Психологи большого города. Галия Нигметжанова

Возраст: 50 лет.

Образование: факультет психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, постуниверситетская стажировка по возрастно-психологическому консультированию.

Работа: соучредитель и соруководитель «Психологического центра поддержки семьи «Контакт».

Регалии и звания: многолетняя практика в качестве школьного психолога, а также в сфере родительского консультирования. Участие в программах правительства Москвы по сопровождению детей, рожденных выпускниками детских домов и интернатов, по оказанию психологической помощи родителям с приемными детьми. Организация дошкольной ступени в нескольких негосударственных образовательных учреждениях.

О доверии к миру

Когда встал вопрос, на какую кафедру идти учиться, я выбрала социальную психологию. И провела там ровно год. В какой-то момент стало понятно, что нас учат способам воздействия на людей, управлению группами, и часто это выглядит как просто манипулирование людьми. Перешла на детскую и возрастную психологию. Детьми нельзя так манипулировать — они обязательно дадут тебе обратную связь, вернут тебе очень быстро твои же приемы. А сами их попытки добиться своего от взрослых настолько очевидны, в то же время — в них столько изобретательности, что они чаще не раздражают, а вызывают удивление.

Взрослые люди — уже сформированные существа, любое взаимодействие с которыми специалиста (психолога, психотерапевта) носит, как мне кажется, в основном поддерживающий характер — дать выговориться, выслушать в трудную минуту, найти в себе нечто созвучное, задать нужные вопросы. Но не более того. Совсем другая история — дети: то, как ребенок воспримет окружающую действительность от случайного прохожего до арт-объекта, — предсказать обычно невозможно.

Самый удивительный возраст — это младенчество. В первый год жизни складывается или не складывается доверие к миру: глубинное ощущение, что я пришел в хороший мир. Базовое доверие к миру состоит не в том, что человек выворачивается перед окружением наизнанку, полностью полагаясь на него. Он просто уверен, что, проявляя активность, будет в безопасности; вступая в различные отношения, не потеряет себя. Мир его не поглотит, не раздавит. Если не привить это чувство в первый год, ни один психолог не сможет сделать это позже. Конечно, это задача взрослых, и необязательно родителей. С маленьким ребенком всегда есть рядом кто-то, кого мы можем назвать «близкий взрослый».

Во-первых, необходимо, чтобы этот взрослый, ухаживая за малышом, общался с ним. Важнейший момент общения — обращаться к ребенку по имени. Сегодня он Ваня, завтра — Ванечка, но нельзя вдруг назвать его Петечкой. Имя — это «я» для ребенка. Если меня всякий раз называют, значит, я существую для других, обращение ко мне по имени всякий раз подтверждает сам факт моего существования. Во-вторых, используя определенный язык в общении с младенцем — гибкий и игровой, но при этом повторяющийся, — мы помогаем стабилизировать в сознании малыша наш мир: этот хаос звуков, движений и чего-то большого и непонятного. Мама может кормить малыша множество раз в день, и каждый раз она неосознанно делает это с одинаковым обращением, своими интонациями, по-своему берет его на руки. Постепенно, с помощью этих действий, у ребенка формируется собственный предсказуемый мир, появляется четкий контур событий. И если для меня в этом маленьком пока мире все так понятно и предсказуемо, я в один прекрасный день смогу оторваться от взрослого без тревоги и, не оглядываясь, пойти вперед исследовать большой мир.

Почему мы держим детей «у юбки»

В отличие от Европы, в нашей традиции — очень долго жить с родителями, лучше до свадьбы. Почему так происходит? Мне кажется, от ощущения небезопасности нашего бытия. В силу многочисленных исторических причин у наших людей всегда есть предвосхищение возможной угрозы. По умолчанию мы ощущаем все, что находится за пределами нашего дома, глубоко недружелюбным по отношению к нам. Поэтому, когда появляется ребенок, первое желание — как можно дольше ограждать его от возможных неприятностей, контролировать все сферы его жизни. И от замужества наших детей мы тоже не ждем ничего хорошего.

Это хорошо видно по тому, как мы говорим со своими детьми, даже в русском фольклоре: «Не ходи за порог дома, а то пропадешь!», «Не пей из этой лужи — козленочком станешь!». Примерно так же ведут себя родители и сегодня, буквально с первых дней жизни ребенка. Мы не передаем нашим детям ощущение, что мир-то интересный, не предлагаем исследовать его вместе. Малыш что-то нашел и бежит поделиться этой радостью, а мы требуем тут же находку выбросить. За этим требованием стоит наш посыл: «Ну что хорошего можно найти на наших улицах!» Или немедленно конфискуем.

Я не раз наблюдала, как общаются наши и иностранные родители с воспитателями, когда первый раз приводят своего ребенка в детский сад. Первые минимум полчаса с недоверием расспрашивают, тщательно ли воспитатели завязывают шарфы перед прогулкой, чем кормят детей и даже откуда привозят продукты. Все это с большим недоверием ко всем и ко всему. Иностранцы в лучшем случае скажут, на что у ребенка аллергия, — «а со всем остальным он разберется сам».

Нам кажется, пока мы контролируем наших детей, все будет хорошо, хотя это, конечно, не так. Сознание многих наших родителей не допускает идеи, что у их ребенка могут быть сокровенные мысли, тайная от них душевная жизнь. Когда мы говорим им: «У ваших детей есть и должна быть жизнь, отдельная от вас, свои ошибки, проступки и тайны, и это залог становления здоровой личности» — они приходят в ужас. Многие не принимают условий, что детский психолог не все, наблюдаемое в ребенке в период его пребывания в детских группах, обязан сообщать родителям. Я знаю частные детские сады, где во всех помещениях установлены видеокамеры с прямым выводом картинки на компьютеры родителей. И каждый может в любую минуту посмотреть, что делает его ребенок. По-моему, это бесцеремонная, чтобы не сказать негуманная, практика. Хотели бы мы, взрослые, так проводить свое время в общественных местах?

Ребенку в будущем нужно будет самому справляться с трудностями. Если наша общая тревога как-то успокоится, есть надежда, что и дети перестанут чувствовать это. Когда ребенок постоянно наблюдает тревогу в своих родителях, его вхождение в мир не будет уверенным. Дети очень чувствительны к таким вещам.

Об открытом родительстве

Американский антрополог и культуролог Маргарет Мид первая разделила общества на три типа культур по способу передачи ценностных ориентиров от одного поколения другому. Те, где дети учатся у своих родителей практически всему, что им необходимо во взрослой жизни. Те, в которых и взрослые, и дети перенимают важные для себя вещи у сверстников. И, наконец, те, в которых происходит взаимообмен, то есть взрослые учатся также и у своих детей. Именно это сейчас происходит во всем развитом мире. Поэтому то, что сегодня происходит в детско-родительских отношениях, я бы назвала «открытым родительством», когда каждый день нам приходится решать новые проблемы и задачи без заготовленных шаблонов, а воспитанию детей приходится учиться как какой-нибудь профессии.

Возможно, именно поэтому образ взрослого сегодня не так однозначен для ребенка. Во многих случаях дети, если им дают такую возможность, проявляют себя гораздо более гибкими, организованными и компетентными, чем взрослые. Уверена, что дети, выращенные сегодня в жестких схемах, завтра с трудом войдут в современное общество.

Главная задача, которая стоит перед профессиональным сообществом, работающим с детьми, — открыться новым феноменам детства. Не стенать по тому детству, которое утеряно, не возрождать искусственно то, что уходит из нашей жизни. Хотя бы описать то, с чем имеем дело, признать новые реалии. Традиционно к отцам (родителям) предъявлялось требование «вылепить», то есть воспитать своих детей в соответствии с заранее заданным образцом, со знаемым идеалом члена общества, успешного человека, достойного гражданина и человека. И растерянность современных отцов именно по поводу образца: нет единой, согласованной гражданской модели. Вариативность ценностных ориентиров и быстро меняющиеся условия не дают возможности обществу ясно очертить контуры идеального взрослого. В современном мире такое, видимо, вообще невозможно и не нужно. Каждая семья решает эту творческую задачу самостоятельно, нередко — методом от противного, то есть воспитывать будем не так, как росли сами, и вырастим человека, не обремененного нашими комплексами, которые мы до сих пор из себя вытравливаем. Самое страшное, что может быть в родительстве, — принять частную идею за ортодоксальный путь и стать его фанатичным приверженцем. Например, решить, что надо уйти назад к природе, рожать в лесу, детей кормить только пророщенными продуктами.

Здесь возникает еще одна любопытная тема: а насколько мы сами являемся взрослыми? В наши дни нередко человек лет до сорока ищет себя, свое профессиональное место, продолжает образование, формирует для себя картину мира. Для западноевропейской возрастной антропологии становится очевидным, что до 40 лет человек может считаться молодым, а момент вступления в средний возраст отодвигается. И такой «молодой» человек, будучи отцом ребенка, сам еще не вполне взрослый. Он не может давать ребенку традиционные образцы «взрослого поведения» («Я знаю, что делаю», «Я уверен, что поступаю, как надо», «Жизнь моя определилась и идет в определенном русле»). У него нет внутреннего ощущения своей взрослости, и внешне он ярко демонстрирует негативизм ко взрослому имиджу и поведению. Дети растут и взрослеют рядом со своими все еще невзрослыми родителями.

Поэтому самым лучшим остается отставить в сторону идеи «лепить»-воспитывать что-то из своего ребенка по некоторому замыслу, а просто жить отцам-детям вместе интересной жизнью, не заморачиваясь на разделение этой жизни на специальные «взрослые» и «детские» сферы. Может, эта идея выражена здесь в своем крайнем пределе и не всегда сможет быть реализована на практике, но она поможет во многих вещах настроиться на взаимность, на единое поле переживаний. А это именно то, в чем нуждаются сегодня и взрослые, и дети. Можно совместно радоваться и взрослой, и детской поэзии, и музыке, и развлечениям, и друзьям. Главное, чтобы все это было качественным и настоящим.

Про детскую жестокость

Сейчас очень расхожа идея, что дети стали более жестокими, и как будто много случаев, подтверждающих это. Дело в том, что до определенного, достаточно позднего, возраста дети необычайно подражательны. Это заложено в них природой для быстрого и правильного развития. Если жестокость по отношению к окружающим либо спокойное созерцание жестокости в качестве наблюдателя, и это не обязательно физические формы агрессии, — норма для взрослого, то ребенок быстро начинает делать то же самое. У некоторых есть и предрасположенность к жестокому поведению. Но здесь принципиальный момент — агрессия начинает расцветать там, где ребенок чувствует, что никто не дает ей должного и внятного отпора. Сам ребенок в большинстве случаев четко понимает, что поступает плохо. Иногда он просто не соизмеряет свои силы, но можно не сомневаться, что он знает, когда его поведение гадкое и злое. Здоровое ядро есть в каждом человеке, оно служит благоприятной почвой для работы совести. Голос совести всегда негромок, к нему надо приучать ребенка прислушиваться.

Есть разные типы обидчиков, но в отношении любого из них взрослый должен встать на защиту слабого. Увидев, что кого-то обижают, первой реакцией должно быть: «Я не знаю, что здесь произошло, и сейчас нет времени разбираться, но боль живому существу причинять нельзя». И точка. Потом можно и нужно обсуждать с ребенком, что произошло. Но главное — первым делом защитить слабого, и чтобы обидчик это понял. Я еще не видела случаев, когда внятный отпор не срабатывал бы, даже в случае с психическими отклонениями. Важно вовремя возвращать ребенка в ясное распознавание добра и зла, тем более сейчас, когда ценностные поля членов нашего общества сильно разъехались.

Я убеждена, что пока не будет и коллективной, и персональной ответственности за то, что происходит с детьми, жестокость, травлю детьми друг друга не искоренить. Если случаи детской жестокости происходят в школе, это касается всех: от уборщицы бабы Мани до директора. Одного классного учителя здесь недостаточно, потому что ребенок должен знать, что издеваться над слабыми нельзя не только в классе, но и в коридоре, и школьном туалете. К сожалению, у нас серьезные проблемы с непросвещенностью педагогов в этих вопросах. Есть учителя, поведение которых очевидно виктимно, жертвенно, то есть они постоянно провоцируют на свою голову агрессию учеников. Нужно обязательно объяснять им, какое поведение является провоцирующим, как говорить с учениками, как вести себя в сложных ситуациях и как выстроить надежный заслон перед агрессией. И помнить, что в любом конфликте всегда виноваты обе стороны.

Почему не нужен школьный психолог

У нас этой штатной единицей — психологом — пытаются заткнуть все прорехи в образовании. Но чуда не случается. Чаще всего коллектив просто объединяется против него и выставляет в глазах детей чудиком, который ходит и поучает. Задача этого психолога никому непонятна, часто и ему самому. Он стоит, как правило, в оппозиции к педагогам и становится их врагом. Он становится недоброжелательным контролером деятельности родителей. У нас школьный психолог обычно выполняет три функции: эксперта, патологоанатома и обвинителя. Он проводит диагностическую работу с ребенком, расчленяя уникальность на нормативные и ненормативные психические процессы, находит массу ошибок в педагогической работе и пишет негативное заключение по поводу невротизирующего семейного воспитания. И начинает «учить жизни» педагогов и родителей, которые для него всегда будут неправы. А для учеников это даже карикатурный персонаж, к которому никому не приходит в голову идти со своими проблемами: «они ведь не психи».

А ведь его основная задача совершенно не в этом! Он должен создавать в школе особенную психологическую культуру, транслировать ее учителям. А уже те, в свою очередь, могут включать элементы психологического сопровождения в свою работу с детьми — каждый день, на каждом уроке. Важно адекватно доносить психологическую культуру до тех людей, которые постоянно работают с детьми и могут ее творчески осмыслять. Кроме того, учителям от психологов нужна поддержка, чтобы не выгореть раньше времени. К сожалению, вчерашние дипломированные выпускники-психологи этого делать не умеют. Их этому не учат, на это не настраивают. Высшее образование плетется в хвосте практических запросов. А когда психолог обрастает практическим опытом, он сам не хочет идти в школу или детский сад. В этой ситуации думаю, лучше не делать ничего, то есть не плодить школьных психологов, чем делать плохо, дискредитировать возможности психологической науки.

Для меня большой вопрос, нужно ли вводить уроки психологии в школах. Неизвестно, пользу или вред они принесут. Конечно, психологические игры, интересные проекты пошли бы школьной жизни на пользу, но их можно проводить не на уроках. Я вообще не сторонник того, чтобы ребенка специально водили к психологу или психолог был включен в учебную сетку. Все должно быть естественно. Мы в нашем центре проводим работу вместе с педагогами, через педагогов, как это делается во многих странах. Например, завтра предложим детям рисовать тюльпаны на занятии по живописи. И мы начинаем вместе обсуждать, как сделать, чтобы это стало настоящим выражением себя живописными средствами, своего состояния, настроения, видения прекрасного, чтобы создалось свободное поле творчества. И на следующий день дети просто рисуют тюльпаны, незнакомая тетя-психолог в этом не участвует, а на самом деле, благодаря подготовленным воспитателям, идет глубокая психологическая и творческая работа.

О том, что детей обманывать вредно

Доктор Хаус в известном сериале настаивает: «Все люди врут». Это так, и в первую очередь это чувствуют дети. Они гораздо быстрее взрослых распознают ложь и лукавство. Поэтому так часто спрашивают: «А ты правду говоришь?» Значит, с раннего детства сталкиваются с обманом. Думаю, во многих ситуациях нашего вранья детям лучше сказать ребенку правду, чем придумывать что-то. Просто не нужно сообщать им информацию в полном объеме, с неприятными подробностями, они и не ждут от нас пространных объяснений. Еще одна засада, в которую мы сами себя загоняем, — обещания. Обещаем, думая, что потом будет легче выполнить невыполнимое сейчас. И опять врем и себе, и детям.

Другое дело, что на детские вопросы нужно отвечать хотя бы для того, чтобы подтвердить для ребенка его существование. Если я задаю вопрос и мне на него не отвечают — возникает страх, что меня вообще нет. Или что я неправильно думаю. Или задаю вопросы. Не нужно рождать у ребенка этот страх. Просто не нужно углубляться в лишние подробности. Лучше всегда уточнить: а почему он задал этот вопрос? А что его интересует?