Прощай, друг

Иллюстрация: Даша Рычкова

Так бывает: еще вчера ты болтал с другом по телефону и строил с ним планы на выходные, а сегодня его увезла скорая, и он, не приходя в сознание, умер в больнице. Еще отказываясь верить в то, что произошло, ты погружаешься в круговерть дел, которые совсем недавно казались тебе просто предметом черных анекдотов. Выбить место на кладбище, выбрать гроб, организовать перевозку и поминальный обед, договориться с могильщиками и батюшкой. И самое мучительное — заказать надпись на траурной ленте венка. Ведь любые слова, облеченные в устную или письменную форму, кажутся в эти минуты неуместной пошлостью.

В такие моменты абсолютно все открывается с иной стороны. Отец друга, воплощенная жизнерадостность, с которым мы иногда ездили на рыбалку, — в обычное время его казалось так много, что он занимал все пространство вокруг. Только теперь я заметил, что он совсем невысокий. Или это горе прижало его к земле. Мать, живая и хлопотливая женщина, стала неподвижной как статуя. Жена, тихая, домашняя, оказалась носителем недюжинного организаторского таланта — я едва успевал бегать с ней по инстанциям.

Чиновники в инстанциях тоже выглядели иначе. Начальник управления благоустройства города, в чьем ведении находятся и городские кладбища, — объект постоянных атак журналистов. Но в тот день «объект» превратился в «субъекта» — еще молодого, чуткого и деликатного, не допустившего ни минуты проволочек. Выразив соболезнования, он лично позвонил директору муниципального же предприятия ритуальных услуг, и тот уже ждал, когда мы приедем, отдавал распоряжения. Даже не знаю, как теперь писать критические статьи о городском мусоре и ямах на дорогах. А ведь придется, и начальник управления благоустройства не мог этого не понимать, проявляя свою совсем не чиновничью человечность.

И только в городской больнице, где скончался мой друг, все было как обычно. Проживая со смертью бок о бок, персонал настолько проникнут цинизмом, что едва ли есть на свете что-то, способное их по-настоящему потрясти.

Когда мы приехали забирать оттуда друга и уже погрузили его тело в спецмашину, нас нагнали какие-то суматошные санитарки предпенсионного возраста. «У вас на справке не хватает подписи такого-то врача! — кричали они. — Кто позволил? Мы не разрешаем вам его забирать, верните обратно! Мы вас под суд отдадим, милицию вызовем!»

Передать выражение их лиц, обезображенных возмущением, невозможно. Какая наглость, какое вопиющее пренебрежение нормами больничного документооборота! Мне пришлось собрать в кулак все остатки воли, чтобы эти тетки не отправились туда же, куда я увозил друга. На их счастье, со мной были его жена и сестра — молодые и крепкие женщины, не первый день живущие в Перми и знающие нравы здешнего младшего медперсонала. Я даже думать боюсь, что случилось бы, будь я не с ними, а с родителями друга: в эти дни их могла добить любая неумная санитарка.

«Бюрократия достанет тебя даже после смерти», — мудро заметил тогда один из мужиков от похоронной конторы.

Эта безобразная сцена — последнее, что я помню более-менее отчетливо. Потом мы куда-то ехали. Кто-то со мной о чем-то разговаривал, и я наверняка отвечал. Звонили какие-то люди по работе, и я выполнял функции, которых от меня ждали те, кого совершенно не касалось то, чем я занимаюсь в это время. Мы собирали какие-то деньги, которые кому-то тут же отдавали. Произносили какие-то слова. Кажется, я нес крест с приколоченным к нему портретом, и мне все еще казалось, что все это не взаправду, что я смотрю на это со стороны.

Так прошли три последних дня минувшей недели. После того как все это закончилось, я сел в машину и поехал в свой деревенский дом. Но друг все меня не отпускал.

Я запустил руку в бардачок, чтобы поставить диск — это оказался старый «Чингисхан», который он жутко любил и который я держал в машине прежде всего для него. Справа от дороги поле — мы намеревались выкупить его, стать землевладельцами, в шутку спорили, что там устроить: картофельную плантацию, дачные участки или вовсе страусиную ферму. В доме я надел старую рубаху и в кармане обнаружил пачку сигарет: это он забыл ее, когда был тут буквально неделю назад, — мы отмечали мой день рождения. Залез в холодильник — там стояла открытая банка черемши, которой он закусывал, выпивая за мое здоровье.

И тут меня накрыло.

Я наконец-то понял, что все это всерьез, что все происходит на самом деле. Что она всегда стоит рядом — эта худая тетка с косой на плече, прячущая свои страшные глаза под капюшоном. Она ждет своей минуты и никогда ее не упустит. Что с этой самой минуты моя жизнь больше не будет прежней — знание о таком жутком соседстве будет со мной днем и ночью.

Об этом забываешь, погрузившись в текучку, в домашние дела. Внешне жизнь перестала отличаться от той, что была в начале прошлой недели. Я так же ем, сплю, целую жену и детей, хожу на работу и даже смеюсь анекдотам и шуткам коллег.

Изменилась одна маленькая, совсем незаметная деталь внутри меня: теперь, когда мой друг ушел, я особенно остро боюсь одиночества.