Раб на галерах
Иллюстрация: Miriam Ivanoff
— Ну как прошел обыск?
— Ощущения? Слава богу, что обыск до сих пор ассоциируются не с 37 годом, а с концом XIX века. Есть в этом какой-то романтизм.
— Вы себя считали Ульяновым?
— Я не считаю себя революционером.
— Так что искали?
— Искали газету «Лимонка», потому что в прокуратуре Северного округа считают, что мы мало того что близкие друзья газеты «Лимонка» и национал-большевиков, так еще и тайные спонсоры. Ничего не изымали, кроме жестких дисков.
— Но вы за день до обыска давали показания в прокуратуре Северного округа…
— Было удивительно, почему прокуратура интересуется владельцем небольшого книжного магазина, торгующего интеллектуальной литературой. Пришел на допрос. Они спрашивали, знаю ли я фамилии, имена, явки руководителей «Лимонки».
— Но вы же продавали газету «Лимонка»? Кстати, что в ней хорошего?
— Мы говорим об очень давнем времени — год или два назад. И тогда она была уже скучной. А изначально, в девяностых, «Лимонка» была забавной, оппозиционной.
— Вернемся к обыску.
— Пришли в высшей степени корректные молодые люди в 11 часов, вежливо представили бумагу с постановлением о проведении обыска и стали ходить по магазину. Газет не нашли, но нужно же было что-то сделать — вскрыли подвесной потолок. У них было распоряжение изымать любые документы, где есть три запрещенные буквы. На одной из накладных было написано «Хармс НБП», Там был еще «Державин НБП» — серия «Новая библиотека поэта». Старший из тех, кто проводил обыск, сказал: «Я должен, конечно, это изъять, но изымать это не буду». То, что выбор пал на Хармса как на поэта, это не просто совпадение.
— Это наезд на лимоновцев, НБП или на ваш магазин?
— Я не понимаю, почему один из немногих оставшихся в Москве таких магазинов может вызывать чье-то неудовольствие? Видно, маленькие частные магазины не вписываются в концепцию развития города. В течение этого года закрылся «Графоман», закрылся «Летний сад», потом Ad Marginem. Публика уже отучается от наличия каких-либо книг, кроме попсы. В Белграде книжных магазинов столько же, сколько в Москве. И уровень отличается в лучшую сторону. В Грузии книжных магазинов меньше, чем в Москве, но если считать на душу населения — значительно больше.
— А все ли издается, что нужно?
— В России был только один период, когда издавалось все и достаточно хорошими тиражами. Это 20-е годы, до середины 30-х. Сейчас достаточно много издается, но происходит другая опасная вещь: тиражи падают очень сильно. Любителей не так много, совершенно нет системы распространения книг. Появились целые районные центры, где нет ни одного книжного магазина. Когда Еврипид стоит 2 000 р. — это уже серьезно. Эту книгу не может себе позволить студент.
— Меняются покупатели?
— Они стали богаче. Стали меньше книг воровать. Раньше это было целое явление, когда к нам в Ad Marginem заходили люди и воровали книжки за 20 р. из какой-нибудь мягкой серии. Мы это замечали. Когда это принимало наглую форму, мы забирали книжку, журили, но понимали, что человеку просто очень хочется прочесть.
— С вашим магазином постоянно происходят приключения: то погорели, то порнография, то «Новая библиотека поэта».
— Еще добавьте пропаганду наркотиков и межконфессиональной розни.
— Вас это огорчает или одновременно дает рекламу и образ гонимых?
— Это выбивает из колеи на месяц. Это чудовищно нервирует и приводит в состояние вялотекущей истерики. После пожара 2005 года мы понесли большие убытки, и вообще все это неприятно. Та поддержка, которую нам оказали люди, показала, что мы закрыться не можем. И чем дальше, тем больше мы утверждаемся в этой мысли. То есть нас приковывают к галерам.
— Тогда уж к баррикадам.
— Может быть, и к баррикадам. Я вот задумался, почему Шевчук пошел на «Марш несогласных»? Вовсе не потому, что он разделяет политику Касьянова и Лимонова, а потому, что у него нет другого способа высказать проблемы, которые есть в Петербурге. Даже у Шевчука.
— Недаром вас подозревают в связях с НБП.
— Пока мы не ходили на «Марш несогласных», но они делают все, чтобы мы туда пошли. Из такой ситуации выхода два: либо откровенно сотрудничать с властями, либо протестовать. Мы уже в течение нескольких лет пытаемся держаться между. Но все труднее и труднее становится.
— А вы Лимонова знаете?
— Он иногда заходит к нам в магазин.
— Лимонов, мне кажется, хороший писатель.
— Он писатель очень большой. Лимонову мы обязаны даже не столько его литературой, которая тоже необыкновенная, сколько тем, что он открыл для советского читателя (может, не он, а Саша Шаталов) ту литературу, которая была закрыта. Он принес в литературу какую-то гипертрофированную откровенность, что до этого было невозможно. Даже Джойс после Лимонова читается по-другому.
