После чуда

фотографии: Константин Трубавин

«Тяжело было идти восемь километров на каблуках. И стоять семь часов на трассе было тяжело: жарко, пыльно. Даже ноги подкашивались», — так говорили мне пикалевские дамы, участницы знаменитой акции протеста. Жители Пикалево перекрыли федеральную трассу А114 (Новая Ладога — Вологда), и пробки были длиной в четыреста километров: в одну сторону до Череповца, а в другую — до Волхова.

— Зачем же на такое мероприятие и в каблуках? — спрашивала я.

— Во-первых, мы знали, что нас будут снимать для телевизора, а мы женщины, — отвечали мне демонстрантки, — и мы не нищие, мы не Христа ради денег просили. А во-вторых, многие дамы у нас в городе никакой другой обуви, кроме как на каблуке, вообще не признают и не по­купают. Что же, в домашних тапках идти?

— А страшно было идти?

— Страшно было дома сидеть и знать, что вот-вот в городе у всех кончатся деньги и мы пропадем».

К моменту великого стояния на трассе в Пикалево (нынче самом известном монопромышленном городе Ленинградской области) работа трех градообразующих предприятий была приостановлена. Три завода — это «Базэлцемент-Пикалево» (принадлежит Дерипаске), «Метахим» (принадлежит «Севзаппрому») и «Пикалевский цемент» (принадлежит группе «Евроцемент»). Так получилось, что «Базэлцемент» стал убыточным и был хозяином закрыт, — а он поставляет сырье двум другим заводам, и те, конечно, пострадали тоже. Задолженность по зарплате росла, две тысячи рабочих были уволены. Денег в городе катастрофически не хватало. Город замер. Что ж, горожане постояли свои семь часов на дороге, а через день случилось чудо: к ним приехал премьер-министр Путин.

Анна Сизикова и Людмила Максакова — две подруги, замужние молодые женщины едва за тридцать. Зарплату они не получали несколько месяцев

Четыре часа город ждал премьера на площади. Никто не ушел, даже когда пронесся слух, что на карточки поступила задолженность по зарплате и городские банкоматы уже заряжены деньгами. А потом была сцена с Дерипаской и ручкой («Где социальная ответственность бизнеса?»), и упрек губернатору области Сердюкову («Не верю, что сделали все возможное»), и напряжение, и вознагражденное ожидание, и крики «Ура!» по выходу премьер-министра на площадь — все это совершенно изменило атмосферу города. «Будет работать завод, Владимир Владимирович?» — «Да!»

И тут же — эту деталь запомнили многие — на площади стали появляться дети с мороженым, с чипсами, «ну с этими их пакетиками, что они там любят». Это значит, первые пикалевцы, снявшие деньги, пошли в магазины. Город ожил.

И теперь все пытаются понять, разъяс­нить механизм чуда. В Пикалево зво­нят, пишут письма обманутые вкладчики из Краснодара (как известно, самые ум­ные люди на свете), профсоюзные деятели из других городов. Неужто же налажен контакт, найден способ? Обнаружена волшебная кнопка, на которую можно нажать и вызвать вертолет с волшебником? На что нужно жать — на жалость? На испуг (новый виток кризиса не за го­рами, можем и не выдержать. Имеем право психологически сломаться)? Может быть, давить на острую жажду социальной справедливости, истомившую народ?

В протестных действиях есть своя мода. Например, голодовки почти не работают. Для влиятельного богача голодовка уже не имеет интонации беды и печали. Он не в состоянии убедить сам себя, что голодать — плохо. Наоборот — это полезное, здоровое занятие. Как сказала однажды богатая дама, супруга олигарха средней руки, обсуждая голодовку на одном ма­леньком гидролизном заводе: «Я бы и сама поголодала. Да силы воли нет!»

И в городе думают: что мы такого сделали, отчего приехал? Неужели пожалел? Общее решение таково: вознамерился дать урок богатеюшкам, решить «на миру» дело по справедливости. Хотя многие боятся, что приехал случайно.

Николай Шишкин, профсоюзный активист. Один из участников перекрытия дороги. Работает на «Базэлцементе», по профессии — аппаратчик-метaллург

Но тем не менее какая-то сила привела в город премьер-министра. Безусловно, то была сила, а не слабость. Это очень чувствовалось в Пикалево. Почувствовала эту силу и я — силу страха. Перед нами город, переживший три месяца лютого страха.

Ни разу — с начала девяностых годов — я не видела такого испуганного города, как Пикалево.

А ведь ничего особенного не происходило: жизненный уклад пикалевского обывателя просто не успел обрушиться за три месяца. Конечно, праздные собеседники потчуют друг друга рассказами о голодных обмороках в магазинах («Тут колбасой пахнуло, и она…»); а то поделятся с заезжим любопытствующим историей о мужчине из «дома, где радиотовары», который выбросился из окна пятого этажа с ребенком на руках в тот же день, как его уволили с завода. Добавляют, правда, что и ребенок, и бедный отец остались живы («Город у нас низенький»).

Время от времени в рассказах, пусть даже и общегородских анекдотических (Пикалево вообще город с собственной развитой и разветвленной мифологией), мелькнет действительно пронзительная деталь, какую невозможно (по причине того, что незачем) придумать. Так, неод­нократно мне рассказывали о даме, у которой вырвали сумку на пороге сберкассы (все в городе боялись, что, если заводы не начнут работать, появится уличная преступность) и как она бежала за злодеями чуть ли не два километра и кричала: «Отдайте, там ничего нет!»

А еще говорили, что в заводской столовой давали обеды «по записи» («А в магазинах продуктов в долг не давали — это журналисты придумали») и эти обеды ели только бессемейные мужики — остальным было стыдно («Не позволяла совесть есть на работе и не нести домой»).

вверху: самый дорогой продуктовый магазин города — «Магнит»; внизу: городской цветочный рынок

Но в основном семьи держались. И удивительной, хотя и закономерной показалась мне в пикалевских историях смесь добрососедской солидарности («Хорошо, что мы прошли через это все вместе — всем городом, со всеми друзьями») и се­мейной болезненной гордости («Если какой семье приходилось хуже других, она старалась это не показывать»).

Вот познакомили меня с Анной Сизиковой и Людмилой Максаковой. Замужние молодые женщины едва за тридцать. У Людмилы две дочери. У Анны дочь и сын. Обе подруги не получали зарплату три-четыре месяца.

Мужа Анны уволили «по соглаше­нию сторон» и покамест обратно на завод не взя­ли. Пока — пособие по безработице.

Квартиры в Пикалево большие. Город пятиэтажный, но квартиры в пятиэтажках просторнее московских. Большие квартиры и, я бы сказала, с любовью устроенные. Заметно, что пикалевские женщины немало времени отдают обдумыванию домашнего обихода.

— Как же, — спрашиваю, — вы пережили эти три месяца?

— Пережили. Мы из деревни, — говорит Анна. — Мешок картошки и мешок муки у меня всегда есть. Так что каждый день были пироги с картошкой.

Один окорочок делили на два-три супа. Учились искать дешевые продукты. Идешь в магазин и несешь в руках сто рублей: что можно купить? Я никогда раньше столько по городу не гуляла, а тут ходила, искала магазин, где хлеб дешевле. Красивый у нас город, зеленый. Бассейн — лучший в Европе, что ли?

Людмила:

— Нет, в Ленинградской области лучший.

Анна:

— Ну я и говорю — лучший. Гречку — трехкилограммовый пакет за пятьдесят рублей — выбрасывали. Конечно, одним махом ее смели. Мы деревенские — мы вообще привыкли затариваться. Но и те­перь, я гляжу, все стараются закупиться посерьезнее. Муку берут, сахар берут. Все думают: вдруг через три месяца, когда этот договор, что Дерипаска подписал у Путина на глазах, кончится, опять завод встанет? Страшно жить дальше, людям было очень страшно. Как жить, что есть?

— А уехать в другой город не хотите?

Анна смотрит на меня с чрезвычайным раздражением: я задаю крайне некорректный вопрос. Это — болезненная тема. Наконец она говорит.

— Мы уже приехали оттуда, где все развалилось. Опять бежать, отступать? Так до Москвы, до Питера отступать будем. Что ж, только там должна быть работа? А в Тихвине наши друзья присматривались к заводу одному и спросили у местных: «Какая зарплата, мужики?» Те отвечают: «Пятнадцать. А вы откуда?» — «Мы из Пикалево». — «А вам — семь». Друзья наши удивились: «А почему?». А те им: «А потому, что вам деваться некуда». У нас здесь уже дома, нажитое. А там мы безработные.

— Анна, — говорю я, — но ведь вы и здесь безработные?

Это я зря.

— Здесь совсем другое, — отвернувшись, говорит Анна. — Тут мы со всеми, нас знают, какие мы. Знают, почему так получилось. А там мы — настоящие ­без­работные. Почему наш город никому не ну­жен? Почему цемент может быть не ну­жен? Сода, поташ — это ж стекло. Стекло вам не нужно? Вам в Москве этого не надо? Вся Москва из стекла и цемента, и все там пиво пьют. А пиво тоже в стекло разливают!

И тут раздосадованная Анна и молчаливая Людмила начинают рассказывать о глав­ном. О том, что может помочь понять природу городского страха.

Нет, пожалуй, в Пикалево семьи, до­машняя экономика которой не была бы обременена хотя бы одним кредитом. Креди­ты за последние пять лет стали в городе чрезвычайно популярны. Брали на ма­шины, на квартиры, на плазменные телевизоры, на учебу детей, делали «хоро­шие свадьбы». Некоторые семьи в от­ча­янии пытались взять кредит и в эти три месяца — на жизнь. Самое интересное, что многим удалось.

Копить «стало немодно». Это медленные деньги, а кредит — быстрые. Быстрые стремительно «овеществляются», а медленные могут утечь, уплыть («Один мужик накопил на машину, а в эти три месяца со страху машину проел»). Сейчас семьи не откровенны друг с другом, не рассказывают о том, как им удается разобраться с банками.

Зато быстро становятся известны име­на тех, кто не платил за квартиру: спис­ки должников продолжают вывешивать в подъездах, «как будто ничего не случилось». Не платили многие. Телефоны домашние у всех почти отключены. Сотовые во всем городе молчали. И в город­ской ломбард обращались пикалевцы чаще обычного — но это тоже закрытая тема («Потому что кому охота признаваться, что настолько плохо»). Были семьи, в которых дети или — не дай бог — взрослые начинали собирать бутылки и банки. Но только ночью.

И обида из обид — из города утекает гламур («Девушкам на выпускной вечер платья накупили обычные: костюмчики там летние, которые понаряднее. Но со­всем не то, как в прошлые годы!»).

А что же было в прошлые годы? «Да вы бы видели, какая была красота: кружевные кринолины, как на свадьбу. Но только разноцветные!»

В городе рушилась не жизнь, а образ жизни. И даже не так — образ мысли, мировоззрение.

Выжить можно — нет больше ­возмож­ности хорошо жить. Рушилась филосо­фия благополучия, принятая городом в советское время и взлелеянная последним десятилетием победного шествия достатка. Пикалево — город не богатый. Но достаточный.

Светлана Кириллова, 46-летняя работница «Базэлцемента», хозяйка разветвленной и благополучной по городским меркам семьи (известной на заводе рабочей династии Кирилловых), чувствует себя оглушенной последними событиями. Светлана — пылкий собеседник. Мо­нолог ее лучше приводить полностью.

«Мужа перевели на две трети зарплаты, а я была сокращена. Без работы я две недели проплакала. Была в депрессии.

Сейчас обратно взяли без вопросов. У обоих сыновей тоже были периоды незанятости.

Нам говорят: производство наше нерентабельно. А я сама знаю, что это не так. Вчера загрузили четыре полвагона — и что же, нерентабельно?

Для чего такую промышленность передавать в руки собственников — люди до сих пор не понимают. Зачем мы продали свои акции? Были бы сейчас хозяева.

Но мы все, всем городом акции про­дали — не хватало нам денег на хорошую жизнь. Никогда не хватало, чтобы хорошо жить! И сейчас не хватает. Пойдешь в магазин и истратишь в день пятьсот-тысячу рублей. А я хочу жить! Мы в Пикалево последнее время жили хорошо только на кредиты. Купить что-то за тридцать тысяч — это копить год по три тысячи в месяц. Город живет кредитами. У меня дети непьющие, играют в футбол. Двадцать два и двадцать пять лет. Старший на заводе, в желдорцехе. А младший — электрослесарь, пользуется уважением.

Я взяла кредит, чтобы пережить эти месяцы. И мне дали, потому что я являюсь привилегированным клиентом Русфинансбанка (мне прислали письмо с уведомлением, что я привилегированный клиент), потому что брала уже и вовремя отдавала ссуды.

Два кредита выплатила. И вот дали третий. Первые я брала для сыновей. Один купил машину, второй — обстановку в дом. Я хочу помогать детям. Пусть они и взрослые, пусть уже и с семьями. У нас в Пикалево женятся рано. Что делать, если у нас в городе все такие темпераментные! Невестка моя в пятнадцать лет родила, внучка скоро в школу пойдет. Живут гражданским браком, я сыну восемнадцать лет справила пышно, получилась вроде как свадьба. Они, видите, вот тут, на фотографии, на торце стола вместе усажены, как жених и невеста.

Борюсь, чтобы дети жили счастливо. Куда они поедут, куда я их отпущу? Я с дискотеки-то младшего ждала, не могла уснуть.

Зачем им ехать? Чего искать? Семья Кирилловых — рабочая династия. Свекор, свекровь, муж — как вернулся из армии, я, потом дети. Муж сколько висел на доске почета! Вот грамоты. Вот альбом с фотографиями — правда, видите, тут порвано немного. Помоложе была, психанула, что муж меня не любит, и вот надорвала. А то он все на рыбалку, а я одна с ребятами.

Я за внучку все эти месяца боялась — что пойдет в школу и, если заводы не начнут работать, у нее не будет такой одежды, как полагается, или нужных вещей. Детская психика легко ущемляется. И у кого психика послабже, вырастают маньяками! Нельзя, чтобы дети завидовали.

Где вы найдете столько психологов, чтобы вылечить души, человеческие и детские? А семью я эти три месяца рыбой кормила. Муж-то у меня рыбалкой все так и увлекается.

Правду сказать, три месяца одну рыбу ели. Потому что кредит на три семьи ведь пришлось растянуть. Но это ничего: я рыбу хорошо готовлю. Шпроты домашние я умею делать. Рыбку помельче, масло, уксус, специи — и томиться в духовку.

Многие мужчины стали на рыбалке пропадать. Многие ели рыбу в городе. Так хо­рошо, спокойно мы жили — и вот в один момент тысячи человеческих жизней под откос. Что над нами сделали? Унизили человеческое достоинство, право на жизнь. Я трудоспособная, ответственная женщина. Меня в коллективе уважают и ценят. Я должна иметь возможность хорошо жить. Куда, для чего мы уедем?

Я хотела письмо написать Путину или Медведеву на сайт — так внучка за меня испугалась. Говорит: «Бабушка, не надо, не пиши, я боюсь за тебя!» А это был бы крик человеческой души».

Светлане Кирилловой после недавних событий никак не удается прийти в себя

И вот таких людей — которые предпочитают жить в прекрасной безвестности, не желают признаваться соседям в том, что им тяжелее прочих, избегают любой формы публичности, — что может вывести на трассу? Только адский страх. Действительно — когда страшнее сидеть дома, чем выйти на улицу.

И один из главных страхов — что через три месяца заводы опять встанут, чуда больше не произойдет, что город перестанет быть убежищем, домом.

Весь последний месяц пикалевцев обзывают инфантильными. Главный упрек — в пассивности. Зачем звали Путина? Чему радуетесь? Вам показали публичную пиар-акцию, обещали в случае чего национализировать заводы — а вы в восторге? Подобные демонстрации государственной брутальности поощряют в горожанине иж­дивенца. Где же разум, где мобильность, где готовность к трудовой миграции? «Есть Пикалево, где несколько сотен человек могут завтра оказаться безработными, и есть Кириши, где для строительства и работы нефтеперерабатывающего завода требуется тоже несколько сотен человек. Расстояние между потенциальными безработными и потенциальными рабочими местами — сто километров. Помимо заработной платы киришский завод предлагает еще и общежития. Но пикалевцы не рвутся на работу в «Киришинефтеоргсинтез», — так губернатор Сердюков пенял горожанам.

Эти сто километров пикалевцы не могут простить ни Сердюкову, ни Ирине Яси­ной. Приложила дама линейку к карте: вот пункт К, вот пункт П. А меж ними — поглядите — два часа езды. Езжайте, дорогие. Прямо вдоль линейки. По болотцу, по прямой. А лучше пешком. Хорошо идти лесом. По духмяному разнотравью! И по дороге неплохо бы еще клюкву собирать и перетирать ее с сахаром — сразу же во время ходьбы, жопой. Таким образом еще и ус­пеете наладить маленькое перерабатывающее производство. Надо же малый бизнес укреплять. Так любят говорить в городе. Это излюбленная городская шутка.

Сама возможность охотного и ­спо­койного отъезда из города противоположна всему строю городской внутрен­ней жизни.

Ролан Барт писал, что большой город использует человека двадцать лет: с его двадцати до сорока. Потом столичный пленник становится городу не интересен. А маленький город терзает своего верного обывателя только до двадцати — пока юнец испытывает муки выбора: уехать или остаться. А потом оставшийся становится городом. Он живет «милыми тревогами хозяйства, домом и всем тем бесконечным понятием, которое содержится в слове «дом». Это действительно так — значение указанного выбора трудно переоценить. Тот, кто остался, успокаивается. И этот покой — важная жизненная ценность. Из города в город нельзя перевес­ти самодельную систему удовольствий, систему самоуважения, горизонтальные связи. Не перевозится нажитое! Даже вещи, верные друзья обывателя, теряют свою ценность — и не только потому, что разобранная мебельная стенка из витрины семейного благополучия превращается в скарб, связку палок, а еще и потому, что символическая ценность жидкокристаллического телевизора (например) в Пикалево может быть не равна его же ценности в Киришах. Может, в Киришах человека, купившего такой телевизор, меньше уважают?

Одна из жительниц Пикалево говорила мне: «Все знают, что я лучше всех в городе солю огурцы. Я горжусь тем, что лучше всех солю огурцы. А кто в Тихвине об этом знает?» В России жизнь трудового мигранта обнуляется — вот в чем дело. Хотя, конечно, дело также и в том, что плохи дороги и нет доступного арендного жилья.

Так что же случилось с городом после чуда?

Город перевел дыхание — гражданскую казнь отложили. Многие уже понимают, что на трассу можно было и не выходить: В.В.Путин приехал бы в любом случае — это была запланированная и обдуманная поездка. Трехмесячный договор не гарантирует горожанам покоя, поскольку одновременная работа всех трех городских предприятий на прежних условиях, без модернизации, действительно экономически нецелесообразна.

Во всех журналах появились статьи о жизни в монопромышленных городах (модная тема). И все журналисты, описывая доставшиеся им по редакционному заданию Нижние Кучмы и Верхние Уфалеи, обратили внимание на одни и те же приметы городского быта: рыбалку, такси и заводскую трубу.

На заводскую трубу смотрят по утрам: идет ли дым, работает ли еще заводишко-то? Рыбой кормят семью в безденежные дни. А изобилие таксомоторов просто даже потрясает в таких маленьких небогатых городах. Что ж — все правильно.

В Пикалево все смотрят на трубу и многие ловят рыбу. А такси готово возить желающих хоть из подъезда в подъезд. Правда, пока в Пикалево есть еще кое-что: мощная тяга к хорошей жизни и надежда на чудо.

А так город уже готов к выживанию, к возвращению древних способов хозяйствования: собирательству бутылок и ба­нок, ловле рыбы и ленивому частному извозу, в рамках которого машина рассматривается как городская корова (производится ежедневная дойка «жигулей»). Надои невелики, однако есть чем обед забелить.

Да, кстати. Чудо волшебное — приезд премьер-министра в город — в итоге оказалось безусловно выгодно только Олегу Владимировичу Дерипаске. Во-первых, «Базэлцемент» получил сырье по сниженным ценам, а во-вторых, как сообщает журнал «Эксперт», «в результате давления на Олега Дерипаску и вызванных этим обстоятельством опасений мировых игроков, что Дерипаска может потерять контроль над «Русским алюминием», цены на алюминий на мировом рынке выросли почти на 10%».