Рекламная пауза

Ее повесили в начале мая. В самой сердцевине Москвы. Между галереей «Актер» и домом, где магазин «Армения», на виду у всей Пушкинской площади. На этой рекламной растяжке белым по синему было написано: «г. Душанбе. Элитный жилой комплекс „Пойтахт-80“». Предложение буквально-таки подкупало своей новизной. Точнее, вводило в ступор. За последующие недели я не раз видел одну и ту же сцену: погруженный в хмурые мысли прохожий вдруг останавливается, задирает голову, зависает в таком состоянии на несколько секунд и с нервным смешком делает снимок на мобильный. А сфотографировав похожую на розыгрыш растяжку, продолжает движение, уже улыбаясь. Трудно представить себе более несочетаемые понятия, чем элитная недвижимость и Душанбе. Реклама дачного поселка где-нибудь под Аргуном или коттеджей в Ачхой-Мартане смотрелась бы адекватней. Таджикистан — самая бедная из бывших союзных республик. Не так давно на улицах там шли бои, а после шести вечера люди не выходили на улицу. Ближайший сосед — Афганистан. Таджикские пограничники уверенно держат среднеазиатский рекорд по количеству тонн конфискованного героина. Наконец, Душанбе еще и сейсмически опасная зона, где порой случается пять или шесть подземных толчков в день.

Через пару недель растяжка исчезла с Пушкинской площади, но только для того, чтобы показаться прямо у памятника Юрию Долгорукому и здания московской мэрии. Она словно дразнила. Может, это действительно выгодное предложение? Может, и правда пора уже вкладывать деньги в таджикскую недвижимость? В начале июня она передвинулась в самое начало Тверской и на фоне кремлевских башен приняла окончательно несуразный вид. Держаться больше не было сил, и я позвонил по указанному телефону.

— «Пойтахт-80»? Очень вовремя вы позвонили, полным ходом заканчивается строительство. В три смены работают. Большие, до 350 квадратных метров, отличные квартиры в самом центре города.

— 350 метров? А поменьше что-нибудь есть?

— Да, — отвечали на том конце провода. — Есть и поменьше: 226 квадратных метров. От $1100 за метр.

Самая оптимистичная версия появления этой растяжки отпадала. Первое, что приходило в голову при виде ее, что все эти забытые богом и забитые ментами и скинхедами таджики, строящие москвичам дачи и подметающие москвичам улицы, после всех мытарств могут вернуться на родину и купить там себе немного пойтахта. И вот специально для них здесь повесили эту растяжку. Увы! Четверть миллиона долларов за квартиру в недостроенном доме — для среднестатистического московского таджика при самом розовом взгляде на мир слишком неподъемные деньги.

— Это нам, брат, примерно семьдесят лет непрерывной работы, — объясняет мне Тимур из Курган-Тюбе, торгующий розами невдалеке от растяжки. — Даже если в бригаде работаешь, столько не соберешь.

Таджикские бригады, как правило, состоят из старшего и его родственников. Подрядчики предпочитают именно таких: они не пьют, не курят, в свободное время молятся. Зарабатывать рабочие в бригадах могут вполне прилично — до тысячи долларов в месяц, но сколько бы они ни работали и как бы истово ни молились, покупать жилье в «Пойтахт-80» они не будут.

— И для кого же тогда это реклама?

— Не знаю, — признается Тимур, брызгая водой на розы. — Клянусь, не знаю. Может, политики. Может, опиумные бароны. Может, наши бизнесмены с Черкизовского. Слова нет, брат, если бы знал — сказал бы тебе давно. Вообще, здесь много наших. Дома-то почти никого не осталось. Может, кто-нибудь и позвонит, поинтересуется. Разные люди есть.

Интернет мне сообщил, что «пойтахт» по-персидски значит «подножие трона». 80 лет назад город Душанбе был маленькой деревней, известной благодаря еженедельному базару, понедельник по-таджикски — душанбе. Первый камень в основании «Пойтахт-80» был заложен в год празднования восьмидесятилетия города. У «Пойтахта», как у настоящего элитного дома, обнаружился собственный сайт — www.poitaht.tj. На нем среди островерхих гор, подпрыгивая, вырастают секции будущего дома. Громадные гостиные, отдельные ванные комнаты при каждой спальне. Про сейсмоустойчивость — подробно: железобетонные буронабивные сваи забиты на семнадцатиметровую глубину. Электричество будет поступать прямо с главной душанбинской станции по четырем специальным кабелям. В общем, как написано на сайте, «настоящая восточная роскошь».

В здании, где сидит агентство, торгующее «Пойтахтом», жесткая пропускная система. На соседних этажах размещены Министерство имущественных отношений России и Федеральная антимонопольная служба. Менеджер по продажам улыбается, как улыбаются риелторы и американцы, и, помахав в воздухе буклетом, начинает ловко выдергивать из папки разнообразные документы со столбцами цифр.

— В августе уже сдача. Задержек не будет: хукумат, то есть мэрия Душанбе, и мэр лично заинтересованы в этом проекте. Оплатить можно здесь или в Таджикистане: хукумат пошел нам навстречу, специально разрешил открытие валютных счетов в «Ориенбанке».

— Скажите, а кто там будет жить?

— Бедные люди там жить не будут, — говорит Татьяна Сергеевна уже без улыбки. — Это я могу вам точно сказать.

— А часто вообще люди к вам по этому объекту обращаются?

На этом вопросе Татьяна Сергеевна замыкается, перестает давать документы в руки и заявляет, что про остальное лучше спрашивать в Душанбе.

В «Жилкапинвест» — организации, обозначенной как заказчик дома, — тоже темнят:

— Реклама рассчитана на жителей Таджикистана, а также на жителей России, чья национальность — Таджикистан. На тех, что живут в Москве, но хотели бы иметь недвижимость там, на богатых таджиков из России. Нам это сложно себе представить, потому что мы не являемся таджиками, но они есть, хотя стараются не афишироваться. А мы гарантируем им конфиденциальность.

— Этот «Пойтахт» не для таджиков, — делится своим мнением глава Исламского комитета России Гейдар Джемаль. Он хоть сам и не таджик, но большой специалист по этому региону, участник гражданской войны в Таджикистане, заочно там судимый и объявленный вне закона. — Ментальность таджиков не предполагает жизни в квартире, даже если это очень хорошая квартира, а предполагает большой дом и возможность из этого дома выйти в сад, хорошо защищенный и изолированный. Таджик считает, что в квартирах живут дураки. Значит, квартира предназначается для москвичей — определенных москвичей, желающих иметь недвижимость в Душанбе как некую гарантию. Московским же таджикским рабочим эта растяжка хорошим пинком в морду напоминает, что они чужие на этом празднике жизни. Как в известной сказке: «Была у зайца избушка лубяная». Растяжка — это объявление от имени лисы. И разгадывать ее следует как шараду, подбирая к ней определенные ключи.

Российский крупный бизнес действительно довольно заметно представлен в Таджикистане. С нашим участием там строят гидроэлектростанции, вырабатывающие самую дешевую электроэнергию. И поэтому там алюминий, которому требуется дешевая энергия. А еще там рубины, уран. Но из одного совершенно не вытекает другое. Чтобы вести серьезный бизнес в Таджикистане, совершенно не обязательно покупать элитную недвижимость невдалеке от афганской границы. Версии становились все более фантасмагоричными. Мне уже виделись в этой растяжке какие-то свободные таджикские каменщики, строящие для посвященных.

В самолете Москва-Душанбе нет женщин, только мужчины в спортивных костюмах и остроносых туфлях на каблуках. Таджики не любят поезда. Они слишком разорительны — приходится поочередно отстегивать русским, казахским и узбекским таможенникам. Я сижу между улыбчивым стариком в халате и шапочке, на которой золотом вытканы мечети и пальмы, и молодым парнем, торгующим китайским товаром на Черкизовском. Мой сосед как раз летит покупать квартиру.

— В Москве рынок лучше, чем стройка, — уверенно говорит он. Можно в месяц до шестисот долларов откладывать. А у нас за $25 000 приличную «двушку» можно купить, еще пять на ремонт добавь — будешь жить как король!

Я плавно перевожу разговор на растяжку.

— Не знаю, — честно признается будущий новосел. — Это же, как говорят, российский дом — строят, наверное, для русских. Может быть, военные будут жить — на Рудаки как раз русскую базу построили.

Он сплевывает зеленую насвайную жвачку в газетный кулек и, смяв его в кулаке, бросает на пол. Стюардесса, глядя на этот акт вандализма, устало вздыхает. Самолет с неработающими кондиционерами напоминает плацкартный вагон. Мужчины плюются насваем, командир самолета просит пассажиров не бросать в туалет засоряющие систему предметы, пассажиры, раздевшись до пояса, обмахиваются газетами и командира не слушают. Меньше всего они похожи на покупателей квартир по полмиллиона долларов. Из-под кресел торчат их полосатые дешевые сумки. Черные мухи сидят на иллюминаторах. За мухами встает Душанбе.

В аэропорту я подхожу к высокому красивому человеку со светло-желтыми, как у афганца, глазами. Он не сразу понимает, чего я хочу, и для наглядности мне приходится вытащить из кармана кредитку.

— Где здесь банкомат? Куда карточку можно засунуть?

— В жопу засунуть! — кричит вдруг он. — Страна в жопе! Какой банкомат, когда вся страна в жопе?

Успокоившись, мужчина продолжает:

— Извините, что грубо я говорю, — я в гневе. Но здесь помойка, всей Европы помойка! Вы приезжий? Квартира нужна? Я недорого сдам, посуточно.

На самом деле Душанбе ничуть не похож на помойку, и снять деньги с карточки здесь не сложнее, чем найти недорогую квартиру. Однокомнатная в кирпичном доме — $12 000, двухкомнатная на Рудаки со всеми удобствами и железной дверью — $23 000, пятикомнатная чуть дальше от центра, но тоже с железной дверью — $30 000. Вдоль шестиполосного проспекта Рудаки, тротуары которого лишь чуть-чуть уступают по ширине проезжей части, через каждые двести метров стоят постовые, гордые тем, что им запрещено выходить на улицу с оружием. На горизонте мягко рисуются горы, вдоль жарких, усаженных розами и банановыми пальмами улиц бьют прохладные фонтаны. Лениво-медлительные жители все время благодарят Аллаха и хвалят своего президента. Индусы, турки, иранцы, немцы и даже Фонд Ага Хана возводят в разных местах города новые многоэтажки. Население охотно вступает в разговоры и по вечерам сидит в грандиозной двухэтажной чайхане «Рохат». «Рохат» значит удовольствие. В Государственном драматическом театре идет спектакль «Старик Хоттабыч». А на углу Рудаки и Бухоро возвышается здание — «Пойтахт-80».

Оно действительно существует. Серое, в белых пятнах, еще закрытое лесами, по которым бегают люди в панамах и тюбетейках. Но оно существует, и там можно купить квартиру. Офис с настороженным худым менеджером расположен у самого входа на стройплощадку.

— Я прилетел из Москвы, — говорю я, — и мне сказали, что вас можно расспросить о будущих жильцах этого дома. Вас как зовут?

— Команды с вами говорить у меня не было, поэтому и представляться я тоже не буду, — кратко отвечает юноша.

— А где же можно узнать, кто покупает квартиры?

— В Москве можно узнать. Ну или в хукумате.

В хукумат он отсылает меня с таким видом, что я понимаю: шансов попасть туда у меня немного.

Я возвращаюсь на стройку после закрытия офиса: рабочие все так же юрко бегают по лесам или хлебают рисовый суп, примостившись в тени стоящего бульдозера. Проскочив мимо них, я захожу в недостроенный дом. Серые бетонные лестницы подперты деревянными сваями, на одинаковых, пустых пока стенах — надписи мелом: «Кабель», «Выход на седьмой этаж». С усыпанной пенопластовой крошкой крыши видна площадь и горы — зеленые, низкие, и желтые, плавно переходящие в облака.

Рабочий, скручивающий длинные пруты арматуры хищно заточенным крючком, неожиданно поднимает голову:

— Do you speak English?

Что здесь может делать таджик с похожим на Ахмадшаха Масуда интеллигентным лицом и при этом говорящий по-английски. Он встает, одергивая отчаянно грязную одежду, и разворачивает козырьком назад замасленную бейсболку. На вид ему лет пятьдесят. Смущенно улыбаясь, он переходит на русский:

— Я раньше английскому в пединституте учил, но зарплата там не устраивала: учителя, если на русские, около полутора тысяч рублей получают. А рабочие где-то 200—300 долларов. В России можно и 700 зарабатывать, так ведь все равно сюда не довезешь. Опять же будешь думать все время: как там мои детки? А тут — вечером к детям идешь.

— Скажите, — спрашиваю я полушепотом, — для кого вы строите этот дом?

— Не знаю. Мы же просто рабочие — что говорит начальство, то и делаем. Вы у Абдулкасыма Уругбаева спросите, он представитель заказчика. Сейчас свадьбу сына делать уехал, но послезавтра обязательно будет здесь.

Два дня, оставшиеся до приезда Абдулкасыма, я провожу, пытаясь добиться приема в хукумате. К телефону все время подходят разные люди и доброжелательно обещают обязательно передать мою просьбу заместителю мэра. Возможно, они так и делают, но оттого что люди все время разные, мне никак не удается убедиться в этом наверняка. Чтобы как-то занять время, я отправляюсь в агентство недвижимости. Независимый душанбинский риелтор Зафар, полный человек в очках с комически толстой оправой, снимает офис в четырехэтажке с выбитыми окнами и сорванными почтовыми ящиками на плохо выкрашенной лестнице. У Зафара странная манера подчеркивать восклицательной интонацией самые неожиданные слова в середине фразы:

— Дома, которые строились 50—60 лет назад, они не соответствуют нашим людям. Вот эта однокомнатная квартира — она для таджиков не строена, маленький квартира, для русских. Для таджиков надо шесть-семь детей, большой квартира и чтобы недорогой. Вот «Пойтахт», там метр больше тысяча долларов стоит, вот какой — КВАДРАТНЫЙ — метр. Кто купит? Новый таджик купит. ПАРТАППАРАТЧИК! Кто акцией владеет — хлопковолокно, алюминий, РУБИН! Не много человек такой в Душанбе — мы их знаем, но по именам лучше не называть.

И действительно никаких имен Зафар не называет, но зато делится бизнес-проектом, с которым он связывает большие надежды:

— Мой план — покупать все квартиры и дома в городе, КОТОРЫЕ! МЫ! подняв расценки, свободно сможем продавать потом. Нужен миллион долларов. Кто сейчас начинает — тот будет самый богатый. А кто через десять лет придет, он тоже будет, но не так богатый.

Больше Зафар ничего мне не сказал. На улице приветливые женщины в платьях, расшитых жемчугом и алыми розами, толпятся возле советских автоматов с газировкой — они готовы говорить о чем угодно, кроме «Пойтахта». Старики в чалмах и зеленых халатах, которые бродят по тенистым аллеям, по-русски вообще предпочитают не говорить. А веселые дети, поливающие пыльную землю водой из золотых иранских чайников, не интересуются ничем, кроме кино и игры в серсо. Все вокруг вежливы и очень приветливы, но никто не может толком сказать, для кого же висит эта растяжка в Москве.

Вернувшийся со свадьбы сына Абдулкасым Уругбаев оказывается немолодым, на редкость симпатичным человеком, большим знатоком истории и классического персидского наследия. К этому наследию, да еще ко вчерашней свадьбе, он и норовит все время свести беседу.

— Четыреста человек на свадьбе было, а вообще до тысячи гостей бывает. Ребята, москвичи наши, никогда такого не видели! Но я их предупреждал: вы фруктами особо не балуйтесь! Фрукты для нас хороши, а вы не балуйтесь, а то понесет. И вот — их понесло.

После долгих отпирательств он все-таки переходит к делу:

— А что тут непонятного. Это чисто политический дом. Между правительством Москвы и правительством Душанбе есть политическая договоренность привлечь инвестиции в Душанбе, то есть именно цель — инвестиция. И вот москвичам дали санкции, Лужков приезжал, капсулу забивал, начали строительство. А кто там будет жить, это уже неважно: кто покупает, тот и будет жить.

Ровно о том же мне рассказал заместитель мэра Душанбе Зокирхуджи Маджидович Мухуддинов. После того как я в очередной раз позвонил в мэрию и сообщил, что я корреспондент из Москвы и у нас ходят нехорошие слухи о связи героина и «Пойтахта», мне наконец ответили:

— Не надо слухи. Перезвоните через полчаса.

Еще через час я сидел под вытканным на ковре портретом президента Эмомали Рахмонова. Подняв ленивые веки, заммэра смотрел на меня с плохо скрытым изумлением:

— Это просто такой дружеский проект. Мэр Лужков такую задачу поставил, чтобы построить здесь жилой дом. Соответственно чисто постарались, чтобы поддержка самого председателя города была. Лично сам председатель города насчет плана этого дома очень старался, чтобы он был удобен для нашей национальности.

— А Лужков чем интересовался?

— Я так думаю, что это дружеский проект, и другого тут мнения нет.

В соседнем кабинете пресс-секретарь мэра дальше развивал эту мысль:

— Этот дом должен быть примером предпринимателям, фирмам и всем нашим гражданам, находящимся вне Таджикистана, — есть возможность вкладывать здесь деньги и получать прибыль, можно работать на родине.

Это был тот редкий случай, когда я поверил каждому слову и заместителя мэра, и его пресс-секретаря. Реальность снова укладывалась в привычные рамки. Если этот дом не просто коммерческий объект, а политический знак, символ дружбы, символ политической стабильности и благоприятного инвестиционного климата, то такому символу, конечно, нужна рекламная растяжка на главной московской улице. И совершенно неважно, кто в итоге польстится на это предложение — новый таджик, стройбригада, наркобарон, российский металлург или вообще никто. Она все равно будет отлично работать.