Скажи, зола. Скажи: навек

иллюстрация: Маша Краснова-Шабаева

Вы держите в руках большую черно-белую фотографию. На ней — два улыбающихся человека, они сидят, обнимая друг друга за плечи, на деревянной скамье, смотрят прямо на вас, за ними — контур снежных гор. Подпись на обороте «Усть-Кан, 1983 год». Это — мой отец Виктор Дзядко и мой дед Феликс Светов. Папа приехал навестить тестя в ссылке — тот был осужден по статье 190 «Антисоветская аги­тация и пропаганда» и после тюрьмы сослан на Алтай. Он умер 8 лет назад, в 2002-м, в год, когда горели торфяные болота под Москвой.

За несколько месяцев до смерти деда мы очень подружились с ним, он рассказывал о своем отце, красном комиссаре и декане истфака МГУ, расстрелянном в 1937 году, о работе в «Новом мире» Твардовского, о тюрьме, о том, как крестился в сорок с чем-то лет; он говорил, что, когда человек умирает, уходит не только он, а бесчисленное множество людей — все те, кого тот знал. И потому необходимо рассказывать об этих людях. И вот он рассказывает мне о своем соседе по камере в «Матросской тишине», и этот сосед оживает, или о том, как в детстве ездил навещать в лагере свою маму. Дедушка прожил длинную жизнь, и так же как когда он читал мне «Дети капитана Гранта» и я представлял себе острова, на которых очень хотел побывать, так же из его рассказов и рассказов отца я узнавал о людях, которых уже не встретить и которые все вместе казались мне отдельным материком, на моих глазах уходящим под воду. Это люди, которые совсем иначе умеют держать спину, совсем иначе разговаривают с женщинами, совсем иначе пишут письма, совсем иначе пьют чай.

На платформе «Марк» в Москве или в букинистах на Литейном в Петербурге вы найдете сваленными где-нибудь в углу фотографии неизвестных вам людей 1900-х, 1910-х, 1920-х годов. Иногда эти фотографии подписаны, чаще — нет и вероятность узнать, кто эти люди и что с ними стало после того, как, накрывшись черным платком, фотограф «К.А.Фишер» сделал снимок, — равна нулю. Вы смотрите на эти лица, и вам кажется, что вы разглядываете инопланетян: люди, жившие сто-восемьдесят-шестьдесят лет назад, выглядят совсем не так, как те, кого вы встречаете сейчас на улице. С тем же ощущением вы смотрите на седую даму в троллейбусе, сидящую с прямой спиной на разрисованном граффити сиденье из дерматина — так как будто она только что вышла с урока словесности в Институте благородных девиц.

Вы держите в руках черно-белую фотографию чуть меньшего размера. На ней — несколько человек. Они стоят на берегу моря: человек в очках и халате, трое детей, смотрящая вполоборота на вас очень красивая девушка. Фотограф случайно поймал этот кадр — все в движении, кажется, вы почти слышите, что говорят люди, стоящие на пляже, хотя снимок был сделан лет двадцать пять тому назад. Это — берег Балтийского моря, пляж рыбацкого поселка Апшуциемс. В центре фотографии — в халате и очках — Вадим, или, как все его звали, Дима Борисов, — друг моего отца, отец моих друзей, историк, организатор московской жизни 1960—1990-х годов, первый издатель «Архипелага ГУЛАГ» и «Доктора Живаго», один из создателей Фонда помощи политзаключенным, один из самых необыкновенных и свободных людей, которых я знал. Он погиб тринадцать лет назад. Красивая девушка, смотрящая вполоборота с черно-белой фотографии, — его дочь Аня, первый раз она приехала в этот рыбацкий поселок маленькой девочкой в 1972 году — тогда под Москвой тоже горел торф, и Анин папа звонил в Апшуциемс и рассказывал про гарь и пожары.

Эти темнеющие от времени фотографии — то, чего у нас никто не сможет отнять и то, из чего складывается история страны: человек, поговоривший со своими родителями или родителями родителей, вряд ли будет поднимать тосты за Сталина или искать оправдания репрессиям. Если история государства складывается из истории семей, любая навязываемая идеология бессильна.

Готовя этот номер, мы попросили семерых незнакомых между собой людей из Москвы и Петербурга рассказать о своей жизни. Мы не стремились найти какие-то особенные биографии, а хотели услышать голоса обитателей того самого материка, людей другого состава крови. В том числе и для того, чтобы оживали старые черно-белые фотографии.