Рожденные в опилках

 АП! И тигры у ног моих сели. Ап! И с лестниц в глаза мне глядят. Ап!.. Ага, сядут они у ног, как же. Размечтался. Как валялись нагло на полу, вальяжно и томно подставляя полосатые бока долгожданному солнцу, так и валяются недвижимыми. Ну хоть бы какой интерес к визитеру! Все-таки восемьдесят килограмм еще живого мяса! При их норме шесть кило в сутки меня хватит на всех одиннадцать. Да еще с добавкой. И ни фига. Ноль внимания. Лишь один приоткрыл на мгновенье глаза, оскорбил равнодушием желтого взгляда и протяжно зевнул, обнажив белоснежье могучих клыков.

– Сытые они у вас, что ли? – с некоторой даже обидой спросил я.

– Не сказал бы, – засмеялся Мстислав Запашный-младший. – Сытыми они будут вечером, после спектакля. И то если хорошо отработают. А кто схалтурил, кто шаляй-валяй – тот снова на репетицию, пока не выполнит свой номер на «отлично». Будет номер – будет пища. А кто не работает, тот не ест.

Я с уважением взглянул на укротителя: Ленин, том 14-й, страница 166-я, четвертая строка сверху.

– А что вы хотите? Краеугольный камень всей дрессуры. А классики марксизма-ленинизма неплохими дрессировщиками были.

Мы стояли во внутреннем дворике московского цирка на Вернадского. Через час должно было начаться вечернее представление. Последнее в этом сезоне. Июльское солнце, дорвавшись жарко до земли, не желало уходить с небес, и в его лучах плюшевая шерсть роскошных кошек вспыхивала радужным огнем.

– Кис-кис-кис... – умилился я.

– Вы бы от клеток все-таки подальше, – предупредил Запашный. – Они, конечно, нынче отдыхают перед спектаклем, но лапой могут зацепить и через сетку. А эти просто лодыря гоняют. Молодые еще, нерабочие. Им и трех лет нет, вот и кайфуют от собственного детства. – Он показал на клетку, где вповалку, друг на друге, медленно храпели пять здоровых тигров. – Между прочим, все девочки. Что-то в зоопарках происходит в последнее время. Даем заявку на парней – они и покрупнее, и смотрятся гуще, – а рождаются только девочки. Хоть самому всем этим занимайся.

Я еще раз взглянул на Мстислава Запашного-младшего. Он не гигант, конечно, уссурийский, но вылеплен толково. Широченные плечи, мускулистая грудь, черный волос будто с Джорджа Клуни.

– А вон мужчина вроде ничего, – кивнул я на соседнюю клетку, где сладко дрыхала другая пара тигров. Картина была умилительной. Тигры лежали на боку, тесно прижавшись друг к другу, и тот, который был подальше от моей сентиментальной морды, могучей лапой нежно обнял грудь подруги. Та даже всхлипывала в сонной истоме.

– Да что вы? Тоже девочки.

– Лесбиянки, что ли? – подивился я.

– Сестры, – обиделся за тигриц Запашный. – Родные сестры, близнецы. Гера и Сандра. И отношения у них, к вашему сведению, самые что ни на есть родственные. Между прочим, наши звезды. Как сестры Зайцевы.

При слове «Зайцевы» (а может, слове «звезды») сестренки разом вспыхнули очами. Их полосатые мягкие морды синхронно повернулись к дрессировщику, и в немигающих желтых зрачках я прочитал признательность. А может быть, даже любовь.

 ...МЫ шли по длинному коридору цирка, мимо конюшен, бассейна с морскими львами, слоновника и обиталищ прочего зверья, и я с радостью вдыхал этот давно забытый запах цирка. Запах пота, влажных джунглей, прелых опилок и куража. Кураж исходил от небольшого тренировочного манежа, где разогревались перед представлением акробаты, вольтижеры и жонглеры.

– Я родился в опилках, – говорил Запашный-младший, облачаясь в невесомый золотистый костюм в сплошь завешенной нарядами уборной.

– Не смогли помедлить до роддома?

– Поговорка у нас такая. Когда у артистов цирка появляется наследник, так и говорят: он родился в опилках. И дальнейшая судьба его фактически предопределена: на арену. И папа мой родился в опилках, и все его четыре брата, и я с сестрой, и наши дети. А вот, кстати, познакомьтесь: самая младшая из Запашных – Анастасия.

Анастасию я и не заметил. Полугодовалая прелесть тихо сидела за ширмой на коленях у мамы, крепко сжимая ручонками элегантный кожаный хлыст.

– Сколько же вас сегодня, Запашных? Тигров на всех в России не хватит. Их и так в тайге осталось с гулькин нос.

– Но мы таежных и не трогаем. Оберегаем мать-природу. Работаем только с теми, кто родился в зоопарке. И почему, скажите, только тигры? Есть еще пантеры, львы и леопарды. Слоны, морские львы и рыси. Для Запашных зверья хватает.

– И в октябре все они появятся на арене «Олимпийского», – внезапно раздался тихий голос от дверей. На пороге гримерной стоял, улыбаясь, невысокий седой человек с добрым лицом американского киноактера Николсона. Мстислав Запашный-старший. Черная футболка туго спеленала крутые плечи 65-летнего артиста, а с футболки добродушно скалился на меня, конечно же, тигр. Фирменный символ Запашных. – Потому что в октябре династии Запашных исполняется сто двадцать лет. Вот и решил я собрать под одной крышей всех наших в одну программу. Заодно и близких повидаю. А то ведь, знаете, не встретишься годами. Одни – в Воронеже, другие – в Монте-Карло, а третьи вовсе где-нибудь в Сиднее.

– Сто двадцать! – восхитился я. – Выходит, с девятнадцатого века.

– Точно. Со дня рождения моего отца, Михаила Запашного. Батяня, правда, к цирку никакого отношения не имел – с юных лет вкалывал грузчиком в родном Ейске. А незадолго до революции к себе на родину, в тот самый Ейск, отбирать мужиков для французской борьбы приехал сам великий Иван Поддубный. Отец ему и приглянулся. И сманил легендарный борец Михаила Запашного в эту новую, странную жизнь. А вот мама – потомственная циркачка. Ее родители всю жизнь пробалаганили. Отец был популярным музыкальным клоуном и даже дирижером. Потому и мама великолепно играла почти на всех музыкальных инструментах, а также была прекрасной наездницей и жонглером.

– И вы родились в опилках?

«Наш человек», – прочитал я в удивленном взгляде мэтра.

– Точно, в опилках. И я, и все мои четыре брата, и сестренка Анна. С перерывом в два-три года.

– Запашный – это с Украины?

И снова взгляд с приятным удивлением.

– И это вы знаете, – улыбнулся он. — По-русски, если в переводе, моя фамилия звучала бы вкуснее: Мстислав Михалыч Ароматный. Красиво. Но и Запашный тоже ничего. Помните, лет тридцать назад выпускались такие сигареты – «Ароматные». А в Киеве писали: «Запашни». И были первые мои гастроли в Канаде, куда я и прихватил с полсотни пачек. Сам не курил, а лишь для сувениров. Выступаем в Ванкувере, где огромная украинская диаспора. Все дни гастролей цирк гудит на «мове». И вот приходит за кулисы один гарный хлопец лет пятидесяти: мол, все у вас o’key и просто very good, а я ему, конечно, пачку. Вы бы видели его лицо, когда прочитал он название. «Как! Вы не только дрессировщик, вы еще и владелец табачной фабрики! Фантастика!» Это сейчас любой Жириновский может прилепить свою физиономию хоть на водку, хоть на сигареты. А тогда в Союзе «Запашни» одни были.

– Правильно. Потому что товар штучный: Вальтер Запашный, Игорь Запашный, Мстислав. А потом как будто на поток: один – Мстислав, другой – Мстислав. Зрители путаются.

– Ну, здесь отец не виноват, – бросился на выручку младший. – Они с мамой так договорились: родится первым мальчик – имя дает мама, девочка – отец. Теперь понимаете, кто из детей старший? – И младший распахнул свои литые плечи.

– Может, потому с твоей мамой и расстались, что фантазии не хватало, – усмехнулся отец. – Вот у моей ее с избытком было. Течет в жилах немецкая кровь – значит, будет Вальтер, есть украинская – значит, старорусские Мстислав и Игорь. Знаете, мать вообще фантастической женщиной была. Во время войны одной поднять пятерых детей – разве это не подвиг? Отец-то воевал. А мать продолжала работать в цирке. Можете представить себе, что такое цирк во время войны? Холод, голод, мизерный паек. Но он нужен был отчаянно – этот цирк во время войны. Раненым бойцам, рабочим, малышне. Мать моталась по всему Союзу. И с ней – четыре пацана и дочь. Старшего-то своего брата, Бориса, я совсем не помню. Он погиб на Ленинградском фронте в первые же месяцы войны. А потом пришла и на батяню похоронка. А мама не поверила. Продала за эти годы все, что можно, а костюм отцовский сохранила. И 10 мая 1945 года мы выступаем в Одессе, а из-за кулис с палочкой, хромая, как в кино, появляется родной отец воскресший. Оказывается, его так тяжело контузило, что напрочь на полтора года отшибло память. Кто, чего, откуда? Вот был славный День Победы!

– Мстислав Михайлович, а что значит «мы выступаем»? Вам в сорок пятом – только семь от роду.

– Правильно. Однако кушать хотелось. Вот мы, братья, и начали потихоньку делать акробатические номера. Они потом гремели по стране: воздушные акробаты братья Запашные! Господи, да кем мы только не были! И партерными акробатами, и воздушными, и жонглерами, и джигитами. Ну лишь коверными, наверное, не пришлось. А я еще и пел ведь на манеже, – просипел он. – Пока голос не сорвал.

– На тигров орали?

– На них поорешь! Себе дороже будет. Хотя, возможно, в чем-то вы и правы. Когда дрессируешь животных, амплитуда как у Паваротти. То нежнейшее пиано, то могучее форте. Сидеть, сидеть, сидеть... – прошелестел Запашный дуновением ветра. – Сидеть! – взорвался голос граммов в сто тротила. – И так по триста раз на дню. Никакие связки не выдержат.

– И как же вас из-под купола, из поднебесья, можно сказать, к хищникам угораздило?

– Нелепейшая цепь трагических событий. На гастролях в Японии я сорвался с трапеции и грохнулся с восемнадцатиметровой высоты. Двенадцать переломов насчитали, полгода на растяжках. Наконец пришел в себя, начал тренироваться, репетировать. А у Вальтера – он уже тогда работал с тиграми – роскошная премьера. Вот братишка и попросил меня постоять на подстраховке – это когда у сетки на всякий случай стоят люди с палками и брандспойтами. Народу – тьма, тогда еще ходили. Премьера явно удалась. Музыки не слышно из-за аплодисментов. И то ли этот шум, то ли что другое вдруг взволновало мощную тигрицу, и та внезапно хватанула Вальтера лапой и стала медленно подтаскивать его к открытой пасти. Он успел двумя руками обхватить ее за подбородок, и пасть захлопнулась с зубовным лязгом. Но тигрица рвет его когтями, запах крови волнует других хищников... В зале крики, шок, ужас! До той поры я не был близко к тиграм, но там же брат, родной, любимый брат! Я и рванул к нему не глядя. Схватил за лапу, оторвал, подбежали другие, кое-как успокоили тигров, загнали в клетки, Вальтера – немедленно в больницу. Шестнадцать ран насчитали, шестнадцать ножевых ранений. Но ведь премьера ожидалась, за кулисами стол богатый заранее сервирован – не пропадать же добру. После больницы вернулись в цирк, выпили по одной, и тут Борис Эдер (великий был дрессировщик – помните, еще в кинофильме «Цирк» работал с тиграми) глянул на меня своим тяжелым взглядом и сказал: «Знаешь, Мстислав, а ведь быть тебе укротителем. Есть у тебя и смелость, и кураж».

Кстати, и Славик повторил мой путь. Один в один. Кем только не был на арене, а стал дрессировщиком. И тоже случайно. Однажды я попросил его подстраховать меня на манеже. Он и стоял весь спектакль за сеткой. Вижу – человек от скуки мается. Я и говорю: давай, выходи на свет. И ведь знаете – вышел.

– Попробовал бы я ослушаться отца. Уж лучше к хищникам, – засмеялся младшенький.

– Вы подождите несколько минут, надо все-таки красоту навести. – И, круто развернувшись, мэтр вышел.

 Красоту он наводил минут пятнадцать, но когда вернулся, то был уже не старый дядя в майке. Это был Николсон, готовый шествовать за «Оскаром» на сцену. Темно-синий с проблеском костюм сидел на нем торжественно и влито, белоснежная рубашка и, наконец, синяя бабочка дополняли картину торжества. Он уловил мой восхищенный взор и порадовался ему.

– Дома могу хоть в затрапезном, но на арене надо быть красивым. Потому что там праздник. Знаете, пойдемте-ка отсюда. Славику надо подготовиться, а мы ему немножечко мешаем.

– Так и вам сегодня на манеж!

– А, – махнул он рукой. – Так, практически на поклон. Да и то в последний раз.

– То есть как – в последний раз?

– Так вы же сами говорили: Мстислав один, Мстислав другой, зрители путаются. Вот больше путать и не будут. Ухожу. А если серьезно, выиграл я пару месяцев назад конкурс на замещение должности председателя унитарного объединения «Росгосцирк». Начальником становлюсь, типа министра цирков.

Мы присели на бархатный бортик тренировочного манежа. Метрах в тридцати от нас, в огромной чаше сказочного цирка, уже гремели звуки волшебства. По резиновой дорожке, проложенной в коридоре, прошлепали к арене черные полированные красавцы – морские львы. Львы по дороге задирали морды и нагло требовали рыбу у Ирины Запашной – супруги моего собеседника.

– И зачем вам, всемирно известному артисту, это кресло? Своих забот не хватает?

Он только рассмеялся:

– Сами же видите, что цирк – дело наше, семейное. Шутка. Но кому-то надо спасать цирк. Достояние страны. Он же за эти годы почти что развалился – кругом одни руины. Посмотрите: вот этот зал, чудесная программа, воскресный день – конечно же, аншлаг. Да ничего подобного. Зал на три с половиной тысячи мест заполнен лишь наполовину. Ну, может, чуточку побольше. И то после того, как мы, порыскав по сусекам, наскребли шесть тысяч долларов и заплатили за рекламу на Пушкинской. Реклама, будь она неладна. Какую-нибудь «Ногу свело!» – по всем каналам клипы, а про российскую гордость, наш цирк – ну просто заговор молчания. Говорят: платите деньги – будет реклама. А где их взять? Цирк живет только на билетах, которые у нас – дешевле не бывает. Первые ряды – до двухсот рублей. Да и нельзя дороже. Цирк – зрелище семейное. Сюда приходят с женами, детьми. А откуда у народа деньги? Особенно в провинции. Так ведь ребенку еще мороженое купить нужно, шоколадку. Мы гордились всегда доступностью цирка, его старинным, балаганным демократизмом. Гордость осталась – денег нет. Хотя с виду «Росгосцирк» – вполне солидное объединение. Семьдесят пять цирковых предприятий, одних гостиниц целых тридцать штук. Но мы только пользователи, а владеет всем этим добром Мингосимущества. Цирк даже своего буфета не имеет. Кто-то арендует и торгует, а деньги за аренду – мимо нас.

– Зато артисты стали жить получше. Разбежались по странам и континентам, валюту зарабатывают.

– И кто их тут осудит? Я же помню старые времена. Советский цирк был, как сейчас говорят, раскрученный брэнд. Большой, «Березка», Игорь Моисеев и мы, конечно, наш советский цирк. Правда, артисты на гастролях получали копейки, но все равно валюта. Сколько из-за этой валюты судеб поломано, сколько подлостей сотворено, но рвались за границу, как Гагарин в космос. Я, уже народный СССР, получал суточных аж тридцать пять долларов. Баснословные деньги, как думалось чиновникам в Минфине. Помню, в Париже мой давний приятель, известный американский дрессировщик, никак не мог понять – в секунду или в минуту. У него тогда уже четыре гостиницы было.

– Так у вас теперь целых тридцать. Обставили американца.

Шутка не получилась. Запашный грустно усмехнулся.

– Только знаете, деньги, которые государство на цирке зарабатывало, на него же и тратило. Хотя бы вот на это чудо, в котором мы сейчас сидим. На Западе стационарных цирков почти что не осталось. Только шапито. Привез владелец кавалькаду, поставил шатер, и, пока народ ходит, цирк работает. Большой город – большое шапито, бывает аж на десять тысяч мест. Маленький – шатры стоят скромнее. А потом – куда уехал цирк? Он был еще вчера. А он уехал в поисках добычи. Может быть, с точки зрения бизнеса это правильно. Только где готовить новые программы, тренировать и дерзость, и порыв? Стационаров нет, а в шапито не приготовишь. Вот и возят по миру вчерашний день.

Новая программа не один год шлифуется. Потому-то и славился советский цирк, что в каждом городе была база, где можно было спокойно доводить ее до совершенства. А что сейчас? Разбежались за копейки, живут в вагончиках, как в таборе цыганском, из года в год крутят одно и то же и проклинают тот день и час, когда погнались за деньгами. Я вам это серьезно говорю. Я знаю, я со многими общался. Если бы здесь, в России, простым артистам цирка платили хотя бы долларов пятьдесят за выступление – немедленно рванули бы назад. Футболисты какого-нибудь «Шинника» четыре раза в месяц погоняют мяч – и получают в тысячах валюту. Здесь люди каждый день рискуют, здесь зрители балдеют от восторга, и... знаете, сколько, например, получает мой сын, народный артист России? Тысячу двести рублей за выступление.

Я лично просто содрогнулся. За такие деньги я еще могу войти в кабинет главного редактора, но в клетку к тиграм – никогда.

– Зачем же он это делает?

– Да потому, что артист. Нам тут недавно известнейший американский импресарио за нынешний аттракцион предложил контракт. Фантастический. На пять лет. Сыну – тысячу долларов за выступление, мне – пять. Поторговаться – можно было бы догнать и до десяти. Ну я, конечно, сразу отказался: и должность новая, и как я на пять лет? А Славика позвал. Вот, говорю, чтоб ты не думал, будто отец тебя затирает: подписывай контракт – и в путь-дорогу. Так тот на меня посмотрел как на больного. «Ты что, отец, рехнулся? Мало того, что они там пять лет будут из меня все соки выжимать, так с чем я вернусь? Со старым номером! Кому я буду нужен?» Я был изумлен. Кругом твердят: сегодняшняя молодежь буквально бредит деньгами. Чепуха все это. Настоящему человеку вначале нужно творчество, а потом уже деньги.

Я и пошел на это место, чтобы попытаться вернуть российскому цирку этот удивительный дух творчества. Не забывая о деньгах. Моя программа предусматривает переход на так называемую региональную работу цирков. В крупных городах вскорости появятся такие «цирки-матки». На их прекрасно оснащенной базе будут создаваться целые спектакли с участием эстрадных звезд, балета, с роскошной музыкой, прекрасным светом. Эти программы мы и будем через биржу продавать директорам цирков, помогая им в течение двух лет возить спектакль по другим манежам региона. Сегодня нужны шоу – мы будем делать шоу. Хотя, честно говоря, слово новое для России, а понятие – старинное. Цирк всегда был зрелищем. Сказочным, удивительным зрелищем. Другим он быть не может.

– Мстислав Михайлович, вы столько лет проработали с хищниками... Только честно, с кем проще: с ними или с нами?

И он сказал совершенно серьезно:

– Хищнику не ведома подлость. Он может быть хитрым, он с голодухи может быть жестоким, но только подлым, верьте, никогда. А как же он отзывчив на ласку и доброту! У меня есть тигр Батыр, ему три года, так еще за пятьдесят метров до вольера едва слышит «Батырчик» – фырчит от радости. Я на манеже к ним спиной стою спокойно и никогда не жду коварства от зверей. Знали бы вы, как проходил конкурс на главу «Росгосцирка», вам джунгли показались бы аллейкой. Цирки ведь обычно в самом центре города размещаются. Их снеси – и строй что хочешь. Казино, торговый центр, элитный дом. Ну да ладно, мы заговорились, а мне пора на манеж.

...Тугая сетка с двухэтажный дом опоясала арену. «Триумф двадцать первого века! – провозгласил красивый шпрехшталмейстер. – Аттракцион под руководством народного артиста СССР, народного артиста России Мстислава Запашного и народного артиста России Мстислава Запашного!»

– Уж больно пафосно, – успел шепнуть я мэтру.

– Давайте замечания на потом, – ответил тот и вышел на манеж.

Шесть двухметровых кошек, взгромоздившись на зеркальные шары, сорок минут ездили по арене, перебирая лапами, как заправские канатоходцы. Они перескакивали друг через друга, составляли сложные фигуры и стояли на шарах на задних лапах, отдавая дрессировщику салют. И все сорок минут он лавировал на шаре между ними, только голосом указывая путь. Это было красиво, но не производило впечатления триумфа. А потом пять тигров ушли, из-под купола на двух металлических штангах спустился вращающийся глобус, тугая сетка с двухэтажный дом внезапно рухнула на землю, Запашный-младший с тигром вспрыгнули на глобус, и он поплыл тихонько в вышину. Свет в зале погас, на сфере купола засеребрились звезды, и посреди этого звездного неба в лучах прожекторов на высоте примерно метров в двадцать человек и тигр шагали по Земле. Это было красиво. Это был триумф.

«А хорошо, что зал не полон», – думал я, боясь за собственные перепонки. Такому шквалу радостных оваций мог позавидовать и сам сэр Пол Маккартни. И никто из этих ликующих зрителей не знал, что Мстислава Михайловича Запашного они видят на арене цирка в последний раз. От добрых и ласковых хищников он уходит в дремучий мир чиновников. А эти могут и сожрать.