Поведение — 2

Были тут давеча с компанией друзей в Стокгольме на концерте AC/DC. В ресторане встретились с одним русским знакомым, он привез на концерт сына. Очаровательный мальчик 13 лет скромно ковырял в тарелке шоколадный десерт, в то время как папа воодушевленно рассказывал, как сын его вдруг заинтересовался гитарой, стал заниматься, как он рыщет по интернету в поисках чего-то нового и умоляет отца рассказать ему о музыке его молодости. «Вот упросил взять с собой», — не без гордости закончил папа свой рассказ. Взмах тинейджерских ресниц в нашу ­сторону и вежливая полуулыбка ­под­твердили горячий рассказ отца о сыне.

У меня нет никаких поводов не доверять отцу прекрасного юноши, да и сам он произвел на меня очень благоприятное впечатление, но я, честно говоря, сколько ни пыталась представить себе все то, что описывал счастливый отец, — ничего не получилось. Потому что в моем понимании у такого мальчика должно быть как минимум что-нибудь проколото, типа уха или брови, он должен быть волосатым, с неухоженными ногтями, а также весь обвешанный гаджетами и наушниками от них. Кстати, мой мальчик такого же возраста, который примерно так и выглядит, на концерте не был, потому что та­кой музыкой не интересуется. Он вооб­ще ничем серьезно не интересуется. Так, понравилась песня: скачал в телефон, послушал — надоело. А кто пел, что за люди — не важно. Это, конечно, тоже бесит. Но вежливая полуулыбка и взгляд в тарелку еще и пугают. Не знаю, что там произошло с ними после концерта, на­деюсь только, что группа AC/DC свое дело сделала и прекраснодушный мальчик хотя бы на время песни «Highway to Hell» стал реальным пацаном с блестящими от любопытства глазами.

Я люблю живых детей. Они мне ­инте­рес­ны именно своими непосредствен­ными реакциями, своим чистым разумом, не за­штампованным взрослыми представлениями о том, как надо себя вести. Я обожаю с ними болтать, ползать, строить убежища, танцевать, кидаться различными предметами, корчить рожи, хохотать и пу­кать при этом, щекотаться до смерти, в об­щем, делать все то, что я хочу, но не могу себе позволить делать со взрослыми. И я знаю точно, что никто не может лишать детей такого проявления их детскости.

Был у меня один такой случай. В конце 90-х, когда наше телевидение только еще нащупывало те костыли, на которые сейчас опирается, на всех каналах запускалась куча ток-шоу, все из которых рано или поздно благополучно скончались. В одном из них речь шла о детях известных матерей, и только этим я могу объяснить странное сочетание меня и некоей уже тогда известной певицы, которую все долго ждали. Не в смысле в студии ждали, а вообще — долго и всей страной. Я притащилась с тогда еще единственным сыном, было ему года четыре, а певица была уже обременена двумя, коих и представила на суд зрителей. Эти двое вошли и сели на диванчик, положив руки на ко­лени и потупив взоры. Я даже как-то не обратила на них внимания, потому что была полностью погружена в ­контроли­рование своего чада, сошедшего с ума от счастья. Невзирая на съемку оно бегало за лазерными световыми лучами на полу, кидалось на них в порыве поймать, а когда это не удавалось, оно разбегалось и всем своим телом билось об огромные экраны, должные демонстрировать широту бюджета передачи, а также кое-какие видеосюжеты. Короче, только когда мне удалось его поймать и усадить возле себя, потного, красного и взлохмаченного, я оглянулась по сторонам и увидела, что эти двое как сидели, так и сидят. «Ну разве это дети», — подумала я тогда и поделилась своими соображениями с подругой Светкой. А она поделилась со мной мнением какой-то тетки, которая смотрела передачу по телевизору и сильно возмущалась: до чего же у Лазаревой невоспитанный, разболтанный и неуправляемый сын. Мы, конечно, со Светкой тетку осудили, но я тогда задумалась: когда нет ограничений, откуда они у детей возьмутся в наши до последнего времени безмятежные годы? Я понимаю суровость жизни во время войны, когда дети должны были бороться за жизнь вместе со взрослыми или когда арестовывали их родителей и они оставались одни перед опечатанной дверью своей квартиры. Кстати, уж точно больше половины населения бывшего СССР отягощены подобными воспоминаниями, если их специально не стерли из памяти детей и внуков. И, может быть, как раз от этой наследственной памяти возникает подспудное желание одернуть, сказать: сядь ровно, не болтай ногами, веди себя ПРИЛИЧНО. Не высовывайся.

Прилично — это когда ребенок стоит руки по швам и смотрит в пол? По-моему, это не ребенок. И уж если всю дорогу в ос­новном говорилось о старшем сыне, за­круг­лим историю. Когда Степе было лет пять, они с бабушкой отправились на детский спектакль. Давали «Винни-Пуха». Мы тогда снимали квартиру в Выхино, особых культурных очагов на районе не наблюдалось, а посему это было событие.

Перед спектаклем на сцену вдруг вы­шел округло-окладистый батюшка и стал призывать детей слушаться старших, верить в Бога и т.п., в общем, попытался их на­править в лоно семьи и церкви. И вот в момент, пока он набирал воздуха для завершающей фразы, Степа в радостной догадке разрушил благоговейную тишину криком: «Бабушка! А это и есть Винни-Пух?!»