Правильный градус: Скорая похмельная помощь. #Архив

Скорая алкогольная помощь

фотографии: Ксения Колесникова

Что уж там было ночью, каково это — ­развозить жаждущим москвичам водку «Журавли», и пировать с ними, и праздновать, этого я даже еще и не знаю, и представить себе не берусь. Однако кончилась пиршественная ночь — и навалился новый день. Пробило двенадцать часов, и что уж теперь бедняжке Золушке разбираться, во что превратилась выпитая водка, если в тыкву превратилась дурная ее голова. Жаждущие стали страждущими. Наступило ясное воскресное безжалостное утро, и пришел срок делать работу милосердия, возить по адресам похмельные наборы.

Что ж, работа милосердия — самое женское дело. Пора так пора. С собой мы имели бадейки с бульоном, пиво и водку. Утро, как я уже упоминала, было воскресное, пустынное, прозрачное; мы ехали по Кутузовскому проспекту и за Поклонной горой вместе с дорогой, идущей под уклон, заваливались в голубизну. Все это подготавливало меня ко встрече с моими похмельными героями — так думала я; все рифмовалось, все было уместным фоном.

Потому что похмелье — это бессилие, пустота, прозрачность, голубизна. Голубиная кротость, разорение, разоблачение, расплата. Трепет, смрадное дыханье, дрели в голове. Похмельный человек смиренен. Жизнь его простодушно открывается праздному наблюдателю во всей наготе, и нету сил укрыться. Еще вчера сила тя­жести была нестерпимой, и он боролся с этой тяжестью до потери общественно­го веса. Нет у него больше сил на великую социальную игру, он невесом. Страшно ему, конечно, но от страха люди умнеют. Проигравшие армии мудрее победивших. Ах, и разве не Розанов писал, что в счастье человек — естественный язычник, а в грусти — естественный христианин? Это коллегам моим достались ночные дионисийские игры, а мне предстоит утешать братьев и сестер.

Так думала я и, разумеется, ошиблась. Я бы сказала, что неожиданно для себя встретилась с гламурным похмельем — беспечальным, молодым и мажорским. Беспощадная молодость победила безжалостное утро. Передо мною свое мягкое похмельное брюшко раскинула чистенькая Москва, которая без надрывчика. Услугою воспользовалась чистая публика, и тут уж стало как-то непонятно, кто более нуждается в милосердии — элегантные абстиненты или, скажем, средневозрастная журналистка с лицом обманутой жизнью подвижницы и с зажатым в руках ведерком из-под майонеза — мокрым, полным куриного бульона.

Итак — первый адрес, первый вызов. Перед нами приличный жилой квартал. Шлагбаум, караулка, парадный подъезд. Нас встречали заказчики, жертвы похме­лья, — юный Матвей Чудновский и барыш­ня Ксюша. Пока на объединенной (со столовой) кухне подогревался бульон, завя­залась незначительная беседа. Молодым абстинентам было весело. Особенно ве­село было Ксении — потому что вчераш­ний вечер заволокло в ее памяти туманом. Где пили молодые люди? Они пили в баре Симачева. С какой радости? Провожали подруг, отправляющихся в Лондон учиться. После какой дозы барышня Ксюша ничего не помнит? Она в самом деле ничего не по­мнит, но ей кажется, в деле фигурировал третий «Лонг-Айленд». Доза, прямо скажем, детская, но ведь Ксюша и есть совершеннейшее дитя. Ребятишкам все смех — и дождик, и солнышко. Впрочем, время от времени Ксению пробивало на драму:

— Где моя куртка, сумка, телефон, деньги? Где мои очки?

Тут из задних комнат вышел красивый папа с гитарой. Матвей (папе):

— Ты уверен, что это нужно сделать?

Папа молча сел на стул и попотчевал нас песней на английском языке — исполнил легкую славную штучку. Возможно, то была песня из репертуара The Beat­les. Что-нибудь раннее. Исполнил, нужно сказать, с умением и не без настроения.

Папа:

— Кто может сказать, что я сейчас спел?

Нет у нас ответа — все молчат.

Папа:

— Не прошли вы тестик на культурку. Такие журналисты нам не нужны. (Уходит.)

Слева: Ксению волнуют утром два вопроса: где ее очки и как можно было так напиться
Справа и посередине: Кажется, настоящего похмелья во второй квартире не было ни у кого — скорее это было продолжением пьянства

И тут Ксения произнесла вторую клю­чевую фразу, некий волшебный пароль, отбрасывающий меня поколения через два назад, в славное прошлое. И откуда барышня знает, что и как нужно говорить? Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта загорелая Ксюша, воспитанная француженкой и англичанкой, — откуда взяла она эти приемы, которые «Симачев-бар» давно должен был вытеснить? Но дух и приемы были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, из восьмидесятых бесстыжих годов, из теплоты пьяненькой интеллигентской кухни, ибо задавала барышня вопросы, которыми издавна задается всякий русский разночинец, очнувшийся поутру. Их два, этих (главных) вопроса: «Как же это можно было так на…бениться?» и «Где мои очки?».

Вторые наши заказчики гуляли на Тверском бульваре. Там, на бульваре, стоит очень даже хорошенький доходный дом начала прошлого века с надстроенным верхним этажом. В крайнем случае это кардинально перестроенный чердак. Пентхаус не пентхаус, но полученный излишек воздушной площади поделен на квартиры-студии. Вот в одной такой студии мы обнаружили трех прекрас­ных вакханок-девушек — Лялю, Карину и Колю (на фотографиях девушка Коля с головой в зеленом одеяле; псевдоним же ее — шутка: «Зовите меня Колей!» — «Зачем?» — «Потому что так меня еще никто не называл!»).

Ну не должна была девушка Коля тем воскресным утром сидеть на чердаке на Тверском бульваре, и это так мило, так по-девически — прятаться от родительского ока под зеленой верблюжьей паранджой. А еще, разогревая свой бульон, мы познакомились с московским гостем Иннокентием (это тоже шутка: «Пусть я буду Иннокентием!»), и именно псевдо-Кеше был посвящен давешний праздник. Тоже проводы — Иннокентию тем же ут­ром надо было улетать в ослепительный город Баку. Чем занимаются девушки? Определенно не сказали, но круг деловых интересов можно было сообразить: так, говорили что-то про рейдеры привозных артистов — если записывать в каждый лишнюю бутылку Jack Daniel’s, то никто из заинтересованных лиц, наверное, и не заметит, что все лондонские соловьи помешаны на одной и той же выпивке. Упомянут также был клуб Arma 17.

Тут нужно заметить, что хотя одна из красавиц бродила по студии и каждого из собравшихся спрашивала с чрезвычайной серьезностью: «Скажите, зачем вы пьете?» — никакого особенного похмелья ни у кого из блестящих бульвардье не было. Наверное, им хотелось забавы, веселья — вот и вызвали потешную похмельную службу.

Что ж, это ведь тоже мечта о продолжении праздника. А вот вчерашний день, видимо, был отмечен бесчинствами и шалостями. Так, девушки (они не едят мяса, сочувствуют всему живому и — в данном случае — полуживому) в рыб­ном ресторане La Maree попытались ­спасти лангуста. Это вовсе не было шу­товством — они реально волновались! Через справочную «Билайна» дозвонились де­вицы бог знает куда, чуть ли не до представительства Greenpeace, с простым и ясным вопросом — выжи­вет ли лангуст, если его в банке или, скажем, в крепком целлофановом пакете довезти до какого-нибудь моря, например, Каспийского. Но выяснили, что нет. Только если умудрятся в очень крепком пакете довезти его до Тихого океана. Печально дообедали.

По третьему вызову ехали мы на проспект Мира и даже дальше — проезжали, кажется, мимо телецентра — и попали в уютнейшую холостяцкую квартиру. У хозяина Максима Котельникова неделя не задалась — или, напротив того, задалась. Так получилось, что каждый день он хоть что-то да выпивал, а в субботу еще был приглашен на день рождения — то была вечеринка, устроенная в галерее Байбаковой. Выпивка была невыносимо элегантная, и голова поэтому не болит. Максим занимается рекламой (однажды водитель наемной автомашины, разговора для поинтересовавшийся родом Мак­симовых занятий, обозвал его, услышав про рекламу, бездельником: «А, бездельник!»), любит ходить в «Макикафе», где пьет «Лонг-Айленд» или «Баскетбол». Личный его рекорд — восемь «Лонг-Айлендов» (учись, барышня Ксюша, — а хочешь, учись у меня, потому что мой личный рекорд и Максиму недоступен; правда, печальная то будет наука), но после рекорда приснился Максиму страшный сон. Будто бы с неистовой ­скоростью летит он из стратосферы на волнорез.

Макс, Рашид и Рыба накануне пошли за добавочной водкой и подрались с гопниками

После всех этих жантильных встреч на четвертый вызов я ехала с улыбкой на устах и убийством в глазах. Мне хотелось грязи и стыда. Больных разговоров — а если не выйдет разговоров, то тяжелого молчания. Что-то вроде: «У Клима речь короткая и ясная, как вывеска, ведущая в кабак». Редакционная машина завер­нула к искомому номеру, и оставалось только застонать. Полнеба заслонял новехонький розовый дом «пониженной элитности». Нужно сказать, расположен был этот дом как-то неловко. Не то чтобы сам по себе нехорош — хорош, но, воля ваша, не по фэн-шую стоит. Встретили нас в большой и пустой квартире загулявшие студенты — Макс, Рашид и Рыба. Только что ушел, не дождавшись социального супа, Иван по прозвищу Ванесса, а еще собирался зайти именитый человек — известный всему СЗАО Sheo Sta (звезда рэп-тусовки), но эти великие люди часто бывают необязательны. Абстинентные студенты (питомцы РУДН им. Патриса Лумумбы и МГЛУ им. Мори­са Тореза) ­тотчас отдали дань привезенным нами «Журавлям». Они смотрели телевизор, болели за «Спартак» и спро­сили нас, не привезли ли мы сигарет. Ночью они пили водку «Белуга» и играли в покер. Вернее, так: ночью они собирались пить водку «Эталон», но та оказалась решительно паленой. Тогда они ушли в злую тьму за «Белугой» и по дороге с удовольствием подрались с гопниками. Кулаки у наших героев разбиты, а лица — нет: «Потому что мы занимаемся восточными единоборствами и таскаем железо». То есть они победители. Девушки нечасто посещают этот храм дружбы и мужества: по одной версии, «оттого что они нам наскучили», согласно другой — «оттого что все равно ничего не обламывается». Прекрасные юноши каждые выходные играют по ночам в по­кер за малые деньги. Можно только любоваться этой здоровой свежей юностью, покоящейся на умственной чистоте и ро­дительском достатке. Ничего нового, конечно, молодые люди не придумали — чай, не богема. Бурсаки ходят махаться с гопниками? Дело привычное. Это они до первых люлей. Злобы-то у них ника­кой нет — так, кураж. И девушки появят­ся — куда они денутся? Девицы смягчат эти бодрые сердца, и один из наших юнцов обязательно влюбится до соплей, до потери величия, «не по-пацански», а остальные обойдутся обычной нервной щекоткой — ну зато в их парах девушки будут понастойчивей. А похмелья у них долго не будет — до похмелья им еще жить и жить. Еще им жениться, разводиться, работать, мериться карьерами и машинами, и жениными шубами, бросать своих детей и воспитывать чужих, и встречаться, и пить «Белугу» — год за годом, год за годом, год за годом. Лет через двадцать должен приехать в этот дом похмельный патруль «Большого города», всего-то двадцать лет подождать — и тогда мы узнаем хоть что-то про стыд, смирение и похмелье.

Антиалкогольная кампания

Скорая алкогольная помощь