Позовите папу

Я лично знаком со множеством русских ма­терей, угнанных в иноземный плен. Среди них есть мои одноклассницы, одногруппницы по университету и коллеги по всем прежним работам. Они более или менее счастливо (чаще более) живут в своем за­граничном супружестве и растят своих двуязычных детей: поверьте филологу, двуязычие с детства — большое культурное счастье. Они не пришли на «Марш в защиту детей», не называют условия жизни своих детей концлагерем, им даже не приходит в голову называть себя русскими матерями и объединяться против кого-то по этому признаку.

Потому что разве это русские матери? Разве «русские матери» — это про семейное счастье? Словосочетание «русские матери» звучит тревожно, в нем слышен костный хруст. Родина-мать зовет. Не­важно, что мы сейчас не воюем. Русская мать — это мать солдата. Воин Красной армии, спаси!

Но скоро некому будет спасать. Будущий русский солдат с детства томится на чужбине в неволе. Мамай увел детей в полон. Чудище поганое заперло женщин и младенцев в вертепе. Кощей над златом чахнет. С детства же всё знаем.

Иванушку надо вызволить. Мы фельдмаршалов на рядовых не меняем. В крайнем случае — детей на депутатов Думы.

Русские матери — это, конечно, русские эринии, они же эвмениды. Их задача вовсе не нянчить и баюкать.Они яростные бо­гини-мстительницы. Они преследуют неотступно и не дают покоя.

Дух сокрушит, разум убьет, <...>
Высушит мозг, сердце скует
Чуждый струнам гневный напев
Черная песнь Эриний.

«В поздних греческих мифах эвмениды — земные божества, находящиеся в теснейшей связи с исконными правилами и устоями человеческого общежития» — сообщает словарь. Вот какие русские матери нам нужны, а не с колыбельными.

Про устои общежития тоже ясно. Там, на Западе, — ювенальная юстиция и тоталитарный инкубатор. Не успели во Франции принять закон об однополых браках, как новоиспеченные «родитель один» и «родитель два» выстроились в очередь за нашими детьми. Запад — это Кронос, пожравший собственных детей и раскатавший губу на наших. Не отдадим. Пусть закатывает обратно.

Русское официальное антизападничество скрестили с идеей Родины-матери, а мысль об обиженных змеем сиротах (Иванушках) — с мыслью об обиженных им же русских девушках (Аленушках). Хоть это и две разные темы и дети русских жен не сироты, но не признавать же всерьез змеиного отцовства.

Так антизападничество спустили из сознания в подсознание, из политики в песочницу, из дипломатии в мифологию и фольклор.

Прежним коллективным субъектом на­шей обиды на Запад был мужчина, обманутый партнер по бизнесу, его главная претензия к Западу — кидалово. Мы больше не противники, а они нас обступают со всех сторон, лезут со своим НАТО в нашу Укра­ину, мы сами добронамеренно закончили холодную войну, чтобы войти в семью ци­вилизованных народов, а нас туда не пускают и ведут себя так, будто мы потерпели военный разгром. В этом был свой смысл.

Теперь от имени России на Запад обижается женщина-мать и беззащитный ребенок. Вернее, так: теперь русский народ обижается на Запад в образе обманутой женщины и брошенного ребенка.

У Родины теперь два лица — обделенной матери, требующей возмездия, и беззащитного сироты. По вине иноземного супостата русские дети осиротели, а русские матери мыкают одинокий век. В этой мифологической конструкции пустует место отца. Отца русских матерей и русских детей. Но такое важное место пусто не бывает.

Наверху надеются, что люди его заполнят правильно. Есть ведь к кому воззвать осиротевшим, обиженным детям, есть к кому обратиться матерям, есть кому направить эриний. А кто их направляет, по-вашему? Он и направляет.
«Защита семьи и детей — долгожданная национальная идея страны», — говорили участники «Марша в защиту детей». Ничего подобного. В действительности в качестве национальной идеи нам навязывают сиротство — какое-то совершенно военное сиротство в мирное время. Мы все сироты казанские, астраханские, сибирские. Московские и петербургские тоже. Случилось нашествие иноплеменников — и дружно осиротели. Нужен богатырь. Он полежал на печи и возвратился. Нужен отец, он уходил — и вернулся. Глазам не верю, неужели в самом деле ты пришел, Боже мой.