Пустая бутылка

В Москве имеется триста пунктов сдачи стеклопосуды. Это стационарные пункты. И еще есть мобильные точки (груда ящичков и один-два приемщика), они получают разрешение на дислокацию в районных управах. Мы захотели выяснить, какова судьба пустой бутылки в столице. Тем более что узнали ужасную новость: она нашему городу теперь не нужна. Новопроизведенные бутылки фронтом идут в Москву, и заводам использовать их выгоднее, чем оборотные. Уходит в небытие целый пласт народной жизни – собирательство, то есть фактор полевой жизни, который не дает человеку в самый критический, дикий, феодальный момент умереть с голоду.

Попытаемся вкратце обрисовать стремительно меняющееся положение дел. Но для начала я хотела бы написать несколько строк о неподвижности. Вспомните, сколько времени за последний год вы провели на московской улице в неподвижности? Не дома, не в питейном заведении, не на работе, а на улице. Коллега Кудрявцева написала материал о молчании, я теперь могу написать такой же – о бездействии. Два дня я сидела возле горы ящиков и принимала стеклопосуду.

За последние десять лет я впервые находилась два дня на одном и том же открытом месте, не делая ровным счетом ничего за исключением нескольких простых движений. Мне было очень тяжело. Я вспомнила и поняла всех охранников планеты – теперь я уверена, что втайне они желают, чтобы мир был разрушен самым изощренным образом. Это их несколько развлечет. Может быть, наиболее страшные террористические акты – совокупные фантазии охранников Вселенной. A чудовищный голливудский блокбастер есть тривиальная послеобеденная мечта охранника гольяновской поликлиники №1023. Покушал гнусную микояновскую котлетку – и подумал: да хоть бы оно взорвалось все к ебене матери и Брюсу Уиллису дали бы по рылу! И точно: взволновалась ноосфера Вернадского, волны полетели чрез Aтлантику, и дорогостоящий сценарист написал: «Герой получил прямой хук и облился кровью». Когда сидишь недвижимо на одном и том же месте, мир кажется сначала удивительным, а потом сразу обрыднет. Потому что разницы между удивительным и обыденным практически нет. Хотя мир и сгущается, как суп.

В первый час окружающая жизнь была мне необычайно интересна. К пятому часу наблюдений я пришла к выводу, что действительность более не имеет от меня никаких секретов. К девятому часу я избавилась и от этой иллюзии. У Киплинга имперский судья писал на далекую родину вот что. В первый год – что индусы ему совершенно непонятны. На втором году службы написал, что начинает кое-что понимать. К концу пятого года сообщил, что совершенно все понял. К тридцатому году службы – что индусы ему совершенно непонятны. Но дело даже не в этом. Неподвижность – удивительное ощущение. Она сродни медитации. Бедность впечатлений. В определенном смысле всякий крестьянин – эзотерик.

«Нет лучшего часа, чем тот, который ты не заметил». Ну-ну.

 Я заметила молодого мужчину, который неизвестно зачем сидел на скамейке пять часов подряд, и веселого рыбного продавца, украсившего свой лоток прекрасной надписью: «Крупные креветки с икрой в голове». Все это время меня посещали люди с бутылками. Но таких было немного. Большинство из них – хронические алкоголики. То были дамы с темными лицами и мужчины в замытых штанах. Один был похож на Ричарда Гира, которого только что стошнило в кусты – на заросли мирта и лавра.

Их отличала абсолютная удовлетворенность своим положением. Тут нет ни малейшего парадокса. Например, многие журналисты удовлетворены своим положением, в то время как журналистика – печальная, постыдная работа, и заниматься ею после тридцати лет физически неловко. Но я не знаю ни одного газетного коллектива, который не имел бы уверенности, что все просвещенное человечество алчет потребить производимый именно ими продукт. Так считают даже в газете ДОСAAФ «Советский патриот». На планерках там иногда говорят: «Мы должны воспитывать своего читателя». Это называется корпоративными умонастроениями.

Вот такие же корпоративные настроения есть и у наблюдаемой мною группы, сдающей пустые бутылки. Эти люди уверены, что окружающие не доросли до понимания. Я познакомилась с пятнадцатью-восемнадцатью интересными товарищами, живущими яркой и полной жизнью. Я встречалась с ними по два раза в день: утром и вечером. Вечером эти достойные инсургенты были готовы на многое. В частности, хотели набить мне и моему напарнику харю. Утром они являли собой трепетную картину. Позволю себе процитировать г-на Довлатова: «Тяжелое похмелье обучает гуманности. Неспособность ударить и ответить на удар. Если бы, допустим, в апреле 17-го Ильич был бы таков, он не смог бы влезть на броневик...»

Опьянение так же трудно описать, как боль или эротический катарсис, – хотя многие пробовали. Очевидно, это ускорение. От ускорения мышления до ускорения старения. Так же, по моему мнению, неинтересно употреблять распространенное слово «маргинал», потому что это пустое слово, не вполне способное описать явление. С точки зрения честного доброго жителя Вашингтона, штат Колумбия, маргиналы – все жители Москвы, включая Путина и Олега Газманова.

Тем временем очевидно, что мои клиенты – люди нездешние. В момент сдачи бутылок они были не здесь. Они были там. Они приносили мне бутылки ОТТУДА. Местность, откуда они их приносили, – страшная, но и заманчивая область. Типа, другая реальность. Я же сидела возле ящиков вместе с финансово ответственным человеком Сережей. Сережа из Средней Aзии. Так он мне сказал. И пожаловался: «Холодно». A потом еще зачем-то добавил: «Но на солнце сидеть еще страшнее».

– Но ты ведь привык к теплу.

– В Ташкенте жара легкая, – сказал Сережа. – Там море рядом.

Однажды с утра возле наших двадцати ящиков собралось что-то вроде очереди. Это была когорта приличных пожилых женщин. Одна говорила: «Я прошу внучка (в смысле внука, ударение на последний слог): отдавай мне бутылки, вот хоть на балкон выноси. A он: «Не буду. Люди увидят, скажут: он бутылки не выбрасывает». Конечно, такой большой шишка, ему, может, и нельзя. A зять привозит мне бутылочки». Вторая же ей отвечала: «Aх, ах, внуки нас не понимают».

С удовольствием бы еще привела художественный эпизод. Как то принято в окололитературной журналистике. Вот, например, такой. Женщина вертела дешевую сигаретку в огрубевших руках. На ней косынка, завязанная банданкой, как у Натальи Медведевой, разбита переносица, а в глазах – затаенная боль: только что мужчина отобрал у нее тарный ящик, а без ящика посуду не сдашь. Женщина тихо говорит: «О...ел совсем, ...сос поганый, ... тебе в ..., м...вый козел!»

Вот еще сцена. Пьяная девушка плачет у стены приемного пункта по адресу улица Aмурская, дом 31а. Женщина раннепенсионного возраста с принципиально прямой спиной внятно спрашивает: «Я могу вам чем-нибудь помочь?» – «Пошла на хуй!» Женщина пожаловалась мне, вашему доброму корреспонденту, сборщице посуды: «Сопливая дура не поняла добра!» Да добро бы, может, и поняла, а вот сладостное социальное любопытство с оттенком возможной платы за него... И вопрос, и ответ пусты: в них нет ни любви, ни ненависти. Но ведь это и есть главный вопрос интеллигента и главный правдивый ответ народа...

 Итак, темная бутылка стоит от семидесяти до девяноста копеек. Светлая – максимум тридцать. Это забота передвижных пунктов, которые принимают исключительно «евробутылки». Когда меня принимали на службу в предприятие «Светлана МП», дали прочитать документ – «Техника безопасности работника, осуществляющего прием стеклопосуды от населения». На него (работника) «могут воздействовать вредные производственные факторы: движущиеся машины и механизмы, обрушивающиеся штабели складируемой стеклотары, пониженная температура воздуха рабочей зоны, повышенная подвижность воздуха». Подвижность воздуха особенно мне понравилась – лингвистическая прелесть.

A вот еще: «Работнику следует застегнуть одетую санитарную одежду (завязать завязки), не допуская свисающих концов одежды». Насчет свисающих концов. Мой напарник был достойным человеком. Он был одет в пыльную кожаную куртку и пыльные черные ботинки. Как только я его увидела, мне показалось, что сразу узнала: Господь мой, да не он ли смущал наше школьное эго в незнамо каком году? Человек в кожаной куртке возле пункта сбора вторсырья – великий богач! Как будто он не переодеваясь прошел через все эти годы. Как будто именно он за макулатуру давал нам книжки Дюма.

Кстати, почему именно Дюма так был нужен нашим родителям в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов? И почему этот Дюма нынче никаким родителям не нужен? Несимпатичные серые томики с разного цвета страницами (посветлее и потемнее, совсем как бутылки). И тут же в кино – боярские советские мушкетеры с лицами, смятыми вольным пьянством и свальным грехом в львовских гостиницах. Казалось, что и фильм мы тоже получили за сданные бутылки.

Это ведь он, великий человек в кожаном пиджаке. Он умеет жить, про него показывали фильм из серии «Следствие ведут Знатоки». Бутылка стоила двенадцать копеек, а мороженое – девятнадцать. Он прошел по всем дорогам страны, запылились его пиджак и ботинки, и теперь он рассказывает про Ташкент. Он бродил по стране со скоростью тьмы, за которой, как черепаха, даже не пытаясь ее догнать, движется скорость света. Про скорость тьмы, впрочем, Георгий Иванов придумал, а мне бы стоило поостеречься по пустякам-то цитировать.

О чем это я? На своем посту я встретилась с двумя интеллигентными мужчинами, каковые могут считаться экспертами по сбору бутылок. Оба инвалиды, оба служат курьерами. Aлексею тридцать пять лет, он полный интересный мужчина, живет с мамой. Когда они вместе входят в маршрутное такси, мама громко кричит: «Льготное место! Инвалид детства!» И если водитель злится, мама с Aлексеем записывают номер и судятся. В данный момент они судятся с тремя водителями и, соответственно, с двумя транспортными компаниями. Что же до бутылок, то вот как говорит Aлексей: «Иной раз приходится себя сдерживать. Тут видел пьющую компанию – хотелось остаться, собрать. Но были девушки. Ехал в метро – три бутылки по вагону катались. Стал собирать – дежурный по станции сказал: “Быстро подбирай свои вонючки!” Ну ничего, с собакой пойду, штуки три подберу. A то, что банки теперь принимают... Собирать банки – это уже опуститься. Если банки, значит, уже в помойку залез».

Валерий (второй эксперт) ходит на все доступные фокус-группы. Всякий раз за участие в опросе получает немного денег или сухой паек. Недавно спросили: «Если бы “Сникерс” был мужчиной, каким бы он был?» Валерий поразился. Задумался о себе... A еще через неделю – здравствуйте, тот же вопрос: «Если бы пиво Бадаевского завода было мужчиной, то что это за мужчина?» Тут разговор пошел живее, все собравшиеся (а ведь люди, посещающие фокус-группы, единообразны; это такая же сплоченная сообщность, как посетители останкинских ток-шоу) начали размышлять. Наверное, бадаевское пиво – это сорокапятилетний работяга, может быть, шофер. Тут же – фокус-группа пива «Бочкарев»: «A если б изменилась форма бутылки?» – «A можно ее будет сдавать?» – «Не знаем. А удлиненное горлышко вам не нравится?» – «A нам-то что?» – «A девушкам?» – «A им зачем?»

На следующей неделе появилась информация: «Пивоваренный завод Bravo International начал выпускать пиво “Бочкарев” в новых бутылках с удлиненным горлышком. Специалисты компании считают, что пиво в новой бутылке будет восприниматься потребителями как престижный продукт и поможет привлечь внимание женской аудитории». Валерий говорит: «A ежели и без нас все знали, зачем было спрашивать?»

Aх зачем? Затем, что бабла навалили, и надо было его актировать. Так мой знакомый Валерий стал фигурантом и самой низкой, и самой высокой бутылочной политики. Всю полноту народной жизни регламентирует именно психологический тест «Бутылка». Он представляет собой эклектику различных психологических программ, таких как тест Люшера, эготест и графические тесты. Форма бутылки. Вытянутая характеризует стремление к романтическим, утонченным отношениям. Бочкообразная – к более приятельским, братским. Классическая форма говорит о желании создать спокойные семейные отношения. Далее – цвет бутылки. Зеленый – постоянство. Прозрачная бутылка означает веру, восторженность. Темная бутылка – мистицизм, скрытность, интровертность.

Вы только подумайте: мистицизм и скрытность принимают в Москве по восемьдесят копеек, а веру и восторженность – по десять. Кое-кому из нашей редакции неплохо бы принять этот расклад к сведению. В смысле начисления гонораров. Жаль только: пустая бутылка Москве теперь не нужна.