Ренессанс суповой лопаты

Иллюстрация: Сергей Максимов © Студия Лебедева

Как практически все известные мне люди, в детстве я ненавидела жидкие каши и любые супы. Встреча с тепловатой слизью, называлась ли она «геркулес», «молочная лапша» или «рассольник с перловой крупой», вызывала у меня приступ острой меланхолии.

При этом не знаю, как для других, но для меня это был не столько вопрос вкуса, сколько вопрос дизайна. Мне было неприятно любое блюдо, которое требовало применения ложки. Позже довольно долго я отважно сражалась вилкой даже с мороженым.

Как я сейчас понимаю, моя ненависть к ложке носила классовый характер. Одна из героинь бессмертной пьесы Уайльда «Как важно быть серьезным», как известно, заявляла: «Если я вижу лопату, я ее лопатой и называю», на что другая с недоумением отвечала, что видеть эту самую «лопату» ей никогда не доводилось. Ложка и казалась мне такой лопатой, недостойной интеллигентного существа; особенно, конечно, алюминиевая (теперь, кстати, наука доказала, что соли алюминия вызывают прогрессирующее слабоумие). А хуже всего были огромные хохломские ложки, которые пионервожатые с повышенным чувством стиля брали в турпоходы. Их надо было не просто поднести к губам, почувствовав вкус мебельного лака, но еще и — дьявольское издевательство — широко улыбнуться, чтобы задвинуть в рот хотя бы частично. Дело в том, что такие ложки, как нарочно, шире, чем глубже, и, я подозреваю, были предназначены для соревнований в духе «кто дальше плюнет», только наоборот: кто с наибольшего расстояния, не пролив ни капли, затянет в себя ковш тюри.

Ложка в нашем контексте вызывает ассоциации с деревней, а также детским садом, армией, тюрьмой, пионерлагерем и больницей: во всех этих учреждениях она единственный прибор, а вилку с ножом, как в сумасшедшем доме, дают только директору. Есть вилкой — занятие взрослое, поскольку слегка опасное. Кроме того, это техническая операция, в которой имеется даже своего рода интеллектуализм: еда, которую накалывают на вилку, поступает в организм фрагментами, как бы аналитически. Ложка же питает нас целостно, примитивно и отчасти даже насильственно, делая безвольным и коллективным существом, — ложкой ведь едят некий общак, а не порционные котлеты по-киевски.

Недоверие к ложке — не только моя фанаберия: в Европе, как известно, к тортам подают вилку. Однако в последние годы в связи с модой на этническое суп и его спутница ложка пережили ренессанс. Дело в том, что национальная идентичность — это и есть суп: солянка, гаспачо, гуляш, буйабес, мисо-суп; их рецепты следовало бы печатать на национальных банкнотах вместо каких-то вымышленных архитектурных сооружений. Чужие супы в России всегда шли хорошо (карьера харчо — тому свидетельство, да и борщ, честно говоря, не наш), а теперь это и вовсе хороший тон. Правда, вид взрослого мужчины, сосредоточенно мешающего ложкой в тарелке или пусть даже пиале, до сих пор представляется мне немного странным, по крайней мере, в публичном пространстве; так и кажется, что он должен раздеться до майки и трусов.

Теперь во всем мире, и у нас тоже, ложка отделилась от супа, достигла самостоятельности и переживает бурный расцвет в совершенно неожиданной области: в банкетной еде. Если вы успели заметить, вместо вечных тарталеток с сырным салатом на банкетах теперь подают ряды китайских фаянсовых ложек с положенным на них кусочком чего-то, и мы все как один должны облизывать эти ложки и даже запускать язык в какие-то миниатюрные стаканчики, на дне которых покоится немного сырного салата, порой того же самого, из тарталеток.

Поначалу это кажется странной идеей в духе нынешнего садистического минимализма, в котором (по крайней мере, в области кухни) главное — оставить человека голодным и злым. Потом, особенно на деловых банкетах, начинаешь видеть преимущества ложечного питания: пока другие мыкаются с тарелками, со звоном роняя вилки, ты мгновенно слизываешь свою порцию какого-нибудь ризотто, чтобы не опьянеть сразу, и движешься дальше — раздавать визитные карточки. Как писал Энди Уорхол, истинные аристократы узнаются по умению одновременно есть и говорить, и, надо сказать, отсутствие тарелок помогает в этом.

Кстати, Уорхол не утверждал, что трудно одновременно пить и говорить. Эти два процесса друг другу не противоречат и даже хорошо ритмично чередуются, как вдох и выдох: выпил — заговорил. Выпивку, конечно, ни к чему жевать, тут ей не откажешь в крупном преимуществе. Но еду можно к ней максимально приблизить. В этом смысле еда с ложки — как бы аналог втягивания в себя стопки B-52.

Но B-52 все-таки эффективнее, одного впрыскивания хватает относительно надолго. С ложками, если публика голодная, все иначе. На одном банкете я своими глазами видела официанта рядом с огромным эмалированным котлом салата оливье, который зачерпывал это месиво китайскими совками и раздавал стоящим в очереди по одному в руки — едва ли не прямо в рот. Получившие свою дозу тут же становились в очередь снова, и так до исчерпания бака. Может быть, все мы посте пенно превращаемся в детей, может быть, в котов, а может быть, у всех теперь очень плохие зубы.