Следователь N

фотографии: Иван Пустовалов

Работаю в прокуратуре уже 20 лет. Можно сказать, я — один из немногих динозавров, переживших здесь все потрясения и революции. После института передо мной не стоял вопрос, куда идти — конечно, следователем. Работа интересная, увлекательная, престижная. К тому же платили за нее очень хорошо. Инженер, например, получал 120 рублей, а аттестованный следователь — 210. Такие деньги позволяли жить безбедно — водить девушек в кафе, прилично одеваться. Помню, как с первой же зарплаты купил у спекулянтов хорошие немецкие туфли «Саламандра», о которых тогда мечтал. К тому же сама специальность была редкой и вызывала уважение. В кругу друзей или девушек было эффектно бросить, что, мол, работаю следователем.

В те времена многих ребят в профессии следователя привлекал и внешний вид — красивая форма. А я тогда только пришел из армии, и мне эта форма была по барабану. Носить ее нас не заставляли. Ежегодно выдавали отрезы ткани и деньги на пошив формы, но ее мало кто шил. Ткань скапливалась горами — и мы раздавали ее знакомым или отправляли родственникам в деревню. Так что в прокурорских костюмах щеголяли колхозники. Эта история с тканями продолжается до сих пор. Как выдадут тканей костюмных, подкладочных, шинельных, дадут стопу рубашек, фуражек, ботинок, галстуков, горсть пуговиц и звездочек — вот и думаешь, куда это все девать.

Но самое главное воспоминание о первых годах моей работы в прокуратуре — это дела. Основной поток состоял из действительно интересных — хищение социалистической собственности, взятки, злоупотребления должностными полномочиями. Ни о каких планах по количеству расследованных дел речи быть не могло. Все работали только на качество, дела в судах не разваливались, и никто не возвращал их обратно. Оправдательные приговоры были редкостью и считались страшными ЧП. Теперь 70% работы следователя — болото и рутина. Обычно это — оскорбление сотрудников милиции или мелкие взятки.

Новые правила 

Следствие стало резко меняться в 90-х годах. Тогда стали появляться многочисленные коммерческие вузы, которые за деньги выдавали корочки. Престиж работы стал падать, зарплаты снижались, по делам пошли ходоки и «решальщики», а профессионалы стали уходить из системы. Их ценили «на гражданке» за опыт и обширные связи. Не каждый следователь мог устоять, когда ему обещали платить в день столько, сколько он получал в месяц. Многие не выдержали испытания чужим богатством. Молодежь видела на обысках горы денег, дорогие иномарки, украшения, часы — и все это откладывалось у них в голове. Они уже легко шли на контакт с продажными адвокатами и «решальщиками». Сейчас я тоже часто вижу, как на обыске у некоторых молодых горят глазки при виде дорогих телефонов и часов. У кого с моралью покрепче, он покрутит-покрутит в руках «Верту» — и обратно положит, а другой задумается, захочет и себе такой же.

А в 2001 году приняли новый Уголовно-процессуальный кодекс — библию следователя, в которой прописано, как, когда и в какой последовательности он должен расследовать дело. Вот с тех-то пор мы и погрязли в бумагах. Представьте себе, чтобы взять человека под стражу, до 2001 года было достаточно напечатать три листка. Теперь эта же процедура раздулась до полсотни листов. С этим пакетом документов надо еще поехать в суд и отсидеть почти сутки в очереди. Чтобы парализовать работу любого следственного подразделения, теперь не нужно отключать электричество или устраивать пожар. Достаточно убрать копировальный аппарат — и работа встанет. Раньше он был только в «главке» (центральная прокуратура города. — БГ), а 33 райпрокуратуры прекрасно работали без него. Теперь же мы постоянно что-то копируем, документируем, развозим, рассылаем.

Этот же новый УПК преподнес еще один неприятный сюрприз. Раньше санкцию на арест человека давал прокурор, а теперь суд. Когда я приезжал к проку­рору, тот внимательно читал уголовное дело — и не дай бог если я что-то не доделал, тогда он рвал постановление и посылал меня подальше. Теперь доказательства не являются основным мотивом для ареста. Судью особо не интересует, почему мы хотим упечь человека за решетку — жену чью-то он трахнул или на самом деле преступник. И аресты фактически встали на поток. Эта же ситуация открыла дорогу нечистоплотным силовикам для заказных дел. Ведь самый быстрый и простой способ сломать человека и сделать его сговорчивым — засадить за решетку.

Новое ведомство

В 2007-м нас разделили на прокуратуру и следственный комитет. Тогда нам обещали молочные реки и кисельные берега — отдельные кабинеты, современную оргтехнику, зарплату 60 тысяч рублей и другие блага. И что — большинство наших подразделений размещается в зданиях прокуратур, люди сидят друг у друга на головах, современная оргтехника и повышение зарплаты так и остались несбыточной мечтой. А вот работать точно стало сложнее. Отчасти это связано с пресловутой палочной системой отчетности, когда во главу угла поставлено количество, а не качество. Если раньше у прокуратуры была общая статистика, то теперь ее разбили на два ведомства. И никого не волнует, как ты будешь делать план. Милиционерам в этом отношении проще. Они могут фабриковать мелкие преступления или колдовать над статистикой. У нас такое невозможно хотя бы потому, что мы занимаемся делами другого уровня: нельзя же искусственно увеличить количество взяток, убийств и изнасилований в районе. Вот и крутишься как белка в колесе. Следователи откладывают убийства в сторону и занимаются криминальной мелочовкой — нарушениями авторских прав, попытками дачи взяток и оскорблениями пред­ставителей власти. Такие преступления легко раскрываются и расследуются, поэтому и популярны. До недавнего времени основной поток дел — до 60% — был по «пиратской» статье 146 (о нару­шении авторских прав. — БГ). Оперативники устраивали набеги на рынки, ловили торговцев контрафактными дисками и сдавали их нам. Теперь такие дела стало расследовать МВД, и мы остались ни с чем. Чтобы милиционер не сдавал «пиратское» дело в родное ведомство, мы должны сплясать перед ним матросский танец «Яблочко». Хитом «плановой экономики» стали дела об оскорблении представителей власти. В этой роли обычно выступают милиционеры. Схема простая: участковый идет к местному алкашу или дебоширу, тот его посылает подальше, а следователи возбуждают уголовное дело. На расследование уходит два-три дня, затем, несмотря на очевидную мелочность, прокурор подписывает обвинительное заключение — и дело уходит в суд. Прокуроры шутят: «Милиционеры обидчивые только на граждан, а вот когда их начальники обкладывают на совещаниях трехэтажным матом — терпят».

Мы считаем количество расследованных дел, а прокуроры — сколько «косяков» они в них нашли и сколько дел завернули обратно. Вот такая математика. Если прокурор не заметит нарушений, то получит втык от своего начальства. «У тебя там в следствии одни асы, что ли, работают? Иди и ищи». Фактически нас просто столкнули лбами. Многие уголовные дела можно было бы прекратить по вполне за­конным причинам, но это невыгодно ни следователям, ни прокурорам. В России закрытое дело до сих пор считается негативной статистикой, поэтому при любых основаниях этого стараются не допустить. Палочная система лишила нас независимости от оперативников и прокуроров. Первые добывают нам дела, вторые их визируют перед отправкой в суд — и ссориться с ними никак нельзя.

Новые люди

Более серьезная проблема — кадры. Следователи резко помолодели, и это не по­шло на пользу. Средний возраст сотрудников — 25 лет, и 60% из них со стажем работы меньше года. Когда в 90-х годах я пришел работать в районную прокуратуру, то у двух коллег стаж работы был по пять лет, у одной — 12 лет, а у другого — 20. И это всего лишь район. А уж в «городе» (центральная прокуратура города. — БГ) сидели зубры со стажем 15—20 лет. Уровень нынешнего образования следователей можно назвать катастрофой. Раньше было как? Сначала я получил удостоверение, в котором было написано «стажер». С этой ксивой я работал год, причем кроме работы следователя я в обязательном порядке ходил поддерживать в суд обвинение, выступал в судах от имени государства в гражданских делах, работал за помощника прокурора общего надзора. Утром я мог допрашивать свидетелей по уголовному делу, а вечером шел в суд выступать прокурором по делу о самогонщиках. За год я прошел все ступени и уже досконально понимал, как работает прокурорская кухня. Теперь все иначе. Молодого сотрудника сразу назначают на долж­ность следователя, и он, ничего не зная и не понимая, начинает расследовать дела. Через полгода у него аттестация, и он получает уже две звезды. Вот и представьте себе, что может натворить такой следователь. Большинство из них способны лишь отличить уголовное дело от гражданского.

Теперь в следствии работает горстка идейных профессионалов, тех, кому уже недолго до пенсии, бесперспективные безда­ри и зеленая молодежь. Новые люди, конечно, приходят на работу, но романтиков и идейных среди них мало. Ими правит трезвый расчет — хотят наработать опыт и связи, чтобы сбежать в коммерцию, или рассчитывают заработать по-теневому.

В 70% случаев нови­чок полгода наблюдает за работой старшего коллеги, а затем увольняется со словами «ну на фиг такую работу, график, кучу бумаг и за такие день­ги». И ничего тут не скажешь. Формально рабочий день следователя с 9.00 до 18.00, но реально — люди живут на ра­боте. У многих в кабинетах есть раскладушки или диваны с постелью. Иногда такой график заканчивается семейными скандалами. Несколько моих коллег развелись из-за таких проблем. Средняя зарплата у следователя 23—24?тысячи рублей, что также не добавляет спокойствия в семейную жизнь. Чин повышается каждые два года, но «движок» зарплаты — около 2 тысяч рублей. Вот такая нехитрая схема: два года +2?000 рублей, еще два года — еще +2?000 рублей. Когда стало известно, что полицейский даже на на­чальном уровне будет получать 45 тысяч, многие задумались: зачем эта геморройная работа за копейки и с ворохом бумаг, если можно сидеть в том же здании полицейским на вахте, ничего не делать и по­лучать в два раза больше.

Все эти причины опустили следствие на пещерный уровень. Стало привычным получать от сотрудников официальные документы с орфографическими ошибками в каждом втором слове, без даты, подписи, времени или с перепутанными статьями Уголовного кодекса. Осмотр места происшествия или обыск проводят, например, десятого числа, а по документам начинают официальное расследование лишь на следующий день. Первый же адвокат разваливает такое дело как изначально незаконное. Были случаи, когда районные следователи присылали материалы уголовного дела об убийстве, состоящего всего из полсотни листков, когда норма — несколько томов. В районах таких сырых дел — 99%, в округах — 70%. Начальникам приходится их тщательно просматривать и переделывать в свое сверхурочное время. Можно приехать в субботу или воскресенье в любое следственное подразделение и увидеть там как минимум одного сотрудника, подчищающего хвосты.

А еще следователи завалены абсурдной и никому не нужной рутиной. Например, нас заставляют посчитать, сколько всего адвокатов было за год по нашим уголовным делам или сколько среди потерпевших оказалось уроженцев Грузии или Средней Азии. С недавних пор мы также должны проводить полноценные проверки по делам о смертных случаях с явно некриминальными при­чинами. Например, по делам о самоубийствах или о смерти по болезни. За­кон позволяет расследовать такие дела даже участковым, но реально занимаемся ими мы. В течение 10—30 суток следователь должен провести полную проверку, все это изложить на бумаге и затем отчитаться. У одного следова­теля в среднем скапливается 5—10 таких проверок, а помимо них он должен, вообще-то, расследовать и текущие уголовные дела. Такая нагрузка опять-таки отражается на качестве. В типичном районном следственном подразделении на полках скапливается 300—800 старых уголовных дел, которыми просто некому заниматься. А по закону следователь обязан с утра доставать их из архи­ва, проводить по ним полноценные следственные действия, ежедневно дергать оперов, заставлять их искать злодеев. В реальности если какое-то из таких дел и будет когда-то раскрыто, то лишь благодаря случайности. Как шутят оперативники, «мы найдем злодея, только если он сам к нам придет и признается».