Прохиндиада

фотография: Rex/Fotobank

Когда в Париже подняли трубку, я поначалу подумал, что говорю с автоответчиком. Кажется, я едва успел сказать дежурное «мистер», когда едкий, смешливый голос на том конце провода обрушил на меня поток слов. Он что-то восклицал про Москву, в которую согласился поехать не раздумывая, он пунктирно излагал свою биографию (Сид-Вишес-китайские-школьницы-Катрин-Денев), он хохотал над собственными шутками, он восторженно тараторил, что будущее поп-культуры — за подростками и видеоиграми. Слушая этот экстатический монолог и безуспешно пытаясь вставить в него собственные вопросы, я почему-то очень живо представил себе, как за 25 лет до этого он подобным же образом расстреливал словами нью-йоркских торчков или юных агрессивных пролетариев из неблагополучных районов Лондона. Представил — и совершенно не удивился, что в процессе и впоследствии многие из них называли его м…даком.

Человека звали Малкольм МакЛарен, и на момент нашей односторонней беседы ему едва исполнилось 60. Кем он был? Гением пиара, возникшим в тот момент, когда и слова-то такого не было. Хрестоматийным жуликоватым импрессарио в клетчатом пиджаке, колесившим по миру. Создателем, опекуном и разрушителем Sex Pistols — самой известной, скандальной и возмутительной панк-группы, до основания взбаламутившей рок-музыку. Человеком, который первым из людей с белой кожей решил всерьез прислушаться к хип-хопу. Продюсером в абсолютно российском смысле слова — который раскручивал, разводил, надувал. Автором опер и рекламных роликов British Airways, голливудским деятелем, неудачливым кандидатом в мэры Лондона. Гениальным прохиндеем, мошенником мирового класса, вдохновенно разыгрывавшим каждую свою аферу, — характерно, что музыкальная карьера МакЛарена началась с воровства и им же закончилась: вначале была секс-пистолсовская «Pretty Vacant», внаглую списанная с гимна нью-йоркских аутсайдеров «Blank Generation», в конце — прозвучавшая в «Убить Билла» песня «About Her», за которую МакЛарена пытался привлечь какой-то француз, обвинивший старика в плагиате.

М…даком его называли часто. Называли в Нью-Йорке начала 70-х — когда он, взявшись за загибавшихся New York Dolls, безалаберных нью-йоркских протопан­ков с тяжелым характером, пытался переодеть их в красные костюмы и заставить играть под маоистским флагом. Называли в Лос-Анджелесе, когда он разгуливал по тамошнему зною в своем модном костюме (временный басист NYD Питер Джордан вспоминал: «Однажды мы по­шли на пляж. Малкольм был одет с ног до головы в эти свои е…ные фирменные шмотки! Я ему: «Малкольм, на х… тебе ботинки и носки? Мы же во Флориде на пляже!» А он мне: «Да ты же сгоришь на солнце, сынок!»). Называл вокалист Sex Pistols Джон Лайдон, он же Джонни Роттен, — за все хорошее и конкретно за то, что МакЛарен отдал ему его же имя и его же песни только после судебного разбирательства; когда Лайдона как-то спросили, кто мог бы сыграть МакЛарена в фильме про Sex Pistols, он ответил: «Огромная жирная старуха». Называли — правда, выбирая более парламентские выражения — журналисты и депутаты: за подрыв моральных устоев, за то, что тот науськивал подопечных материться в прямом эфире (существует множество историй про то, как МакЛарен вмеши­вался в интервью Sex Pistols, требуя от музыкантов прекратить церемонии и немедленно послать журналистов куда подальше), и за то, что распространял фотографии сидящей голышом на траве 15-летней вокалистки группы Bow Wow Wow. Да много кто называл — и в принципе, заголовком к некрологу МакЛарену вполне могла бы быть генсбуровская песенка «Реквием по м…даку». Реквием, который он — человек, на протяжении 30 лет чувствовавший движения поп-культуры лучше, чем кто бы то ни было, — безусловно, заслужил.

Дотошный психоаналитик наверняка сумел бы расписать все деяния МакЛарена по Фрейду — уж очень биография располагает. Он родился в семье автоугонщика, которого никогда не видел, и еврейской девушки, падкой до мужчин. Он жил и воспитывался в доме своей бабушки — на­следницы солидного состояния, приятельствовавшей с Агатой Кристи и имевшей обыкновение переодевать внука в женское платье (она говорила ему: «Зна­ешь, Малкольм, плохим быть очень сложно. Надо много работать над собой. Но кому охо­та быть хорошим?»). Его за­ставили ­прочитать «Джейн Эйр», когда ему было семь. По выходным он ходил в гости к матери и пялился в телевизор, слушая, как на кухне женщины обсуждают секс. Его долго не пускали в художественную школу, боясь, что там он будет таращиться на голых натурщиц. Он сбегал из дома, бросал школы, работал дегустатором вина и бариста в аэропорту Хитроу (клиенты жаловались, что кофе обычно оказывался у них на рубашке), писал картины маслом, открывал для себя новое искусство, внедрялся в тусовку. В 1968-м он попробовал податься в бунтующий Париж и попал к шапочному раз­бору — но странным образом именно этот смешной человек самым наглядным образом реализовал идеи ситуационизма, написав партитуру для революции повседневности.

фотография: Getty/Fotobank

Вивьен Вествуд и Малкольм МакЛарен в окружении моделей. 1985 год

МакЛарен не изобретал панк — он всего лишь придумал, как его упаковать и монетизировать, но этого всего лишь оказалось достаточно, чтобы взорвать рок-музыку изнутри; на энергии, выпущенной в результате этого взрыва, она во многом работает до сих пор. Лондонский модник и хлыщ, прибывший в начале 70-х в Америку разнюхивать про тамошний буйный андеграунд, он был чужим для всех этих New York Dolls и Ричардов Хеллов — и именно поэтому сообразил, что со всем этим надо делать. Недаром первым, что сделал Малкольм вместе с ли­шившей его невинности Вивьен Вествуд, был магазин, торговавший шмотками из 50-х. «В 60-х, — говорил он, никогда не любивший «Битлз», — индустрия просто-напросто научилась продавать рок-н-ролл и секс, которые унаследовала от прошлого десятилетия. Продавать не хуже, чем товары для быта. В этом была огромная ложь, которую никто не осознавал, — и мне хотелось разоблачить ее».

Панк, каким его оформил МакЛарен, и был, в сущности, такой извращенной репликой 50-х. Вместо тазобедренных движений Чака Берри и Элвиса — танец пого, вместо набриолиненных коков — ирокезы, вместо простецкого рок-н-ролла — тот же, в общем-то, простецкий рок-н-ролл, только сыгранный и спетый наотмашь и насмерть. МакЛарен всего лишь показал, что из писсуара, если его поставить на сцену и правильно оформить афишу, тоже может получиться ­фонтан. Опекаемые им Sex Pistols ста­ли идеальной тотальной инсталляцией с непредусмотренно красивым финалом, которого вряд ли мог желать даже их создатель: стремительный успех, первые полосы, проклятия в адрес английской королевы и ее «фашистского режима» («God Save the Queen») в лидерах продаж, аншлаги и легионы последователей, пот на концертах, наркотики, секс и рвота после концертов, мировые гастроли, внезапный распад — и образцовая рок-н-ролльная смерть в качестве окончательной точки.

фотография:? Getty/Fotobank
МакЛарен позирует для промокампании своего «оперного» альбома «Fans». 1984 год

Он ведь и Сида Вишеса, так удачно передознувшегося в 1979-м, взял в группу иск­лючительно за манеру поведения, по­сколь­ку на басу тот играть толком не умел, — а когда Сида обвинили в убийстве его подруги Нэнси, быстренько подсуетился и выпустил посвященные инциденту майки. МакЛарен относился к творениям своих протеже как к способу изящно сломать об колено общество спектакля, а для них самих эти песни были отчаянным криком людей, лишенных будущего, — поэтому-то они друг друга и не переносили, но, впрочем, поэтому и существовать друг без друга не могли. «Малкольм думал, что Sex Pistols — это грандиозная поэтизация пустоты, — негодовал потом Джонни Роттен. — Он считал, в нас было какое-то эстетство. Ни хрена подобного, Малкольм, — тебе следовало бы оглянуться вокруг и увидеть, что мы реально жили в этом дерьме».

МакЛарен до конца своих дней продолжал при каждом удобном случае цитировать Ги Дебора — и как будто воплотил в своих практиках деборовскую теорию дрейфа: технику быстрого перемещения сквозь разнообразные среды, позволяющую взломать рутину каждой из них. Пожалуй, он двигался даже слишком быстро. В 1980-м он встретил в Южном Бронксе рэпера-пионера Африку Бам­баату — и вскоре стал первым белым человеком, записавшим хип-хоп-трек (международный хит «Buffalo Gals»), — задолго до того как хип-хоп стал самой популярной музыкой в мире. В 1985-м он подкатывал к только начинавшим тогда Red Hot Chili Peppers — безуспешно. В 1994-м выпустил альбом «Paris», где под ажурную фоновую электронику на пару с Катрин Денев вкрадчиво признавался в любви к французской столице, — тем самым предвосхитив будущую моду на лаунж: лучшей музыки для кофеен и сейчас трудно сыскать. Даже забытая попытка раскрутить китайский ансамбль Wild Strawberries с теперешней точки зрения кажется ходом всего лишь преждевременным. Когда в середине нулевых МакЛарен рассказывал мне по телефону, что поп-музыкой теперь будут рулить школьники, а самое главное для мировой индустрии развлечений — это видеоигры, это казалось пустой болтовней; но сейчас, когда самым популярным рок-ансамблем страны по факту являются «Ранетки», а передовой электронный жанр вонки строится на звуках восьмибитных приставок, кто скажет, что он был неправ?

AP/Fotolink?
МакЛарен контролирует, как члены Sex Pistols подписывают контракт с A&M Records. 1977 год

В нулевых МакЛарен волей-неволей вынужден был играть обыденную роль властителя дум на пенсии. Пока постаревший Джонни Роттен рекламировал сливочное масло и возрождал ЗАО Sex Pistols (общество спектакля все-таки пережевало и панк-рок), МакЛарен разъезжал по миру с лекциями и диджей-сетами, привычно фонтанируя идеями, к которым уже толком никто не прислушивался. Бывал он и в Москве. «Чувствовался в нем какой-то злобный шарм, — вспоминает промоутер Роман Унгуряну, организовавший московские гастроли МакЛарена. — Все время казалось, что он строит какие-то очередные глобальные планы по захвату мира. Он медленно двигался, но быстро думал». «К нему уже тогда относились иронически, — рассказывает журналист Филипп Миронов, в последний приезд МакЛарена гулявший с ним по Красной площади и по Третьяковке. — Как к гоголевскому такому персонажу. Он работал в режиме радио, болтал без умолку, про­водил очень неожиданные параллели между нашими шестидесятниками и английским kitchen sink realism, ну и производил, конечно, впечатление человека в некотором маразме. Но при этом с ним было, знаете, как со старым преподава­телем в университете: вне кафедры путается в пространстве, а на лекции — заслушаешься».

«Он был адский живчик — никакой смерти в нем даже близко не чувствовалось, хотя когда мы общались, он уже был болен», — добавляет Миронов. И правда: с чем с чем, а со смертью МакЛарен никогда дела не имел и как будто бы и не собирался — казалось, он и ее сможет провести, как какой-нибудь Ходжа Насреддин или барон Мюнхаузен. Его кончина не вы­звала особого шума — на похороны не продавали билеты, и вряд ли толпы ринутся в магазины за переизданием диска «Paris». Не Майкл Джексон, в общем, — хотя по большому счету МакЛарен сделал для поп-культуры не меньше. Джексон стал олицетворением величайшего триумфа и тра­гедии поп-музыки — МакЛарен срежиссировал самую мощную аферу в истории рок-н-ролла. Смерть Джексона констатировала конец эпохи больших звезд — смерть МакЛарена, видимо, констатирует, что эпоха, когда музыка могла представлять угрозу мироустройству, тоже закончилась.

Когда в 1982-м МакЛарена спросили, кем бы он хотел, чтобы его запомнили, он ответил: «Человеком, который мечтал быть анархистом. Надеюсь, у меня получалось неплохо». Впрочем, этот некролог можно сформулировать и короче — словами Уильяма Берроуза: «Я всегда думал, что панк — это тот, кто все просек и на это забил».