Прощай, Абай

У памятника Абаю Кунанбаеву стоит толпа, человек пятьсот. Проводится последняя, решающая «ассамблея»: проще говоря, сбор жителей мирного лагеря. Главный вопрос — что делать, когда придет ОМОН.

То, что он придет, уже не обсуждается: все собравшиеся знают, что во вторник, с утра пораньше, Басманный суд удовлетворил жалобу жильцов близлежащих к Чистым прудам домов «на шум, вытоптанные клумбы и прочие безобразия» и постановил лагерь закрыть. Постановление вручили Илье Яшину в девять часов вечера, предписав очистить площадь перед памятником Кунанбаеву к полудню среды.

Поэтому в десять вечера на «ассамблее» обсуждают три сценария: свернуться до прихода ОМОНа на бульвары, срочно эвакуироваться после первых задержаний или оборонять лагерь во что бы то ни стало. Сценарии озвучивает брюнет в голубой рубашке. Он стоит в самом центре толпы, у подножия памятника, и его слова повторяют хором люди в передних рядах — так, чтобы было слышно тем, кто стоит «на галерке». Казалось бы, проще взять мегафон, но нельзя: любая усилительная техника в лагере запрещена, как запрещен, например, алкоголь и мусор в неположенных местах.

Хор голосов, берущий разбег у памятника, волной докатывается до края бульвара, и скоро все, включая, наверное, тех самых жителей близлежащих домов, знают, что был принят второй вариант — уйти, только когда придет ОМОН.

«Народные гулянья» вступили в заключительную фазу.

На бульваре стоит с очередным стаканом кофе из «Макдоналдса» бывший сотрудник ГУИНа, который сразу просит называть его «просто Дима». По его словам, он работал в СИЗО №5, затем устал от «ментовского беспредела» и подал рапорт об уходе, не дожидаясь пенсии. Все девять дней он провел «у Абая». С Димой я познакомилась в понедельник, и мы вместе обходили окрестные переулки, пытаясь вычислить, с какой стороны — с Маросейки или Сретенки — подъедут автозаки. В тот вечер обошлось, но автозаков ждали каждый вечер, поскольку все были уверены, что такая вольница не может быть долгой.

Это место можно было называть как угодно — детским садом, Грушинским фестивалем и даже — «А, это там, где доили корову?», но суть от этого не менялась: это было единственное место в городе, кроме, вероятно, вашей кухни, где можно было говорить и делать ровно то, что хотелось, без оглядки. Сюда мои подруги спокойно отпускали ночевать своих детей, зная, что они будут спать на одних газонах с тем, с кем надо. Ну да, здесь хипстеры играли в «Манчкин» и бадминтон и ходили сумасшедшие разного вида: особенно запомнилась средних лет блондинка, утверждавшая, что «Путин — Бог, и поэтому живет в Кремле». Помимо этого, блондинка каждому желающему сообщала, что у нее пятеро детей — «четверо от мужа, а пятый — от Владимира Николаевича, вот только вы ему, пожалуйста, об этом не говорите». Ну да, кухней в лагере занимались анархисты, за охрану отвечали националисты, а за порядок — футбольные болельщики. Разве о такой компании для своих детей мы мечтали?

Я разговаривала с одним из болельщиков: двадцатилетний Никита специально приехал в Москву из города Волгограда, любит команду «Торпедо» и за девять дней жизни в лагере прослушал добрый десяток лекций. Слово «лекция» на самом деле оказалось самым главным в лагере. Если на бульварах активно муссировались три темы: биотуалеты, судьба России и — сказывалась близость с хоральной синагогой и националистами — иудаизм, то под деревьями происходило самое интересное.

Я поняла это на шестой день существования лагеря, когда учительница истории школы №1567 Тамара Эйдельман прочла свою лекцию «История гражданского неповиновения: от Сократа до Мартина Лютера Кинга». Двести человек — студенты, анархисты, националисты и футбольные болельщики — слушали рассказ о том, как в разное время боролись с властью Сократ, Диоген, Лев Толстой, Махатма Ганди и Мартин Лютер Кинг.

Было бы опрометчиво назвать эту лекцию агитацией: Тамара Эйдельман, женщина среднего роста и ироничной до едкости харизмы, просто перечисляла разные исторические факты. Например, она говорила, что Махатма Ганди был юристом, причем очень плохим. Все свои судебные дела он практически провалил — что удивительно, потому что потом за ним последуют миллионы. «Он был плохим юристом, но хорошим борцом за справедливость», и публика начинала перешептываться: «О, мы знаем еще одного плохого юриста, но хорошего борца за справедливость».

А когда она рассказывала про сидячие забастовки в Индии, то и тут все согласно кивали: потому что — да, дежавю на Болотной площади. И, хотя разница между Навальным и Ганди настолько велика, насколько это вообще возможно, связь с историей, как бы патетически это ни звучало, ощущалась на Чистопрудном бульваре тактильно.

Своего пика лекция достигла в тот момент, когда Тамара Эйдельман перешла к временам Мартина Лютера Кинга, и мне хочется процитировать полностью этот отрывок: «Штаты вводили ограничения на право голоса, хотя по закону голосовать могли все. Для чернокожих проводили контрольные, и были вопросы, на которые не могли ответить даже выпускники университетов, — нужно было прокомментировать одну из 250 статей Конституции. Только после этого можно было голосовать. В Миссисипи приехало много активистов с севера, молодых длинноволосых ребят. И эти ребята стали готовить к голосованию. Училось 17 тысяч человек, из них 1 600 сдали экзамены. Люди почувствовали себя совсем иначе, они приобрели образование, сдружились с белыми. Этот проект длился десять недель: по меньшей мере три гражданских активиста были убиты, четыре человека получили тяжелые ранения, 80 человек были избиты, в 37 церквей бросили бомбы (или их подожгли), 30 магазинов, где владельцами были темнокожие, были сожжены. Но в конце концов был подписан целый ряд законов, которые убрали всю десегрегацию, были приняты абсолютно равные права и отменены экзамены для голосования».

Двести молодых людей разного пола, с разными стрижками, кто-то в очках, а кто-то — с тоннельными сережками, слушали Эйдельман.

В толпе стояла еще одна учительница, Надежда Шапиро, преподавательница литературы из школы №57, которая в ночь после митинга на Болотной площади сама ездила в ОВД «Фили-Давыдково» и вызволяла своих бывших учеников, случайно попавших под «замес».

Днем 15 мая активисты КПРФ из города Солнечногорска рассказывали, как зимой 2005 года перекрыли Ленинградский проспект и начали мощную и успешную кампанию против монетизации пенсионных льгот. Им громко хлопали пенсионеры с белыми ленточками.

В восемь вечера Борис Куприянов, хозяин магазина «Фаланстер», объяснял, почему «горизонталь гражданской власти лучше тоталитарной вертикали», и призывал собравшихся вместе с их друзьями и знакомыми думать о том, что пошагово, по мелочи, нужно изменить в современной России.

Через дерево от Куприянова, под стендом «Профсоюз «Учитель»», мамам с колясками разъясняли, что это такое — реформа образования, и рассказывали про хорошие школы и детские сады.

Все вместе было похоже на хорошие уроки, приносящие реальную пользу, и ни секунды — на митинг с надсадными и надоевшими лозунгами.

Но во вторник все кончилось. У фонтана гуляющим людям раздали на память газету «Добрый лагерь». Экологи организованно рассортировали мусор по пакетам и погрузили их в машины. Клумбу с тюльпанами затянули красно-белой лентой и привесили к ней лист бумаги с надписью: «За эту «вытоптанную» клумбу нам придется заплатить штраф в 2,5 млн рублей».

Люди на бульварах ощутимо погрустнели, и вместо «судьбы России» все чаще слышалось: «космонавты» и «автозак».

В шесть утра лагерь разогнали. Задержали 20 человек, Чистопрудный оцепили, и в городе снова началась игра в догонялки.

Школа закончилась. Наступает лето, а значит — долгие и противные каникулы.