и родители помогают ей теперь воспитывать двоих детей...

Наконец, Мария Котова (Котиха) – пример трагедийного отношения к жизни:

- Деточка моя, я ветеран труда! Была солдаткою четыре года, жизнь была тяжелая, работали мои неугомонные руки. Брат кончил зоотэхникум и скоропостижно умер. А второй мой морской брат служил семь лет в морских вооруженных силах. Я училась в Пищикове, потом работала в школе техслужащей шестнадцать годов, год была налоговым инспектором, потом пошла в совхоз. А как в оккупацию половину деревни спалили, так мы пять лет строились. Тяжело, своими руками. Ходили с мужем и свекровой, валили елки, пилили, шкурили на стройку избы. Но хорошо жили, ничего не скажу. А потом мужа сделали председателем сельсовета, и он загулял. А теперь, в Григорьевском, живем в казенной квартире. Муж у меня помер. Загорелась ферма совхозная. Нам позвонили по телефону, что ферма горит. Я осталась дома как инвалид по глазам. Соседка, тетя Маня, вдруг прибегает: "А какой у медички номер телефона?" А это мой муж побежал на пожар и говорит соседке: "Валь, мне чтой-то плохо". А она: "Зайди к нам домой за лекарством". Он зашел на крыльцо на приступку и стал кончаться. Всю жизнь жила в горе и сейчас в горе. Всюду недостатки! Детей трое, муж загулял, когда в сельсовете, стал с пути сбиваться.

Моя жизнь – только поставить в кино, какая моя жизнь. И свекрова меня не любила. А муж был красивый, как написанный, и сыновья у меня все трое как написанные. Какая моя жизнь! Старший сын умер, средний сейчас сын инвалид второй группы и третий сын инвалид, а женка его в Вязьме работает юристом на Юбилейной улице.

Пенсия у Марии Котовой не самая маленькая, около тысячи, но все ж на жизнь ее не хватает. Сыновья ее пошли в мужа – они склонны к веселому образу жизни: сейчас оба без работы. Младший ее сын, с которым довелось мне познакомиться, действительно красавец. Тип Филатова: худой, легавый, насмешливый усатый мужчина, деревенский скептик. Простоватой Марии трудно справиться с таким. Посему обстоятельства ее поистине печальны.

Между тем среди трех ровесниц, трех подруг из деревни Пищиково (которые за свою жизнь по десять раз ссорились и мирились, по пять лет не разговаривали), Мария была самая красивая. Разница в образе жизни пищиковских подружек имеет лишь частичное отношение к государственным обстоятельствам. Скорее это дело жребия.

Деревня Пищиково заросла лесом, как Манхэттен в фантастическом фильме, но деревня Григорьевское жива. Отчего же имеет она такой депрессивный вид? Отчего так плохо в дому не только у Котовой (рассохшийся буфет, стол, трельяж – единственное убранство парадной комнаты), но и семейство Мураченковых довольствуется самой спартанской обстановкой? Скудны впечатления деревенского жителя – а ведь он, по большей части, человек невыездной.

Деревне необходимы богатые люди, которые будут ввозить туда приличные вещи. Богатый человек как крыса – ежели крыса, даже не будучи больной, всегда переносит заразу, так же и богатый человек, даже не будучи культурным, есть переносчик культуры. Он пользуется вещами, которые сами по себе являются ее квинтэссенцией...

Деревне неплохо бы вернуть дворян. Пищиково было чрезвычайно окультуренной местностью. В пяти километрах – Хмелита, усадьба Грибоедовых. Местность славилась обилием просвещенного мелкопоместного дворянства. В Григорьевском школа до сих пор располагается в барском доме – с мраморными полами. Сельский клуб был в конюшне, что, в общем, логично.

Лидия Мураченкова рассказывает о двух барынях, которых еще застала: помещице из деревни Дулово, г-же Пегелау, и пищиковской помещице, ВЕРДАНИХЕ, г-же Вердан. Обе перебрались в 1928 году в Москву, где пытались прожить уроками музыки. Взяли с собою тетку Лидии Петровны, кухарку. Лидия Петровна рассказывает, как в 1946 году приехала навестить тетю и привезла ей гостинец – картофельные БЛИНЦЫ. Два блинца презентовала бывшим барыням: "Они тут же при мне проглотили эти лепешки. В миг заглотнули. А у Верданихи был в деревне мужнин склеп. Муж ее лежал там в гробу, как Ленин. А потом склепы все разрушили, барское кладбище перекопали – у кого часы были золотые, у кого кольца – все повытащили".

Деревня с городом находятся в некоторой противофазе. Для города самые важные в умственном отношении периоды – шестидесятые годы и промежуток с 1985-го по 1991 год, именно эти времена определяли нравственный климат общества. А для деревни самые важные годы – семидесятые и с 1993-го по 1996-й, когда в городе как раз все было более чем благополучно, а в деревнях уничтожался привычный уклад жизни.

Деревня Пищиково именно в семидесятые переехала в Москву.

А в середине девяностых растворился совхоз: работать стало некому. В правлении мне сказали:

- Ну, он же больше не совхоз... Даже не акционерное общество, а так...

- А как?

- А какое-то муниципальное предприятие. Один трактор на весь совхоз, и коров пятьдесят. А посевов мы не производим.

Один трактор остался на совхоз – что символично. Ибо в год своего основания с милой прозорливостью совхоз так и был назван – "Трактор".

Ночью по Смоленскому тракту в пять рядов идут фуры. Это дорога от Бреста до Москвы – великий вискозный, пивной, продуктовый путь, великая дорога Товара. А вокруг – поля и холмы, и каждая четвертая деревенька уж пуста. Я знаю, что всякий командированный журналист приводит потешные названия деревень для развлечения. Приведу и я. К тому же для меня это больше, чем развлечение.

Фривольное Аделаидкино (вероятно, в свое время барин подарил деревню гувернантке, актриске, больше уж не существует). Еще есть мощные Большие Залюбищи и Большие Закустищи – вербальная квинтэссенция народной эротики. Мертвы прелестные деревни Благостное и Беззаботное, мертвы Безобразово, Какушкино и Выродово. А вот Дудкино и Дунаевщино живехоньки. Живы деревни Луна, Красная Площадь, Рай, Конец и Нижнее Болваново. Неясна судьба Подгляднева, этой чудесной деревни гипотетических вуаеристов. Не определен жребий деревень Наливки, Нарезка и Саки. Тухля и Чучелово Второе еще вроде бы функционируют.

Очень волнуюсь за деревню Старые Мидюльки. Без нее моя страна не полна – вот что я думаю.