«Если человек причиняет вред себе или окружающим, то мы можем его забрать, не спрашивая согласия»

Одним из главных событий прошедшей недели стала трагедия, произошедшая в Нижнем Новгороде: психически больной житель города Олег Белов, согласно версии следствия, убил своих шестерых детей, жену и мать. В четверг он был задержан полицией.

Эта история имеет важное продолжение. РБК сообщила, что психиатры и различные медицинские эксперты требуют ужесточить законодательство в области прав душевнобольных. Организация медицинской помощи психически больным станет основным вопросом ближайшего общественного совета при Минздраве, пишет газета. Ближайшее заседание может пройти уже в начале сентября.

Врачи и эксперты жалуются на то, что они не могут ничего сделать с психически больными людьми без их согласия на лечение. Они утверждают, что часто видят потенциально опасного пациента, но защитить общество от него не могут. Эксперты предлагают ужесточить законодательство.

«У нас в 1996 году изменилось законодательство в отношении психически больных — их нельзя ни госпитализировать, ни курировать силой, защищали права личности. Это действительно серьезно повлияло на ситуацию», — цитирует газета директор Института экономики здравоохранения НИУ ВШЭ Лариса Попович.

Однако у этой проблемы есть и обратная сторона. Если права душевнобольных не соблюдаются, то можно пересечь тонкую грань: на принудительное лечение могут быть отправлены те, кто в нем не нуждается. А выбраться из этой ловушки человеку будет сложнее.

Мы решили спросить у психиатров и юристов о том, видят ли они тут проблему. Что важнее — обезопасить общество от людей с опасными психическими заболеваниями или защитить права душевнобольных. Мнения разделились. Многие психиатры поддерживают ужесточение законодательства. Юристы же напоминают о плачевном опыте 1990-х годов, когда защитить человека от медицины было почти невозможно.

«Конечно, мы сталкиваемся с несогласием пациента лечиться, отрицанием самой болезни, — это частое явление в психиатрической и наркологической практике. Особенно, это касается пациентов с так называемыми двойными диагнозами, когда у зависимого от наркотиков или алкоголя человека есть еще и психическое расстройство.

Мы понимаем, что ему нужна помощь, что его нельзя оставлять без внимания специалистов, его близкие предвидят неладное, но сам человек, в силу болезни, этого не осознает и пишет отказ. Врачи знают, что отказывается он, потому что за него «сама болезнь решает», но сделать ничего в существующем правовом поле не могут.

Мы, конечно, за ужесточение законодательства в этом вопросе. Но, чтобы не вернуться к прежней репрессивной модели, нужно соблюсти два условия.

Во-первых, работать с такими пациентами в новых условиях должны все сегменты здравоохранения — и государственный и негосударственный. Не должно быть монополии государственного сектора, чтобы не допустить в этот механизм коррупционной составляющей.

Во-вторых, необходим контроль гражданского общества на всех этапах работы с такими пациентами. Тогда не будет перегибов, и мы получим здоровый механизм, который будет эффективно работать и на благо пациентов, нуждающихся в помощи, и на благо тех, кто живет с ними рядом.»

«У нас в законе предусмотрено много разных пунктов, чтобы опасный больной был госпитализирован принудительно.

Если человек представляет опасность или беспомощен, никто не посмотрит, что человек отказался от лечения, его госпитализируют еще до решения суда.

Я не понимаю, чего просят эти врачи. Возможно, они не знают наших законов или занимаются ерундой. Если они хотят, чтобы, как раньше, права больных совсем не соблюдались, то я категорически против. Это может привести к злоупотреблениям и ограничению прав этих граждан.

Я не понимаю, чем вызван этот ажиотаж. Психически нездоровые люди преступления совершают реже, нежели здоровые люди. Преступления здоровые люди совершают каждый день».

«Сейчас мы пользуемся законом о психиатрической помощи. 29-ая статья закона говорит,что принудительно можно госпитализировать больных. Если человек причиняет вред себе или окружающим, то мы можем его забрать, не спрашивая согласия. Это юридически понятно и логично.

Но вот человек приходит к вам и говорит, что хочет повеситься, но мы не можем его положить в больницу, потому что он еще не повесился. Мера ответственности перекладывается на формальные юридические области. Раньше психиатру выдавали диплом и он сам принимал решение. Если он совершал ошибку, его могли судить и лишить диплома. Если он делал что-то плохое, то работала презумпция невиновности врача — ему верили и доверяли. Сейчас все изменилось, и врачам не доверяют вообще.

Человеку дали диплом, но нет доверия. Мы лечим людей от наркомании, дежурный врач не имеет право назначит больному «Реланиум», он должен собрать подписи трех врачей, они должны коллективно написать, что они считают неоходимым ввести больному препарат. Все должны видеть, как медсестра колит, потом официально ампула хранится, это при том что «Реланиум» не является наркотиком. Хотя есть стандарты помощи, эти лекарства можно применять. Множество разных формальных сложностей показывает, что государство не доверяет врачам. Мы лечим наркоманов, мы с этим боремся.

Если дать возможность врачам оценивать состояние больного, это не приведет к коррупции — это заблуждение.

Как сейчас выглядит помещение больного в психиатрическую больницу без его согласия. Его взяли, привезли в больницу, в течение трех суток в больницу приезжает судья, собирает всех больных, которых привезли по скорой помощи. Многие из них на лекарствах и еле живые, еле идут. Их собирают судье, зачитывают выписки из истории болезни и доказывают, что этот человек должен находиться в психиатрической больнице. Судья общается с больными и решает, лечить ли этого человека без его согласия или нет. Проходит неделя- две человек говорит, что хочет домой. Ему говорят, что надо лечиться. Человек пишет заявление, и мы не имеем право его удерживать. Он выходит, а потом рубит своих детей.

Это касается и больных наркоманией. У больных патологическое влечение к психоактивным веществам, человек должен уколоться, или же он совершает разные поступки, может убить, зарезать в этом состоянии — это ужа доказано. Человек не понимает, что он делает, он просто не сознает это.

Теаретически мы можем применить к нему 29 статью, но практически никак. Он зарезал кого-то? Нет, но обещал зарезать! Вот пока не зарезал, положить не можем. Даже если человек что-то сделал в этом состоянии, взяли его в психушку, пока машина доехала, врач смотрит — вежливый нормальный человек. Он говорит: «это интриги, это родственники дали взятку, чтобы меня забрали». Психиатр, если положит такого человека в больницу, судье не сможет доказать, что этого человека нужно лечить. Судья не поймет, почему «адекватный человек заперт в клинике». Он скажет: «да, я не бросался из окна, это я родных припугнуть хотел просто, и все это козни против меня».

Например, наркоман ложится на 28 дней, а уходит через 3 дня. Две трети больных уходят с отказом от лечения на пике, когда хочется уколоться. Закон должен их удержать.

Речи идет о том, что необходимо с большим уважением относится к мнению професионалов, вы же дали человеку диплом. Мне дали регалии, значит должны мне доверять, а не наоборот».

«Нам мало что известно об этом событии (трагедии в Нижнем Новгороде — БГ), кроме как со слов СМИ, не всегда достаточно взвешенных и объективных. Пока нельзя с уверенностью утверждать, что обсуждаемая трагедия вообще имеет какое-то отношение к проблемам лечения и социального устройства лиц, страдающих психическими заболеваниями.

В любом случае следует отметить, что внесение изменений в законодательство о психиатрической помощи – вопрос деликатный и небыстрый. В настоящее время, в частности, разрабатываются изменения в соответствующие НПА, в том числе касающиеся вопросов помещения граждан в психиатрические стационары и интернаты. И уже на стадии предварительного обсуждения они вызывают массу возражений и несовпадающих мнений. Это совершенно нормально. Недопустимо вносить какие-то скоропалительные, непродуманные изменения лишь под влиянием одного трагичного, но частного эпизода. Ведь вполне может произойти и обратное, когда жизнь и семья человека окажется разрушенной из-за необоснованного вмешательства психиатрии – это не должно становиться поводом для немедленного изменения законодательства в противоположную сторону.

Предложения о внесении изменений в законодательство исходят из презумпции того, что врачи-психиатры обладают необходимыми знаниями и методиками, чтобы с гарантией (ну или с высокой надежностью) выявлять и упреждать возможные срывы у пациентов, и лишь отсутствие каких-то механизмов (каких именно? Никто не говорит конкретно) в законодательстве мешает врачам это делать. Между тем, для такого утверждения нет никаких веских оснований. Собственно, и сами ответственные врачи-психиатры такого не утверждают. Надежных способов выявлять и предотвращать подобные эпизоды не существует, о чем свидетельствует хотя бы пример майора Евсюкова, который, как высокопоставленный офицер полиции, проходил регулярные медицинские обследования, в том числе и у психиатра. Лечился (по некоторым данным) у психиатра и массовый убийца Виноградов. Да и сам Белов, о котором идет речь, состоял на диспансерном учете у психиатра, а значит, обращался к врачам за помощью, однако установить с ним конструктивного и эффективного взаимодействия с целью его лечения врачам, видимо, не удалось. Таким образом, предположение, что смещение баланса между правами пациента и правами общества и врача в пользу последних приведет к прекращению или сокращению подобных случаев не имеет под собой надежной почвы.

Нельзя в связи с этим не заметить, что существующее нормативное регулирование психиатрии, имеющее, по некоторым мнениям, перекос в пользу прав личности в ущерб интересам медицины и общественной безопасности, принималось не просто так. Это было результатом вовсе не каких-то идеалистических, романтических и наивных представлений «горе реформаторов», как это сейчас пытаются представить, а реакцией на накопленный негативный опыт советской и российской психиатрической практики, а именно, ее немедицинского применения, массового нарушения базовых человеческих прав, отступления от начал гуманности и международных обязательств нашей страны. В этой связи вряд ли можно считать правильным непродуманный и импульсивный «откат назад» в правовом регулировании психиатрии.

На самом деле, в ходе обсуждения трагедии остается непроясненным вопрос, насколько вообще статистически и социально значим этот инцидент. Насколько часты и заметны в общем массиве насильственных преступлений в нашей стране деяния, совершенные лицами, страдающими психическими заболеваниями и не получающими достаточного психиатрического лечения. Инициаторы реформ исходят из предположения о том, что некоторые психически больные опасны, а следовательно в их отношении должны быть приняты предупредительные меры (будь то медицинского либо ограничительного характера). На это можно возразить, что многие психически здоровые тоже опасны, и сплошь и рядом это заведомо известно окружающим. Однако никто не предлагает принимать в их отношении какие-то предупредительные меры. Вполне вероятно, что источник актов маломотивированной и внезапной агрессии – это общее психологическое, духовное и нравственное состояние нашего общества, что, разумеется, требует исправления, но заведомо не путем импульсивных законодательных инициатив. Вряд ли в общем массиве таких актов весомый вклад представляют действия именно пациентов психиатров, вызванные внезапным обострением их болезни. Прискорбно наблюдать попытки дешевого самопиара и отвлечения внимания общества от настоящих проблем путем призывов к дополнительным ограничениям и контролю в отношении одной из самых и без того незащищенных категорий граждан – лиц, страдающих психическими заболеваниями.

Исходя из этого, хотелось бы надеяться на то, что любые изменения в законодательство, касающиеся правового положения лиц с психическими расстройствами, будут приниматься только после всестороннего обсуждения и осмысления, но не скоропалительно и под влиянием сиюминутных событий. К чему я и призываю.»