Презумпция виновности

Все лето маркетолог Татьяна Макарова посещает заседания Таганского суда — судят ее мужа, чиновника министерства транспорта, заместителя начальника департамента экономики и финансов Владимира Макарова. Его обвиняют в совершении насильственных действий сексуального характера в отношении несовершеннолетней. Несовершеннолетнюю зовут Элина. Сейчас ей восемь лет. Она — единственная дочь Татьяны и Владимира. Несмотря на отсутствие хотя бы единственного доказательства, велики шансы, что Владимира осудят.

В январе 2009 года ростовчанин Владимир Макаров, по образованию инженер, выиграл конкурс на должность заместителя начальника департамента экономики и финансов в Министерстве транспорта РФ. Переехал в Москву, которую, если верить жене, считал «городом больших возможностей». Снял квартиру в районе метро «Таганская», начал ремонт. На стену одной из двух комнат съемной квартиры, в предполагаемую детскую, Владимир повесил простой гимнастический снаряд — шведскую стенку. В мае 2009 года из Ростова к Владимиру переехала семья — маркетолог Татьяна и шестилетняя Элина. Татьяна переезжала с неохотой — Москва ей не нравится, «не радует», и с любимой работой Татьяне расставаться не хотелось. Впрочем, здесь, в Москве, в районе все той же «Таганской», у Татьяны жил отец. И она подумала — ладно, переедем. Посмотрим, как пойдет.

Год, говорит Татьяна, прошел совершенно нормально, особенных событий не было. Летом 2010 года к ним приехали родственники из Барнаула, жена двоюродного брата Татьяны Елена и ее дочь Даша. Жили так: по утрам вместе пили кофе, расходились по делам, вечером ужинали. Татьяна готовила на всех. В четверг 22 июля 2010 года отец Татьяны Иван улетел в командировку в Киев.

На обычном распорядке это никак не сказалось: утром в пятницу все вместе, как всегда, выпили кофе, затем родственники пошли гулять по Москве, Владимир поехал на работу. Татьяна с Элиной стали обходить соседние дворы — за два дня до пятницы, в среду, на прогулке девочку сбил с ног бульдог, оцарапал ей лицо, и Татьяна искала хозяйку собаки, чтобы высказать ей свои претензии. «Собачница, — поясняет Татьяна, — даже не подошла к девочке, не поинтересовалась, нужна ли какая-то помощь, а быстро убежала вместе со своим псом. А нам, между прочим, пришлось дочку возить в клинику Рошаля, на перевязки». Она перебирает события 23 июля тщательно, и у собеседника возникает обманчивый эффект присутствия: «В 8.30 Вова уехал на работу, на Лубянку, мы с Элей были дома. В обеденный перерыв Вова отвез нас на перевязку к Рошалю, на Полянку. Там дочке наложили компресс и велели приехать в субботу с утра, сказав, что если все так же будет плохо, то нас в больницу положат, из-за лица этого. Потом муж нас привез домой, мы зашли в квартиру, а он поехал дальше работать. Вова вернулся с работы в районе 19.00. Пришел, сказал, что у него очень болит голова и что он сейчас поест и ляжет спать. Я ему сказала, пусть ложится, а мы пойдем с дочерью в аптеку, покупать пластырь с левомиколем, как у Рошаля сказали. Одела дочь, мы пошли в аптеку, купили все и домой побежали, потому что эта родственница моя, Лена, позвонила мне от метро и сказала: «Мы скоро с Дашей будем у вашего дома, а вы где?» Я говорю: «Да все уже, заходим». Зашли в квартиру, разбудили Володю, он только умыться успел, как пришли две родственницы наши. У нас квартира двухкомнатная, мы все, взрослые, сидели на диване в зале и ели, разговаривали. Эля в соседней комнате была». Что ели? «Бешбармак. Потом дочка моя на допросе следователю сказала, что она поела бешбармак, а руки не вымыла, а бешбармак жирный. Она полезла на шведскую стенку, и руки у нее — соскользнули». Грохот, говорит Татьяна, услышали все. Взрослые соскочили с дивана и забежали в комнату. Элина лежала на полу и не могла вдохнуть. Татьяна говорит, что лицо дочки начало белеть, она бросилась к ней и закричала: «Вызывайте скорую!» И несмотря на все то что случилось дальше, самым страшным воспоминанием для Татьяны остается падение дочери: «У меня до сих пор перед глазами стоит, как она корчится и не может вдохнуть». Когда приехала скорая помощь, Элина уже могла нормально дышать. Приехавшие врачи сказали, что спина у девочки, скорее всего, в порядке, но Таня с Володей стали требовать, чтобы дочь отвезли в больницу и сделали рентген.

Больница

Элину повезли в клинику Святого Владимира, в дежурную больницу. В отделении хирургии девочке сделали рентгеновский снимок, заподозрили компрессионный перелом 5-го и 6-го позвонков и положили на вытяжку. Отец положил девочку на каталку, и он же держал ее за руку, пока у дочери брали анализ крови. Это важно не из эмоциональных соображений, а из фразы, которая в последствии окажется одним из главных пусковых механизмов этого дела. Потом девочка заснула, а врачи сказали, что ее надо класть в стационар хирургического отделения. Владимир поехал домой. Татьяна осталась с ребенком. Ближе к полуночи в палату зашла медсестра отделения Ольга Аверина: «Ребенку надо сделать анализ, чтобы исключить ушиб почек. Возьмите в туалете судно, соберите мочу». Татьяна взяла судно, поскольку по-другому у дочери, лежащей на вытяжке, мочу было не собрать, а потом перелила жидкость в одноразовый контейнер. Буквально через пятнадцать минут, по словам Татьяны, ей объявили: «Анализ нужно пересдать». И она, если честно, очень испугалась: «У Элины серьезное заболевание, нервно-артритический диатез, при котором в моче вырабатывается ацетон. Я подумала, что от падения у дочки началось обострение и лаборант нашел в анализе кетоновые тела». В этот раз Таня собирала мочу в выданную ей металлическую ванночку «вроде тех, в которых стоматологи инструменты хранят». Жидкость перелили в очередной одноразовый контейнер. Минут через пятнадцать к Татьяне пришли пять медработников, среди которых были хирург Мария Юткина и хирург Светлана Рубель. Врачи сказали: «В анализах мочи вашего ребенка обнаружены неподвижные сперматозоиды. Как вы можете это объяснить?» Татьяна воспроизводит их беседу: «Я ответила, что никак». А они: «У вас ребенок один гуляет?» — «Да нет, она даже на лифте один не ездит, целый день со мной провела». — «Значит, это кто-то из ваших мужчин. Кто с вами живет?» — «Есть папа, но он в отъезде, есть муж». — «Тогда мы звоним в милицию». До звонка в милицию врачи решили провести при помощи коллег осмотр девочки и проверить, есть ли у нее внешние повреждения половых органов. Двое человек раздвигали полусонной девочке ноги. Эля проснулась и сказала следующее: «Папа, мне больно!»

Несмотря на то что никаких внешних повреждений у девочки обнаружено не было, а последующий первичный осмотр гинеколога показал, что девственная плева цела, после этой фразы врачи сразу поняли, что дело неладно, и Светлана Рубель позвонила в милицию. Забегая вперед, стоит сказать, что последующий гинекологический осмотр девочки, проведенный пятью специалистами Минздрава при помощи специальной техники с десятикратным увеличением, тоже не выявил абсолютно никаких повреждений. Впрочем, это было уже не столь важно. «Правоохранительные органы с задачей нас сберечь не справляются, и каждый думает, что надо на своем месте делать их работу», — объясняет поведение врачей адвокат Владимира Макарова Олег Асташенков.

Татьяна пытается мыслить логически, и вот какая у нее получается картина: «Я врачей понимаю. Представьте, на лице у ребенка царапина, спина поломана, и еще такое находят. Я бы на их месте тоже в милицию сообщила». Той же ночью сотрудники Таганского ОВД обыскали квартиру Макаровых: искали порнографию, но ничего не нашли. Для проведения судебно-биологической экспертизы изъяли простыню, на которой спал Владимир. Два контейнера с мочой Эли, в которой лаборантом больницы Святого Владимира были обнаружены сперматозоиды, мазок с влагалищным содержимым Эли, ее же майка и трусы и простыня с образцами ДНК Владимира Макарова были отправлены в бюро СМЭ Минздрава РФ. Образцы получила эксперт Майя Исаенко.

Психолог 

26 июля, в понедельник, в больницу приехал следователь СК при прокуратуре РФ Дмитрий Лопаев, который тщетно пытался выяснить у девочки какую-либо информацию о наличии сексуального опыта. В тот же день в больнице появилась психолог центра «Озон» Лейла Соколова, которая провела первичное психологическое обследование Элины. В своем заключении Соколова пишет следующее: «На тему взаимоотношений с отцом или дедом девочка разговаривать не захотела: «Я знаю, о чем вы меня будете спрашивать. Меня мама за эти три дня уже много раз об этом спрашивала. О том, не делал ли мне кто-то больно. Никто мне ничего не делал и не трогал, я уже все рассказала!» Любые предположения психолога о том, что кто-то из взрослых играл с Элиной в неприличные игры или трогал «там, где не надо», девочка отрицала. Лейла попросила девочку нарисовать любой рисунок несуществующего животного, и та нарисовала женщину-кошку с длинным черным хвостом. «На фоне цветного изображения хвост повторно изображен черным цветом и плотно закрашен (данная особенность характерна для рисунков детей, имеющих опыт сексуального вовлечения), сам рисунок выполнен со значительным психомоторным напряжением», — пишет Соколова. Она делает вывод, что «особенности выполнения проективных методик косвенно указывают на то, что девочка вовлечена в сексуальные отношения со значимым взрослым». Заключение Соколовой забирает Дмитрий Лопаев, юный следователь двадцати пяти лет.

Арест

28 июля Элину Макарову снимают с вытяжки и выписывают из больницы, а через неделю она вместе с Татьяной уезжает отдыхать в Анапу. Потом — в Ростов-на-Дону. Владимир Макаров остается в Москве. Результаты первой судебно-медицинской экспертизы, готовой подтвердить или опровергнуть наличие сперматозоидов в моче, еще не готовы. Но на основании заявления врачей больницы Святого Владимира Лопаев делает вывод о том, что «в неустановленное следствием время в неустановленном следствием месте неустановленное следствием лицо совершило в отношении Макаровой Э.В. насильственные действия сексуального характера». 11 августа против Владимира Макарова возбуждается уголовное дело. Основание: рапорт Лопаева, в котором тот пишет, что «в телефонном разговоре эксперт М.В.Исаенко сообщила ему, что в биологических следах Макаровой Э.В. обнаружила сперматозоиды». Учитывая, что в заключении эксперта №942, подписанном Исаенко М.В., указано, что «экспертиза начата 18 августа 2010 года и закончена 23 августа 2010 года», этот телефонный разговор, мягко говоря, можно считать сомнительным: в заключении эксперта таких сведений не содержится, а в своих показаниях на суде эксперт Исаенко утверждала, что ничего подобного следователю Лопаеву не говорила. Но Владимир Макаров ничего об этом не знает. Он начинает защищаться. Чтобы доказать свою невиновность, он решает пройти исследование на детекторе лжи. Ему рекомендуют полиграфолога Игоря Нестеренко. Стоимость процедуры — 150 тысяч рублей. Исследование на детекторе лжи началось 18 августа в 18.00, что само по себе является нарушением: по правилам такое обследование должно проводиться только в первой половине дня, до 15.00. Исследование подошло к концу около 22.30. Если верить Татьяне, Нестеренко сказал, что после 22.00 проходить полиграф уже нельзя, а времени, чтобы сформулировать корректное заключение, ему не хватает и чтобы все получилось нормально, через некоторое время надо пройти еще одно исследование, расширенное, за 300 тысяч рублей. Но только лучше перед этим уехать отдохнуть.

И Владимир Макаров, с которого никто не брал подписку о невыезде, поскольку официально никаких обвинений ему предъявлено не было, уезжает в Ростов-на-Дону. К семье. В отпуск. Отдыхать перед проверкой на детекторе.

Охота на ведьм

«Володя приехал в Ростов и начал узнавать у различных знакомых, сколько стоит полиграф. Ему все сказали, что таких цен — 150 тысяч — не бывает, исследование стоит раз в пять дешевле, с нас просто тянут деньги, — объясняет Татьяна. — Поэтому в середине августа муж позвонил Нестеренко и сказал, что не будет проходить у него проверок на полиграфе. На следующий же день Нестеренко пошел в следственное управление и написал заявление о том, что такой-то проходил у него обследование… Он написал ТАКОЕ заключение, что у меня волосы дыбом встали. Все, что он мог приплести на сексуальную тему, он приплел. А как только у следствия появился этот документ, они сразу выслали машину в Ростов, чтобы мужа забрать в Москву. 17 августа Володя повел дочь в художественную школу, разложил ей краски, вышел на крыльцо, и его задержали».

Татьяна плакала только при задержании мужа. Сейчас, когда ее муж уже больше года находится в Бутырке, она не плачет: «Одни плачут, другие — нет, но разве от этого легче?» Но еще до того как Владимира поместили в СИЗО, пришли результаты той самой, первой экспертизы. Согласно им в вещественных доказательствах следов спермы обнаружено не было. Однако в своем заключении эксперт Исаенко М.В. пишет, что «это может свидетельствовать о крайне низком содержании генетического спермального происхождения в исходном объекте исследования (ниже порога чувствительности используемых методов анализа)».

На основании этого заключения сделать вывод «о присутствии сперматозоидов» было решительно невозможно.

И 10 сентября следствие отправляет вещественные доказательства на повторную экспертизу в ФГУ «Российский центр судебно-медицинской экспертизы Росздрава».

Спасение рядового

С адвокатом Владимира Макарова я встречаюсь в Институте биохимической физики имени Н.М.Эмануэля. Олег Асташенков, невысокий человек лет пятидесяти, в сером костюме и с непременным портфелем в руках. Мы разговариваем с ним в скупо обставленном институтском предбаннике: стол, телефон, единственный стул. За стеклянной стеной предбанника быстро ходит Татьяна Макарова и разговаривает с кем-то по телефону. Если смотреть на нее сквозь прозрачную стену, кажется, что она беззвучно кричит. Татьяна подходит к нам и падает на единственный стул косо, как в обморок. Ни адвокат, ни Татьяна не могут мне объяснить, почему Владимира Макарова не выпустили из СИЗО после того, как 22 ноября в следственный комитет поступили результаты второй судебно-медицинской экспертизы. Согласно которым «в материале, экстрагированном из следов на предметном стекле с влагалищным содержимым Макаровой Э.В., на трусах и майке Макаровой Э.В сперма не обнаружена. Каких-либо генотипических признаков, не свойственных Макаровой Э.В., в препаратах ДНК, полученных из образцов мочи, не выявлено. Присутствие в этих объектах генетического материала от Макарова В.В. исключается». Исследование проводили эксперты Ю.В.Кушнарева, Е.Ю.Земскова, Н.А.Бинько и П.Л.Иванов.

Все эксперты, пока идет суд, не имеют права давать свои комментарии прессе. Но один из специалистов, хорошо знакомых с делом Макарова, утверждает, что «следователи очень надеялись на то, что вторая экспертиза обязательно что-нибудь да и найдет. Этого не произошло, и сейчас в прокуратуре рады бы забыть о результатах второго исследования». Его смелое заявление подтверждается тем, что пока ни один из специалистов, проводивших второе исследование, не был вызван стороной обвинения в суд. Хотя эксперт Майя Исаенко, допустившая в своем заключении наличие в образцах «крайне низкого, ниже порога чувствительности, содержания спермального материала», была допрошена. «Эти сперматозоиды остались только на бумаге, — утверждает Татьяна Макарова. — Возможно, лаборантка увидела что-то, а вот что именно, узнать мы никак не можем. Вероятно, лаборантка смотрела анализы на грязных предметных стеклах. А стекла, сказали адвокату, не сохранились». В конце ноября, когда стали известны результаты второй экспертизы, Асташенков пошел в следственный комитет и попросил отпустить своего подзащитного на свободу — за недоказанностью вины. Там ему сказали, что у следствия есть совокупность доказательств. Асташенков объясняет: «Они считают, а вдруг Макаров все-таки виноват? Они говорят: «Мы не можем взять на себя ответственность, пусть все решает суд. Вдруг через пять лет девочка скажет маме: «Было». Хотя фактически самим же обвинением доказана полная невиновность».

Дело было передано в суд. 18 мая после предварительного слушания судья Таганского суда Наталья Ларина вернула дело в прокуратуру, поскольку подсудимому было предъявлено неконкретное обвинение без указания места, времени и действий. Прокуратура обратилась в Мосгорсуд, в котором решили: слушать так, как есть. 20 июня начался суд по делу Владимира Макарова.

Обычный подозреваемый

Что мы знаем про Владимира Макарова? Из рассказов его жены складывается образ человека обычного. Он познакомился с Татьяной тринадцать лет назад, через общих друзей. Ухаживал за невестой недолго, «как познакомились, так и не расставались». Внешне привлекательный. Высокий. Заботливый, «все всегда делал». На море с семьей ездили отдыхать два раза в год. Катается на роликовых коньках. Увлекается экономикой, читает «Коммерсант» и «Ведомости», педантичный до въедливости. На «Марши несогласных» не ходил, гордился своей страной.

«Макаров? — переспрашивает меня Асташенков. — Макаров — он человек неудобный. Он постоянно напоминает врачам и следователям об их обязанностях. Когда девочка упала со шведской стенки и приехала скорая помощь, он настаивал: «Надо везти девочку в больницу, делать снимок. Не упустить!» В больнице дежурному хирургу прокурором грозил. Не успел начаться суд, Макаров выступил с предварительным заявлением: «Пусть помнят эти следователи и прокуроры, что скоро начнутся другие процессы! Другие прокуроры придут на ваше место!» Так что теперь для них дело чести — его не выпустить. Мне приходилось даже повышать на него голос в изоляторе: ведь можно славировать, можно приспособиться, стерпеть, а он не терпит». Владимир написал письмо президенту Медведеву, которое опубликовала «Новая газета». Я думаю, он всерьез рассчитывал на то, что Медведев «обратит внимание на его жужжание», когда писал такие строки: «Уважаемый Дмитрий Анатольевич! Обращаюсь к Вам с открытым письмом как к главе государства и гаранту Конституции РФ. Неоднократно в своих выступлениях Вы заявляли о приоритетности государственной политики по защите прав детей и семьи. Как гражданин и отец 8-летней дочери я всецело поддерживаю Вашу позицию. Однако, оказавшись сам в эпицентре сложившейся жизненной ситуации, могу судить о том, как благие намерения высшего руководителя государства могут обернуться вместо реального искоренения педофилии банальным «улучшением» соответствующей статистики. И в горячке этой «работы» правоохранительных органов будет поломано немало судеб ни в чем не повинных людей, как взрослых, так и детей». Он так привык — указывать людям на промахи, не сомневаясь, что их устранят».

Доказательства вины

Попробуем разобраться, какие доказательства вины Макарова собраны. Есть бланки из больницы Святого Владимира, на которых указано, что в моче Макаровой Э.В. обнаружены сперматозоиды. К сожалению, ни один из врачей прокомментировать ситуацию не в состоянии. Хирург Ма рия Юдкина уже несколько дней не была на работе, и в отделении говорят, что «не знают, когда она появится». Хирург Светлана Рубель на днях ушла в отпуск, разговор с медсестрой и лаборантом — только с разрешения главного врача, в секретариате главного врача отсылают в Департамент здравоохранения, а там говорят, что «все комментарии — после объявления приговора». Следователь Лопаев бросает телефонную трубку, хотя в его деле есть результаты обследования на детекторе лжи. Старший помощник руководителя ГСУ СК РФ по Москве Виктория Цыпленкова считает их вполне весомыми: «Показания полиграфа доказали, что он виновен, независимый полиграфолог принес эту справку нам».

Сам «независимый полиграфолог», то есть Игорь Нестеренко, отказывается комментировать как свое заключение, так и добровольный поход с этим заключением к следователю.

Ярослава Комиссарова, эксперт 111 Главного государственного центра судебно-медицинских и криминалистических экспертиз Министерства обороны Российской Федерации, подвергла заключение Игоря Нестеренко жесткой критике: «Сам принцип работы полиграфа простой: прибор регистрирует физиологические реакции человека при ответе на вопросы, которые ему задают. Процедура выглядит так: готовится тест, озвучиваются вопросы (предъявляются стимулы), и все это идет под контролем довольно примитивного прибора, который позволяет нам отслеживать динамику реакций человека. Мы говорим, что отдельные стимулы для человека были более значимыми по сравнению с другими — менее значимыми. Считать заключение полиграфолога «царицей доказательств» мы не можем: есть Уголовно-процессуальный кодекс, в котором написано, что ни одно доказательство не имеет заранее установленной силы, будь то показания свидетеля-очевидца или заключения экспертов». Комиссарова уверена: «Нестеренко не профессионал. В плане оформления документов там все далеко не в порядке. Адвокат обращается к нему с некорректно сформулированными вопросами, а он дает на них некорректные ответы. К тому же в своем исследовании Нестеренко опирается только на одну теорию, теорию целенаправленного тестирования памяти, разработчиком которой является Юрий Холодный. Однако существует большое количество теорий, с помощью которых предпринимаются попытки описать природу психофизиологических реакций, выявляемых в ходе тестирования на полиграфе. Ни одна из предложенных теорий (в том числе теория Ю.И.Холодного, которую его коллеги неоднократно критиковали) в настоящее время не является общепризнанной. В результате Нестеренко формулирует совершенно дикие выводы: «В памяти Макарова В.В. присутствует информация о том, что он совершал какие-либо действия сексуального характера с дочерью…» Комиссарова поясняет: «Вот мы с вами можем где-либо «присутствовать», но где может «присутствовать информация о мастурбации», я лично не знаю».

Видеозапись во время тестирования Макарова на полиграфе не проводилась, а в этом случае, считает Комиссарова, возможно всякое: «Если интонационно выделить голосом вопрос, то мы получим на него реакцию. Сработает ориентировочный рефлекс, потому что, выделив так или иначе вопрос (даже случайно кашлянув при этом), мы тем самым привлекаем к нему внимание обследуемого. Само по себе наличие выраженных реакций на проверочные вопросы может иметь разную природу. Это еще не значит, что перед нами — убийца или насильник».

Еще есть заключение психолога Лейлы Соколовой, предположившей, что рисунок девочки «косвенно указывает на то, что девочка вовлечена в сексуальное взаимодействие со значимым взрослым».

И Лейла Соколова оказывается единственным свидетелем со стороны обвинения, который согласен со мной поговорить. Ей тридцать один год, и в разговоре она производит впечатление человека спокойного. На допросы в суд Лейла приходила в хиджабе и вела себя крайне сдержанно. Лейла видела Элю Макарову один раз: «Девочка и девочка, психически не больна, педагогически вроде бы не запущена, внешне обычный ребенок семи лет». Соколова утверждает, что с самого начала говорила о том, что для полного обследования нужно ребенка провести несколько встреч, но «получилось так, что я ее видела всего один раз, и все результаты, которые я проводила, были уложены в рамки первичной диагностики. Я говорила следователю, что обследование должно быть развернутым, длительно проведено, что эти результаты — первичные. Не шла речь о том, чтобы давать заключение по однократному исследованию. Я поехала в больницу по просьбе следствия, при этом полагала, что обследование девочки будет продолжено после ее выхода из больницы, однако не получилось. Поскольку ребенок уехал из Москвы».

Я спрашиваю, что значат ее фраза о «косвенных признаках, указывающих на вовлечение в действия сексуального характера », — и Лейла тяжело вздыхает. Потом отвечает: «Если в заключении написано «косвенные признаки», то это значит, что специалист не может однозначно утверждать с первого раза, что именно он видит, и просит дать возможность увидеть ребенка повторно. Надо делать повторные встречи, и тогда эти признаки могут быть интерпретировано более точно ». И тогда я задаю ей один простой вопрос: «Лейла, зачем же вы написали это заключение, если до конца не были уверены в том, что видите?» Она еще раз вздыхает: «Я так крупно накалываюсь в первый раз, и отчасти здесь моя ответственность».

Простые вещи

В этом деле нет порядка. Эмоции и доказательства переплетены так, что нет никакой возможности этот клубок распутать. В этой истории Татьяна Макарова одновременно исполняет две роли: жены подсудимого, которого она пытается защищать, и представительницы потерпевшей, которой ни в коем случае нельзя вредить. И каждый раз, когда Татьяна Макарова шла к следователю с результатами очередного заключения специалиста (их, в общей сложности, одиннадцать), ей говорили о том, что «своими действиями вы наносите вред потерпевшей». То есть родной дочери. Уже три месяца обычная семья доказывает, что отец не насиловал родную дочь. Против слова семьи слово обвинения. Именно слово, потому что больше у обвинения ничего нет.