Психологи большого города. Владимир Файнзильберг

Возраст: 64 года.

Образование: Кемеровский государственный медицинский институт, аспирантура по психиатрии в отделе экстремальных состоянии Московского НИИ психиатрии, курс доктора Тойча (Лос Анжелес) «Нейро-лингвистическое программирование», специализации по психотерапии, поведенческой терапии и т.д. (Нью-Йорк), специализация и сертификация по психиатрии в Институте им. Сербского.

Работа: доцент кафедры психотерапии и психологического консультирования Московского института психоанализа

Регалии и звания: участие в организации американского психотерапевтического центра Health в Тель-Авиве (Израиль), специализация в области психотерапии семейных проблем и личностных расстройств, а также проблем психического здоровья у лиц пожилого и среднего возраста. Принимал активное участие в лечении свидетелей и жертв террористического акта в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, а также многочисленных террористических актов в Израиле в разные годы. Действительный член Российской и Европейской профессиональной психотерапевтической лиги. Автор более 25 статей о психических болезнях, невротических расстройствах, их лечении и т.п.

О неврозах большого города

В мегаполисах мы ежедневно сталкиваемся с психологическими перегрузками, которые через некоторое время могут привести к неврозам и даже депрессивным состояниям. В обычной жизни невроз характеризуется слабостью эмоций, плаксивостью, слабостью, вялостью, нарушением сна, изменением настроения, нарушением аппетита. Почему риски повышаются именно в больших городах? Причин множество, и начать нужно с аудиовизуальных перегрузок. В большом городе нас постоянно преследуют звуки. И никакие нормы здесь не соблюдаются. Чуть приоткрываешь окно — и слышишь тысячи раздражающих шумов. 

С визуальной перегрузкой еще сложнее. Психологи говорят даже о негативном воздействии самих городских зданий — их кубическая форма, монументальность давит на нас. Они противоестественны, «неприродны». И, конечно, реклама. Яркие, световые воздействия на психику человека — сильнейший раздражающий фактор. Еще один хороший пример — детские площадки, которые сейчас стремительно распространяются по Москве. Их делают чересчур яркими, броскими, и это приводит лишь к тому, что уже с самого раннего возраста человек подвергается негативному световому воздействию. А искусственное освещение, которым мы окружены большую часть года, вообще считается крайне депрессогенным.

Известно, что у каждого человека есть некое индивидуальное пространство, где он чувствует себя достаточно комфортно. Причем, чем севернее широта, где мы живем, тем больше это расстояние! В Москве это около 80–100 см, а в среднем комфортная индивидуальная зона — 30–50 см. Но, как вы понимаете, в наших условиях, в час пик, мы не имеем вообще никакого расстояния. Когда мы находимся в толпе, и чужой человек даже случайно прикасается к нам, мы автоматически начинаем испытывать тревогу. Начинает работать вся гормональная система, которая направлена на «отражение атаки». Таким образом, стоит нам проехать в метро в один конец — и мы автоматически получаем заряд тревожности.

И я назвал лишь часть причин… Теперь представьте себе, что мы из года в год подвергаем нашу психику такому воздействию. В связи с этим нас преследуют неврозы навязчивых состояний, колебания настроения, даже депрессивные неврозы. И подвержен им каждый из нас в той или иной степени. Как бороться с неврозами большого города? Кроме банальных, но абсолютно действенных советов (физические упражнения, прогулки, режим питания и дня), я считаю очень важным общение с людьми. Если у человека много социальных связей, то он гораздо более устойчив психоэмоционально и даже физически. И неважно, где эти связи возникают — на выставке цветов, в спортзале или во время прогулки с собакой, — главное, чтобы человек не был один. Ему нужны единомышленники, «стая».

Про одиночество в толпе

В маленьком городе (я уже не говорю о сельской местности) все знают друг друга. И в психоэмоциональном плане это хорошо. В мегаполисах же идет постоянная миграция населения, люди не успевают знакомиться даже со своими соседями. В Москве можно десятилетиями жить в одном доме и ни разу не поздороваться друг с другом. Мы видим изо дня в день одни и те же лица на своей ветке метро, но никому и в голову не придет познакомиться. Более того, такая попытка будет воспринята, скорее всего, крайне негативно.

Могу сказать об этом не только как психолог, но и человек, родившийся в небольшом, по сравнению с Москвой, городе. Никто не считал нарушением прайвеси прийти в гости без предупреждения, если в окнах горел свет. Переехав 30 лет назад в столицу, я понял, что здесь так не принято. Мне было где жить, с кем общаться и т.д., но вид этих окон, где горит свет, но никто меня не ждет, вызывал чувство грусти. Нужно сказать, что огромное число иммигрантов, которые приезжают в большой город зарабатывать деньги, играют свою роль в этом процессе. Они попадают в тяжелые условия и поэтому не испытывают к новому городу никаких нежных чувств. 

Кроме того, само ощущение величины города и того огромного количества людей, которые в нем живут, оказывают на нашу психику серьезное давление. Можно представить себя деревом в лесу — вокруг много других деревьев, но ты все равно одинок. В городе вокруг тебя люди, которые тебя не знают и которым, по сути, нет до тебя дела. Здесь действует правило «Каждый сам за себя». И в итоге мы чувствуем одиночество гораздо острее, поэтому в больших городах случаи депрессии встречаются гораздо чаще, чем в провинции.

О синдроме менеджера

Жертвы «синдрома менеджера» — это в основном люди с высшим образованием, хорошей зарплатой, привыкшие к комфортному образу жизни. Они сверхценно относятся к своему месту в социальной структуре. Любая неприятность на работе заставляет их испытывать своего рода фрустрацию. Они все время чувствуют давление и снизу (со стороны подчиненных), и сверху (от начальства). Вот и получается, что эта группа средних управленцев находится между жерновами, которые делают их психологически уязвимыми.

Но обычные врачи при осмотре не находят у них ничего особенного. Тем не менее этот синдром набирает силу от года в год. И здесь остается под большим вопросом, компенсирует ли высокая зарплата эти жертвы со стороны нашей психики. Судя по продолжительности жизни в больших городах, ответ скорее отрицательный.

Обострение подобных состояний возникает, как ни странно, весной и в начале лета. Казалось бы, нонсенс, но психологи метафорично говорят, что за зиму невроз набирает силу, а весной он расцветает.

Первый звоночек — нарушение сна. Если человек склонен к неврозу навязчивых состояний, он будет мучиться от того, что не может уснуть, долго прокручивая в голове прошедший день. Ложась в постель, он начинает жевать эту «умственную жвачку»: я мог бы сказать по-другому, поступить иначе и т.п. Другая форма — из-за постоянной тревожности человек просыпается каждые полтора-два часа без видимых причин. Третий вариант — слишком раннее просыпание. Это, скорее всего, признак зарождающейся депрессии. Но при этом нельзя просто принять снотворное и на этом успокоиться. Так мы просто загоняем причину в глубину, а не устраняем ее. Поэтому лучше обратиться к специалисту. Иногда ведь достаточно просто поменять режим дня: не упасть вечером перед телевизором, а полчасика побегать вокруг дома.

Почему русские ближе к бессознательному

До того как я пожил в Америке, я считал, как и многие, что русским людям свойственна угрюмость. Там улыбка — это формальность, которая в первый момент тебя поражает в положительном смысле слова, но как и улыбнуться тебе, так и могут сунуть пистолет в бок. Что я и наблюдал собственными глазами. Некоторые особенности нашей ментальности так же бросаются в глаза — люди вечно чем-то озабочены, угрюмы.

Я понимаю, что имел в виду Фрейд, когда говорил, что русские ближе к своему бессознательному. У психологов есть такое понятие, как «вторичная выгода», — когда анализируется, насколько тот или иной поступок человека ему выгоден. Чаще всего, правда, речь идет о людях, страдающих неврозами. И я предполагаю, что Фрейд имел в виду, что русский человек в каком-то смысле не имеет второго дна. Если он проявляет свои положительные качества, симпатию, то это не подразумевает под собой получение какой-то выгоды. А европеец гораздо более осторожный, американец — еще больше. 

Я мог бы привести массу примеров, когда действия русских людей (особенно, кстати, сибиряков) совершенно бескорыстны — отдают последнее, бросаются на помощь. Если перефразировать слова Фрейда, то получается, что русский характер — без двойного дна, а европейский и американский всегда имеет какой-то подтекст. И я склонен согласиться с ним, потому что не раз сталкивался с доказательствами этого утверждения, живя за границей.

Про психотерапию после терактов

Работа психолога в такой ситуации — это кризисная терапия. Она очень напоминает мне то, что мы изучали на военной кафедре. Психологический кризис, возникающий в подобной ситуации, страшен тем, что, если его не лечить, он достаточно быстро развивается и достигает степени психоза. Первый этап для специалиста — это сортировка, т.е. выделение тех людей, которые находятся в остром кризисе. Он характеризуется неверием в то, что они увидели, что кто-то погиб, а они остались живы и т.д.

Что происходит дальше? Пострадавшие делятся на несколько категорий. Одни могут войти в ступор — сесть, охватить голову руками и больше ничего не делать. Их необходимо отправить подальше от места события, возможно, начать применять медикаментозное лечение. Другая группа начинает метаться, пытается себя куда-то применить, причем совершенно бесполезно. Их тоже надо изолировать от места теракта. Но здесь интересный момент — психика человека устроена так, что, когда мы помогаем другим людям, мы «забываем» о своих страхах и переживаниях. Они притупляются. Поэтому в задачу психолога входит выбрать среди этой массы людей тех, кто способен помочь, стать волонтером, оказать посильное содействие специалистам. Ведь в одиночку переговорить сразу со всеми пострадавшими просто невозможно.

Мне пришлось участвовать в психотерапевтической работе после теракта 2001 года в Нью-Йорке. Я принимал в день по 10–15 человек, которые были свидетелями или участниками этого ужасного события, или помогали в спасательных работах, или даже просто услышали новость по телевизору. Их жуткие, нечеловеческие впечатления требовали немедленной коррекции. Сразу после теракта приходилось бороться в первую очередь с расстройствами сна, навязчивыми мыслями и, конечно, депрессиями.

В 2001 году СМИ активно способствовали тому, что люди не могли забыть или отвлечься от кошмарных картин этой трагедии. Видео с людьми, выбрасывающимися из окон, записи телефонных разговоров — все это бесконечно крутили по телевидению. И пациенты приходили и жаловались, что им стало страшно жить, что они боятся заснуть и не проснуться. А, например, представители определенной национальности и внешности боялись самосуда. И такие случаи происходили! Но самое поразительное, что не было убито ни одного араба — люди путали и убивали пакистанцев, индийцев.

Для меня все началось в тот момент, когда я стал свидетелем взрыва смертника возле банка в Тель-Авиве. Надо признаться, что это было самое ужасное, что я видел в своей жизни. И ужасное еще потому, что мы не справлялись с этим потоком больных. И если в Нью-Йорке это еще как-то регулировалось с помощью огромного количества специалистов, то в Израиле, когда шла речь о свидетелях и участниках терактов, мы по двое суток не выходили из приемного покоя госпиталя.

Про «санпросвет работу»

Когда я еще был обычным участковым психиатром, мне вменялось в обязанность читать в поликлиниках лекции для врачей. Что такое депрессии, неврозы, навязчивые состояния, как их выявлять и куда направлять такого больного? Я должен был читать старшеклассникам в школах сексологию, если это можно так назвать. Сегодня, насколько я знаю, ничего этого нет. Хотя сейчас к этим двум вещам добавилась еще одна важнейшая тема — поведение во время экстремальных ситуаций.

Когда я стал заниматься этим вопросом в начале 1990-х годов, в России еще ничего не знали о террористических актах. Все это воспринималось как какая-то дикость, которая происходит очень далеко и нас не касается. Сейчас эта часть кризисной психологии очень активно развивается по всему миру, ведь, к сожалению, количество терактов только растет. И последствия их с психологической точки зрения крайне тяжелые. Считается, что «реактивный невроз» должен пройти в течение года, однако, по моему опыту (а я поддерживаю связь со многими бывшими пациентами), это оставляет след на всю жизнь.