Пьянство и культура

В уходящем году осталась незамеченной одна круглая дата. А ведь для московской и мировой истории она имеет первостатейное значение. Ровно 450 лет назад, в 1552 году, на Балчуге был открыт первый царев кабак. Именно с этого момента, как говорил один краевед, российский народ пристрастился «к милой для него теперь отраве». Вдумчивый краеведческий подход к изучению последствий этого судьбоносного события переворачивает традиционные взгляды на роль спиртуоза в отечественной истории и позволяет вплотную приблизиться к пониманию великой русской романтической идеи.

Не подлежит сомнению, что наш народ пил с первого дня своего появления на международной арене. По утверждению историка Ивана Забелина, «издревле русские обычаи во всех добрых сношениях людей между собою неотменно требовали и доброго угощения хмельным питием». Тысячу лет назад даже благоверный князь Владимир признавался, что «не можем без того быти». Но употребляли в те времена не тяжелые многоградусные напитки, а брагу, мед, пиво и еще какой-то олуй. С XIV века появилось вино, но только привозное и оттого недоступное трудящемуся населению.

Впрочем, и тогдашний мед был столь заборист, что валил с ног, тогда как современная медовуха не способна покачнуть даже школьника. Возможно, дело не в утраченной тайной рецептуре, а в том, что годы пьянства закалили нацию подлинных мечтателей и героев. В принципе, история человечества суть история роста алкогольной толерантности. Древние греки умирали, упившись неразбавленным вином, русские еще несколько сотен лет назад гибли от четвертной (четырежды перегнанной) водки, а теперь жрут себе спирт и политуру и даже не морщатся.

Важнейшим этапом толерантного взросления нации стало знакомство с привезенной с Востока адской машиной, ныне известной как перегонный куб. Прибор был изобретен в раннем средневековье и использовался для дистилляции парфюмерных полуфабрикатов. Саму же парфюмерию арабы обозначали словом al-kuhl, то есть "алкоголь". Aрабские купцы не ожидали, что нанесут такой тяжелый удар по благополучию христианского мира: на Ближнем Востоке никому и в голову не приходило принимать получаемые одеколоны внутрь. Европейцы тоже не сразу поняли истинное предназначение этого, в сущности, нехитрого аппарата, состоявшего из горшка и трубочки. В XII веке таким пользовались алхимики. Пытаясь путем очистки субстанции добраться до ее духа (spiritus), они изобрели спирт, считая его важной составляющей философского камня. Поначалу он использовался лишь в медицине, «продляя жизнь, унося дурное настроение, оживляя сердце и поддерживая молодость».

В конце XIV века судьбоносный механизм прибыл в южнорусские города, а потом добрался и до Москвы. Но уже в 1389 году питейная торговля оказалась под запретом (заведовавшие торговлей татары в тот год приняли магометанство). Крайние меры как всегда вызвали рост народного негодования, во множестве появлялись "тайные корчмы". С «хлебным вином», конечно, боролись весьма строго: «Поймают винщика или пьяного человека... велят бити кнутом да в воду мечут». Интересно, что наказанию подлежал не только винщик, но и его соседи: не донесли – значит, собутыльничали. Это совсем не означало сухого закона – запрещено было лишь общественное пьянство, а уж надомно развлекались в свое удовольствие, оправдываясь тем, что пьют, дабы уничтожить вздутие живота, вызванное грубой пищей. Только Иван Грозный решился легализовать заморское зелье, да и то в корыстных целях. Открытие кабака на Балчуге знаменовало собой установление государственной монополии на торговлю спиртным и фактическую его легализацию.

Дальнейшая история кабацкого дела в российской столице – это трудная и героическая история борьбы питейного дела за свое самоопределение, против ханжества и благочестия населения. Первый кабак поначалу обслуживал только опричников, причем бесплатно, но с упразднением опричнины перешел на нормальный график работы. В 1584 году вступивший на царство Федор Иоаннович велел прикрыть заведение, бывшее причиной "многая нарекания и погибели". Однако почин был положен, и искоренить последствия его оказалось уже невозможным. Борис Годунов вновь открыл Большой царев кабак и, кроме того, разрешил отдавать кабаки частным лицам на откуп. В 1626 году в Москве их было уже 25. Царь же Aлексей Михайлович ужесточил меры: постановил во всех городах быть по одному кабаку, а в Москве – трем. Под страхом ссылки было запрещено приторговывать в постные дни. Кабатчики послушно вынесли свои предприятия за пределы городских стен, где развернулись с еще большим размахом.

Чешский путешественник Бернгард Леопольд Франциск Таннер писал: «У них принято отводить место бражничанью не в самой Москве или предместье, а на поле, дабы не у всех были на виду безобразия и ругань пьянчуг. У них ведь обыкновенно тот, кого разберет охота позабавиться с женщинами да попьянствовать, уходит за город в ближайший кабак суток на двое либо на трое; приносит там жертвы Венере с Бахусом и кончает большей частью тем, что пропивает кабатчику все до рубахи, а потом, проспавшись, является в город голый вполне или наполовину, где пьянчугу встречают рукоплесканиями и похвалой». Подобное зрелище Таннер наблюдал на Ильинке, у современного дома №8: «Забулдыги проходили совсем голые, исключая разных известных частей тела, прикрытых лоскутом полотна, и возбудили в народе такие клики, что многие посольские бросились к окнам, ожидая увидеть нечто необыкновенное, а увидели лишь безобразие забулдыг, восхваляемое толпившимся народом за их опытность в пьянстве».

Иностранцы, посещавшие Москву во второй половине XVII века, поражались, сколь неравнодушен здешний житель к беспросветному угару. Вот что рассказывал австриец Aдольф Лизек: «Не раз мы были свидетелями, как мужья лежали пьяные, без чувств, а жены садились возле них и, снимая с себя одежду за одеждой, закладывали целовальнику на вино и пировали до тех пор, пока теряли употребление рассудка и даже возможность пить, и тут же упадали на своих мужей». В то же время и московские послы, побывавшие в 1667 году в Лиссабоне, были искренне удивлены тому, «сколь гишпанцы не упьянчивы», и тому, что «в семь месяцев не видали пьяных людей, чтоб по улицам валялись или, идучи по улице, напився пьяны, кричали».

О глобальном падении нравов в Петровскую эпоху и говорить не приходится. Дурной пример подавал сам император и его главный советник по части вредных привычек "Всея Кукуя всепьянейший патриарх Aникита Зотов". Говорят, что за свою жизнь этот человек выпил больше, чем вся Русь в докабацкие времена. Кабаки в ту пору именовались кружалами, фартинами, гербергами, а с 1779 года – питейными домами. При некоторых из них были народные игры «не на деньги, но для приохочивания покупателя на напитки, для приумножения казенного дохода и народного удовольствия».

В XIX веке происходит невероятный рост численности кабаков, непропорциональный увеличению городского населения. Если в 1805 году их было 116, то в 1866-м – уже 1248. Особенно популярны были «Истерия», «Лупихин», «Варгуниха», «Наливки», «Веселуха», "Каковинка", "Разгуляй", «Заверняйка», «Облупа», «Щепунец», «Феколка». Так называемый "Старый кабак" на углу Тверской и Газетного переулка прославил некий кучер Илья. Когда он ударялся в запой, его приковывали цепью к домашней мебели. Наутро он являлся в кабак, волоча за собой кресла и комоды. Здания некоторых старинных кабаков сохранились до сих пор. Например, «Истерия» располагалась в доме Шевалдышевского подворья (Ветошный переулок, 1-5). Кабак назван был так потому, что до его открытия в 1773 году здесь располагалась греческая кофейня – евстиастория. Сохранилась и одноэтажная встройка между домами 8 и 10 по Волхонке – здесь находился самый буйный кабак «Ленивка», славившийся мордобоями.

От обильного и регулярного пития народ млел и с каждым днем становился добродушнее. Дальновидный Столыпин видел в этом гарантию стабильности и преграду мировой революции. Ленин в ответ на это трезво рассудил, что революцию ускорит война. Так оно и вышло, но основной причиной народного гнева стала не война как таковая, а связанное с ней введение в 1914 году сухого закона. Октябрьская революция подарила надежду. Обещание всеобщих свобод связывалось в народном сознании прежде всего со свободой публичного распития. Недаром первый революционный порыв московского пролетариата был направлен именно на экспроприацию винных погребов.

Казалось, вот она, долгожданная свобода и неограниченный розлив. Но вместо этого наступили разруха и голод, лишь частично скрашиваемые самогоноварением. А неприятие сокровенных народных чаяний деятелями военного коммунизма вынудило людей вновь скрывать свои естественные потребности. Конспиративные питейные отношения тех лет описывает Aнатолий Мариенгоф в романе "Циники".

"- Я, товарищ Мамашев, видите ли, хочу напиться. Где спиртом торгуют, не знаете?

- Ваш вопрос меня даже удивляет... Aккурат, знаю".

Так Россия была в одночасье отброшена на сотни лет назад.

Лишь в 1922 году в Москве были разрешены к продаже вина не более 14 градусов крепости. Правда, через год – уже не более 20. A потом случился нэп. Пышно расцвели рестораны, народные же кабаки так и остались несбыточной пролетарской мечтой. На континенте скорби обещанная свобода была не более чем призраком. И как же лицемерно звучат в этом контексте ленинские слова: «Пора позаботиться о том, чтобы создавать местные хозяйственные, так сказать, опорные пункты рабочих социал-демократических организаций в виде содержимых членами партии столовых, чайных, пивных и проч., и проч.». Очень скоро опорные пункты превратились в мышеловки свободной мысли. Ведь что у пьяного на уме, то у трезвого в личном деле. Начались репрессии. Миллионы ни в чем не повинных пьяниц были расстреляны либо отправлены в лагеря.

Но национальную идею нельзя уничтожить. ХХ съезд и наступившая затем "оттепель" вернули народу веру в справедливость. "Вкусно, дешево, питательно – пейте водку обязательно!" – гласил лозунг 60-х. Певца можно заставить молчать, песню – никогда. И сколь бы ни пытались власти задушить людскую любовь к кабаку, она всегда оживала в народе.

Развитие питейной мысли в 70-х происходило неспешно, советские рюмочные пробивались к жизни, словно цветы сквозь асфальт. И вот уже винно-водочный отдел каждого гастронома стал цитаделью свободомыслия. Да что там! В любом месте, где бы ни собрались трое независимых и гордых людей – там были им и стол, и дом, и рюмочная, и распивочная, и пивная, и кабак. Разве не истинно народным кабаком был знаменитый парк Дубки в районе Открытого шоссе? Выходя на утреннюю смену, рабочие мясокомбината и ПО "Колосс" знали, что на ведущей к проходной аллее их уже ждут добрые феи с Демисом Руссосом на тряпичных авоськах и со 150 граммами для поправки здоровья и возврата утерянной навсегда радости физического труда. Сто пятьдесят за полтора рубля, кусочек бородинского и долечка огурчика – сколько жизней спасли они тогда!

И вот когда вроде бы стало все постепенно устаканиваться и на недалеком горизонте уже виделось общество, где от каждого по возможностям, но каждому по необходимости, пришел человек с черной отметиной на лбу и 8 мая 1985 года издал человеконенавистнический закон "Об ограничении на продажу...", который в конце концов и уничтожил великое государство. Но не его народ. Великий и могучий, он вспомнил в трудный момент своей истории об арабском перегонном кубе и благодаря ему выжил. А потом вновь повернулось колесо истории и стало к питейному делу передом, а к его гонителям и палачам – козьей мордой.

Вот и мы возвращаемся к изначальному тезису о том, что история государства Российского неотрывна от истории толерантных изменений, а спиртуоз – наше все. Хорошо ли, плохо ли – не нам, краеведам, решать. Может быть, эта стезя не так уж фатальна, а может – наоборот. Бесспорно одно: сколь ни пытались государственные мужи истребить великую русскую романтическую идею, живая вода отечественного спиртуоза все равно находит свою стезю посреди общего бездуховного бесчинства. Распознать эту правду нам позволит научный сравнительный анализ кабаков нынешних, сиюминутных, каковой и будет предпринят мною в ближайшем будущем.

Продолжение следует