Революция по-русски

“Мистер Андерсон, с возвращением... Нам вас недоставало. Как вам мое произведение? Все мои воплощения будут наслаждаться шикарным шоу в стороне. Ведь нам уже известно, кто сегодня победит».

И эта сволочь всех времен и всех народов, исчадье ада, возомнившее, что оно и есть могучий сгусток мирового зла, способное вершить судьбу людского рода, предатель, тварь и матричный ублюдок агент Смит злорадно усмехнулся, ухмылкою не тронув жестких губ.

– Чувствуете, мистер Андерсон... вот она, смерть... вот она!

– Стоп, Володя, стоп! Меньше пафоса, дорогой. И поменьше злорадства. Смит, конечно, полная оторва, и он уверен, еще как уверен, что победил. Еще немного – и Нэо кранты. Но не забывай, Смит даже уважает Нэо, такого противника агент еще не встречал. И, может быть, ему немного жаль, что битва скоро завершится и этот упертый, сумасшедший Нэо погибнет.

Маленькая седая женщина с уютным лицом Мальвины, ставшей неожиданно бабушкой, даже вскочила со стула, прервав филиппику подонка. Ее слова и взор были устремлены через стеклянную перегородку, что герметично разделяла надвое студию звукозаписи «Мосфильма». В одной комнате, поменьше, задрапированной сукном для тишины, перед красивым пультом с монитором сидела седовласая Мальвина – Ярослава Георгиевна Турылева, режиссер дубляжа и легенда «Мосфильма». В другой, большой, как танцевальный зал, стоял в растерянности перед микрофоном исчадье ада, матричный ублюдок агент Смит – обаятельный артист театра и кино Владимир Антоник. В тон-студии «Мосфильма» шел дубляж очередного шедевра братьев Вачовски, последнего куска великого триптиха, – «Матрица. Революция». Революция училась говорить по-русски.

– Понял, Володя? С грустинкой, немножко по-человечески, что ли.

– Понял, Славушка. Поехали... Чувствуете, мистер Андерсон?.. Вот она, смерть... Вот она... – почти тепло и даже задушевно сказал непафосный отныне Смит. – Я должен вас поблагодарить. Ведь, в конце концов, именно на вашем примере я понял, в чем смысл любой жизни... В том, что она когда-нибудь заканчивается.

Мысль Смита показалась мне немного спорной, но высказана она была с такой искренней признательностью к Нэо, что я даже обиделся за агента, когда в ответ услышал лишь плевок. Такой смачный, густой плевок. Причем именно услышал, а не увидел. Потому что на экране монитора ни я, ни Ярослава Георгиевна, ни звукорежиссер, ни русский Смит-Володя не видели ни черта, кроме маленького квадрата, в котором говорила голова агента Смита. Голова эта с лицом американского артиста Макколма мелькала по экрану, изрыгала английские мерзости, строила воображаемому Нэо всяческие козни, но, кроме говорящей головы, экран был пуст и матово светился. Кина на нем не было. Никакого. Ни сонмища взбесившихся машин, ни виртуальной бездны, ни Зиона, ни диких драк на бреющем полете... Там даже не было простых любовных сцен. Одна сплошная пустота. Мне, мало смыслящему в авангарде, поначалу даже показалось, что это потрясающий прорыв в киноискусстве, какой-то гениальный ход Вачовски: весь фильм – только голова. Вот это «Матрица»! Вот это Революция!

– Какая, к черту, революция! Чушь все это и идиотизм, – нехорошо отозвалась о новации Ярослава Георгиевна, когда я попал на дубляж «Матрицы. Революция» и обалдел, увидев на экране лишь голову красавицы Тринити. – Американские хозяева картины так боятся за свой бизнес, так опасаются пиратских копий до премьеры, что вместо полноценного фильма прислали кассеты, где только головы персонажей. Чтобы на «Мосфильме» во время дубляжа не переписали. И теперь артисты должны дублировать «Революцию», не видя фильма, не зная содержания картины. Можно так работать?

– Так ведь работаете.

– А что делать! Пятого ноября всемирная премьера, времени с гулькин нос, вот и вкалываем как проклятые. Только артистов жалко. Их и так это «долби» задолбало. Раньше-то, во времена монозвука, как хорошо было! Сколько персонажей на экране – столько и артистов в студии. А это важно – почувствовать дыхание коллеги, его плечо, в глаза ему взглянуть. Теперь вот «долби»: у каждого своя звуковая дорожка, записываем каждого в отдельности. Нет, конечно, звук стал намного лучше, объемнее, живей, только дублеров жалко. Одинокие они. – И Ярослава Георгиевна жалобно вздохнула. – А тут еще эти головы. Бред какой-то. Артисту ведь не только текст наговорить нужно, в рот попасть, а еще хотелось бы и в образ. В душу бы героя заглянуть. Ну и как это сделать, не видя фильм, не зная содержания? Леночка, дорогая, отдохнула? – крикнула Ярослава Георгиевна через стекло Елене Соловьевой, дублирующей Тринити. – Продолжим. – И уткнулась в ворох монтажных листов.

Шла шестая часть картины. Ярослава Георгиевна успела шепнуть мне, что вроде бы в этой части Нэо и Тринити летят в корабле на свой последний подвиг – спасти Зион иль сгинуть навсегда.

– Дальше я не могу с тобой пойти... Я своего предела достигла, – сказала печальная голова Тринити, такая одинокая в мерцающей пустоте экрана. На что невидимый и еще не дублированный Нэо взорвался из динамиков тревожным английским воплем. – Все хорошо... Нэо. Я сделала все, что в моих силах... Теперь ты будешь действовать один. Ты должен довести дело до конца. Ты должен спасти Зион...

Ярослава Георгиевна сидела за пультом, подперев рукой седую голову, и мне показалось, что в эти минуты она тоже там, в корабле, вместе с Тринити и Еленой и нет ей дела до дубляжа, а просто жутко жаль беднягу Нэо, которому идти на смертный бой. Одному.

– Леночка, ты все-таки не телесериал дублируешь, – внезапно выпала она из корабля. – Это там вы привыкли зацепить немножко характер, и достаточно. А здесь поглубже надо, девонька, поглубже. Ты сейчас прощаешься с любимым. Ты его на подвиг отправляешь. И ты уверена, что больше никогда его не увидишь. Это боль, это дикая боль. Но если не он, то уже никто не спасет Зион. Поэтому и нежность, и душевность, и любовь. Но и твердость в голосе. Помнишь, как в советской песне: «А всего сильней желаю я тебе, товарищ мой, если смерти, то мгновенной...»

– Ты помнишь... там, на крыше, ты схватил меня? Что я тогда сказала тебе? – голос Елены звучал взволнованною скрипкой, в ответ ему раздалось глухо «sorry». – Именно это... Мне пришло тогда в голову... И мне так нужен был еще один шанс... сказать тебе самое важное... сказать о том, как я тебя люблю. Я благодарна тебе за каждое мгновение, проведенное со мной.

– Леночка, молодец, только вот «со мной» немного не ложится. Артикуляция не совпадает. Скажи лучше Нэо – «рядом». Оно и короче, и поближе.

– Хорошо, Ярослава Георгиевна... Я благодарна тебе за каждое мгновение, проведенное рядом. (Это «рядом» легло в губы Тринити как родное, как выдох сердца.) Но к тому времени, когда я поняла, что хочу тебе сказать, было слишком поздно... Исполни мое желание, дай мне шанс, я сказала тебе все, что хотела сказать. Поцелуй меня... Поцелуй.

В маленьком квадратике на мониторе бедная Тринити объяснялась во вселенской любви к Нэо. И Елена Соловьева делала это так вдохновенно, так чувственно и так сердечно, что невидимый Нэо буквально разрыдался во все динамики. У меня у самого незваный ком сжимался в горле, а Ярослава Георгиевна, закрыв глаза, шептала что-то между губ. Мне показалось, она шептала «верю».

– Вот вам класс русской актрисы. Вот вам полное слияние с образом. Ну кто еще так может?! Недаром сегодня говорят, что русский дубляж – лучший в мире. – Глаза Ярославы Георгиевны просто пылали восхищенным огнем. – А ведь совсем недавно на Западе говорили: «Русский дубляж? Это что такое?» Помню, приехала в Лондон сводить «Список Шиндлера». Наше первое «долби». Сводить – это когда все звуковые дорожки совмещаются и требуется сделать так, чтобы звук был в точности как в оригинале. Справа – так справа, слева – так слева, сзади – так сзади. У нас такой аппаратуры тогда и в помине не было. Это сейчас на «Мосфильме» любая, а тогда... О чем вы говорите! А Спилберг требовал и образ, и звучанье. Так вот они в Лондоне послушали дубляж по-русски – и не поверили. Не может такого быть! Пришлось прочитать лекцию, что еще в 1934 году режиссер Марк Донской сделал такой первый дубляж в Союзе, что он до сих пор классика.

– Ярослава Георгиевна, а сами-то вы как за кадр попали?

– Ну, голубчик... Я там еще в детстве оказалась. У нас киношная семья. Только отец рано умер, и мама, киноактриса, осталась с тремя девчонками на руках. А кушать надо. Вот мы, три сестры, и пошли дублировать детей. Так что стаж у меня... нет, лучше вам не говорить. Зато какая школа! Тогда ведь великие актеры не чурались дубляжа. Лев Свердлин уж на что звезда, а часто приходил дублировать картины. Он говорил мне: «Знаешь, деточка, те деньги, что я здесь зарабатываю... За один концерт намного больше. Но дубляж – это артистическая копилка. Каждый раз я встречаюсь с новым образом, который здесь же и проживаю. Вот сегодня положил в копилку небольшой образ – на пять рублей. Завтра образ покрупнее – на десять. Представляешь, как с каждым фильмом пополняется моя копилка, как я богатею?»

Я эти слова навсегда запомнила. И когда после Щукинского училища театральная жизнь не заладилась, с удовольствием вернулась на дубляж. И дублировала, и синхронной укладчицей поработала – это когда перевод надо в губы положить, а он не лезет и надо новые слова герою подбирать. А потом стала режиссером. И так – по сей день.

– Вот, сей-то день, наверное, самый сложный. Ни фильма, ни сюжета, только монтажные листы в переводе. А вам еще и актерам что-то подсказывать. Как же умудряетесь?

Она тихонько улыбнулась.

– Ну, во-первых, интуиция. А потом – это же моя третья «Матрица». Я всех героев как облупленных знаю. Характеры, мысли, поступки. Что они могут сделать, а чего – никогда. Ни в коем случае, ни в коем разе. Да и актеры наши хороши чертовски. Возьмите того же Володю Антоника. Лучший дублер Пирса Броснана в «Бонде». Да лучше самого Броснана! У того голос довольно тусклый, а у Володи такая роскошная палитра! Вы приходите завтра, когда он агента Смита будет озвучивать. Сами убедитесь.

...И вот стоит исчадье ада, матричный ублюдок агент Смит перед микрофоном в студии, а также в маленьком квадрате на экране и, ошарашенный, не может понять, зачем этот Нэо, уже раздавленный, разбитый, умерщвленный, встает и снова лезет в бой.

– ...Почему, мистер Андерсон? Почему, во имя чего? Что вы делаете? Зачем? Зачем встаете? Зачем продолжаете драться? Неужели вы верите в какую-то миссию или вам просто страшно погибать?.. Так в чем эта миссия? Это свобода? Правда? Может быть, мир? Или вы боретесь за любовь? Иллюзии, мистер Андерсон. Причуды восприятия. Хрупкие логические теории слабого человека, который отчаянно пытается оправдать свое существование, бесцельное и бессмысленное.

Голос Владимира Антоника то рокотал, как грозный шум прибоя, то вдруг стелился луговой травой. Он был чертовски убедителен, этот агент Смит. Он этим голосом и этими речами способен был обезоружить кого угодно. И кому угодно могла закрасться в голову предательская мысль: зачем бороться, если силы зла всегда способны сокрушить добро? Добро, увы, слабее зла и потому так редко выживает. Да, кому угодно, но только не спасителю человечества – Человеку с большой буквы товарищу Нэо. Он падал, снова вставал, снова падал и снова шел в бой. Именно за правду, любовь и свободу. А за что же еще, извините, драться? Я, правда, этого не видел, но слушал чертыхания агента.

– Нет, нет, это неправильно... Невозможно, не подходите ко мне! Это трюк... Это какой-то трюк. Все кончено! О нет! Нет! Это несправедливо! – в агонии последнего отчаяния вскрикнул Смит, и траурный квадратик растворился.

– С победой! – сказал я Ярославе Георгиевне. – А про что все-таки будет фильм?

– Так я вам и сказала, – рассмеялась женщина с уютным лицом постаревшей Мальвины. – Нельзя. Но в моем сценарии, который я домыслила, все будет хорошо. Добро побеждает зло. А знаете, приходите завтра. Мы будем сводить дорожки, а значит, уже пришлют картину. Что-то, может быть, и увидите.

В прелестном кинозале за суперсовременным пультом три увлеченных делом человека сводили счеты с «Матрицей. Революция». На огромном экране бушевали неземные страсти, а в зале бушевал безумный звук. Система «долби» здесь долбила стены. Звук соплами ракеты бил с экрана, со стен, с потолка и черт-те откуда еще. Сам воздух был пронизан звуком, и мне показалось, что и воздуха тут нет. Здесь люди дышат только звуком. «Больше десяти минут такое выдержать невозможно», – подумал я. Да мне и не дали.

– А вы как сюда попали? – грозно спросил меня незнакомый товарищ. – Немедленно покиньте зал.

Но я увидел. До пятого ноября, до всемирный премьеры я все-таки увидел на экране, чем закончится эта таинственная и долгожданная «Матрица. Революция». Я вам расскажу. Представьте себе мир. Мир после победы. По зеленой-зеленой траве роскошного парка в лучах золотистого солнца идут двое: маленькая девочка Сати и Пифия, та самая предсказательница.

– Глядите, глядите, – говорит Сати, показывая Пифии на восходящее солнце.

– Какая красота! Просто прелесть. Ты сама это сделала?

– Для Нэо. Мы его когда-нибудь увидим?

– Я думаю, увидим, – с лучезарной надеждой отвечает Пифия. – В один прекрасный день.

Я не знаю, как это звучит по-английски. Но по-русски это звучало совершенно великолепно. Настолько по-нашему, по-российски! Надеяться и верить. Верить и надеяться. А что еще остается... В один прекрасный день.