Портрет с натуры

иллюстрации: Алексей Ивановский

Мирмекология

Елена Федосеева, кандидат биологических наук, главный хранитель Зоологического музея МГУ:

«Мирмекология — это наука о муравьях, спектр изучения — от молекулярной генетики до больших экосистем и взаимодействий между разными видами. У нас в стра­не мирмекология стала развиваться в 60-е годы — с тех пор сформировалась довольно приличная школа. Есть люди, занимающиеся палеонтологией муравьев — это своеобразное искусство восстановления облика древних муравьев и их предков по отпечаткам и остаткам в янтаре. Дру­гие занимаются социальными аспектами жизни муравьев: устройством их сооб­ществ от семьи до колоний и федераций, где между семьями может происходить интенсивный обмен населением.

Я занимаюсь функциональной морфологией и анатомией — в основном скелетно-мышечного аппарата. В эволюционном плане особенно интересен момент перехода муравьев к наземному образу жизни. Утрата полета дала возможность развиваться тем структурам, которые не могли развиваться раньше: началась фантастическая эволюция брюшного отдела, грудного отдела, головного отдела, то есть стало возможно то, что раньше было недоступно. Это все страшно интересно.

На фоне других насекомых муравьи — настоящая цивилизация. Они создали фантастическую систему. Существуют миллионные семьи. Муравейник может просуществовать лет сорок и больше, если не происходит никаких катаклизмов — пожаров, кабанов, медведей, птиц, людей, ветровалов и проч. Если муравейник порушен, семья переселяется в новое место. При этом взрослая особь, например, рыжего лесного муравья живет в среднем полгода-год. Долгожители становятся хранителями мудрости. Значительную часть жизни молодой муравей проводит в муравейнике как рабочий — участвует в уходе за расплодом (яйца, личинки и куколки). Постепенно он смещается к периферии и становится фуражиром (или охранником). Молодой фуражир имеет кормовой участок на периферии территории. Именно эти муравьи являются хранителями информации о дорогах, кормовых деревьях и прочем. Старые фуражиры, которые пережили весь сезон (6 месяцев) и зиму, становятся хранителями мудрости и в новом сезоне определяют структуру кормовой территории семьи, чтобы не нужно было каждый раз все начинать заново.

Почти все виды муравьев способны к образованию мощных надсемейных группировок. Одним из примеров может служить американский огненный муравей Solenopsis. Это вид наносит серьезный урон сельскому хозяйству: он довольно сильно жалит, его укусы могут даже вызывать анафилактический шок. Это ощутимая проблема, например, для рабочих на плантациях сахарного тростника. Кроме того, своими гнездами он портит американцам лужайки. Между гнездами существуют мощные подземные связи — множество разветвленных тоннелей и ходов, по которым семьи переселяются и взаимодействуют. Эти связи создают большую мобильность муравьям и сводят на нет практически любые попытки борьбы с ними.

Другой южноамериканский вид — муравьи-листорезы, они строят колоссальные подземные сооружения и устраивают настоящие грибные сады: собирают листья, измельчают их и на этом субстрате выращивают грибы, которые без муравьев в природе не существуют. Это грибы, которые эволюционировали вместе с ними, то есть они создали такую своеобразную грибную культуру.

Некоторые наши муравьи взаимодействуют с гусеницами бабочек-голубянок, которые живут у них в семье, немножко хищничают, но выделяют очень привлекательный для муравьев секрет. Есть паразитические, очень опасные для муравьев жуки — стафилиниды, которые выделяют эфиры. Эти эфиры муравьям нравятся и действуют на них как наркотик. Зараженные муравьи с удовольствием ухаживают за этими жуками, кормят их, но перестают следить за расплодом и охотиться. Жуки оказываются для них более привлекательными, чем собственное потомство и сородичи. Более того, эти жуки могут передаваться из семьи в семью, для которых увеличение количества таких муравьев очень опасно: семья может даже погибнуть.

Муравьи производят довольно своеобразные манипуляции, напоминающие орудийную деятельность — это счита­ется признаком высокого интеллекта, который есть только у высших приматов, человека и некоторых птиц. Например, муравьи-портные и муравьи-ткачи используют в качестве «орудий» прядильные железы личинок в создании гнезда. Муравьи-портные, живущие в Юго-Восточной Азии, строят гнезда на деревьях из листьев и собственными личинками эти листья сшивают. Муравьи-ткачи тоже используют личиночный шелк, подшивая к листьям гнезда своеобразную ткань.

Муравьи способны передавать информацию — при помощи феромонов, различных сигнальных поз, а также используя антенны. Муравьи-разведчики могут передавать информацию о направлении, оставив химический след или рассказав о том, где лежит корм, при помощи антенн — ударами антенн друг о друга. Таким способом они передают информацию о дороге, о поворотах и, судя по всему, даже могут эту информацию сжимать, вместо «слов» «лево-лево-лево-право-право», они могут сказать: «3 раза налево, 2 раза направо».

Мирмекология в большой степени экс­периментальная наука. Для проведения экспериментов создаются специальные семьи в естественных и лабораторных условиях. Для переселения семьи с од­ного участка на другой изымают часть особей из большого муравейника — ­чтобы семья хорошо прижилась, нужно 20—50 тысяч особей. Причем нужно суметь захватить не только взрослых особей, но и куколок, и расплод, и вместе с хвоей аккуратно положить в переноску — мы часто используем для этого 5-литровые пластиковые бутылки. Выбирается подходящий участок и делается заготовка для нового гнезда. Если территория им подходит, они там обоснуются, если нет — уйдут, причем родную хвою унесут с собой — это ценный строительный материал.

Чтобы понять что-то про объект, нужно увидеть и изучить его в естественных условиях, поэтому мне в какой-то момент пришлось заняться экологией муравьев и отправиться работать в поле. Там я многое узнала. Например, в муравейнике есть одно центральное гнездо — с самкой, молодыми личинками и «обслуживающим персоналом». Вокруг раскидано огромное количество периферических гнезд с более зрелыми личинками. Так вот, пища стекается в основном в главное гнездо: группы, обслуживающие дополнительные гнезда, приносят пищу туда, а «рабочие» из центрального гнезда просто приходят и уносят оттуда эту пищу. Я тогда не сразу придумала, как мне это все проверить: муравьи очень мелкие, метить их сложно. Тогда я стала класть разный корм в разных местах: на пери­ферии клала головы мух, другим давала грудной отдел мух, третьим — брюшко мух. И таким образом смогла увидеть, как это все распределяется по системе гнезд и как еда постепенно стягивается к центральному гнезду. Это было безумно интересно».

Болотоведение

Виктор Денисенков, кандидат географических наук, доцент кафедры биогеографии и охраны природы географического факультета СПбГУ:

«Болотоведение — это геоботаническая дисциплина, изучающая болото как природное явление. Вообще, болото — это настоящая летопись, поскольку растительные остатки, заключенные в торфе, хорошо сохраняются, и по ним можно проследить процессы накопления торфа. В то же время эти растительные остатки являются как бы индикаторами прошлых эпох: по ним можно судить о возрасте болота и о ландшафтах местности.

Когда я учился в Санкт-Петербургском университете, нам читали курс болотоведения. Мы даже на экскурсии ездили. А после выпускных экзаменов я увидел объявление: требуется в торфоразведочную экспедицию северо-западного биологического управления инженеры-геоботаники. Вот я и поехал.

Я не думал, что буду болотами заниматься. У меня была даже склонность к лесоведению. Но я подумал, что на болотах ведь тоже леса растут, только болотные.

В течение трех лет мы описывали ­растительность, отбирали образцы тор­фа и определяли его виды — по сути, круглогодично, даже зимой. Мы работали в очень тяжелых условиях и не простужались, даже когда зимой руками отбирали образцы. Некоторые болота ведь непроходимые в летнее время, а зимой это намного проще. Ходили пешком, только под конец у нас вездеходы появились. Это очень изнурительная работа, но тем не менее она приносит вдохновение.

Вернувшись, я пошел работать в университет. В экспедиции меня хорошо обучили анализу торфов и степени его разложения. И сейчас, по сути дела, я единственный специалист в Ленинграде: ко мне многие обращаются именно по анализу ботанического состава торфа.

Болота хорошо сохраняют живой материал, потому что торф работает как консервант: он кислый, и в нем содержатся останки практически любых организмов. Также благодаря исследованию болот случалось много открытий, например, в Сибири находили мамонтенка, потом на болотах поселение человека обнаруживали, ну и всякие штуки, связанные с войной, — танки, орудия. Болота далеко еще не все изучены, особенно на севере. Есть такие, где вообще нога человека не ступала.

Болота обычно образуются двумя путями: зарастанием водоемов — это озерный путь, и суходольным заболачиванием — лесной путь, когда в лесу происходит перенасыщение почвы и образуется болото.

Трясина появляется только в первом случае, когда озеро начинает зарастать с берегов и образуется сплавина — жидкий «ковер», состоящий из камыша, рогоза, других корневищных растений и мхов, а под этой трясиной остаются прослойки воды. Затем, по мере того как происходит дальнейшее накопление торфа, прослойки исчезают и болото становится сплошным. Но начальные стадии с этими водяными жилами очень долго сохраняются.

Самые красивые болота для меня — ключевые, которые питаются за счет ключевых вод. Такие воды богаты изве­стью, поэтому там растут кальцефилы, которые очень красиво цветут. Я как раз недавно ездил в Архангельскую область в Кенозерский национальный парк. Рекомендую посетить — вы будете в востор­ге от флоры местных болот, особенно от венериного башмачка, да и всяких других растений из семейства орхидных».

Дендрохронология

Ольга Тарабардина, ведущий научный ­сотрудник Новгородского государственного объединенного музея-заповедника:

«Дендрохронология — это наука, которая занимается изучением параметров годичных колец. Таким образом можно узнать очень ценную информацию об изменениях климата на протяжении длительных промежутков времени и датировать определенные явления и события прошлого. Это очень важно для историков и археологов. Другое направление, где очень ­востребована информация, получаемая в процессе дендрохронологического исследования, — изучение истории климата. Этим больше занимаются биологи и географы, но поскольку я археолог, мне больше интересно, как мы можем с помощью годичных колец датировать какие-то конкретные постройки.

Я заканчивала МГУ и там же защищала диссертацию по археологии. Поехала работать в Новгород, и получилось так, что в 90-е дендрохронологическое исследование оказалось тут заброшенным. А в Новгороде этим надо обязательно заниматься — это основа нашей хронологии. И местный археологический центр предложил мне попробовать. Я сначала стажировалась в Москве в Институте археологии, потом в Национальном музее в Копенгагене, а потом стала самостоятельно тут работать.

Мы можем узнать точное время строительства не только конкретной постройки, но и найденных в ней предметов. В том числе уникальных печатей и берестяных грамот. Первая берестяная грамота была найдена в Новгороде в 1951 году, но тогда еще не было возможности точно датировать археологические слои — она появилась спустя десять лет. Новгород — город очень древний, культурные слои здесь очень мощные, поэтому нам важно очень точно датировать предмет, найденный в слое толщиной около восьми метров. И дендрохронология оказалась для нас просто огромной находкой, до нее фактически мы могли сказать, что берестяные грамоты найдены в слоях XIV века. Но ведь главное — что они относятся к 1320 году.

Если посмотреть на срез дерева, мы увидим годичные кольца. За один год дерево образует одно годичное кольцо. Но толщина этих колец всегда разная: в один год кольцо толстое, в другой — узкое. Это зависит от колебаний климата и от условий, в которых растет дерево. В благоприятный год кольцо будет широкое, а в год засухи — очень узкое. В каждое конкретное столетие чередование колец и благоприятных климатических периодов абсолютно индивидуальны, поэтому толщина колец — очень четкая фиксация изменений. Сейчас процесс дендрохронологического исследования выглядит чаще всего так. Исследователи изучают группу деревьев, растущих в современном лесу, — деревья должны быть многолетние. Потом, вымеряя параметры годичных колец этих деревьев, строят графики. По ним заметно, что два дерева, которые росли по соседству в лесу в сходных условиях, будут иметь очень похожие графики. Если взять два образца из постройки, скажем, XIX века и провести с ними точно такую же процедуру, будет та же закономерность. То же самое с деревом любого века. Более того, сопоставив образцы современного леса и более ранних построек, мы получим некие общие отрезки, на которых наши графики будут совпадать, — так строится так называемая лесенка, по которой мы можем опуститься достаточно далеко в прошлое. Самые глубокие дендрохронологические шкалы построены для Америки — там возраст многих деревьев превышает тысячи лет, а самая глубокая шкала имеет протяженность около 8 тысяч лет».

Одорология

Виктория Крутова, кандидат биологических наук, научный сотрудник Института проблем экологии и эволюции А.Н. Северцова РАН:

«Одорология — это наука о запахах. Для ее понимания важна физиология, биохимия, физика, психология, соответственно, занимаются ею специалисты с совершенно разным уровнем образования, разным пониманием проблем.

Изучение запахов было популярно в 1960—1970-х, потом в связи с невозможностью дальнейшего технического анализа все как-то угасло. А сейчас наблюдается новый интерес к нему. Во многом это связано с недавним вручением Нобелевской премии специалистам, которые изучают обоняние. Они расшифровали генетическую основу рецепторов, которые отвечают за восприятие запахов. Но нельзя сказать, что после этого мы до конца поняли весь механизм обоняния. Запах — это ощущение, которое у нас формируется в мозге. Эта составляющая менее всего изучена. Другая часть исследований связана с исследованием того, что такое запах, как он распространяется и как влияет на млекопитающих. Биология запахов — очень сложная вещь, тоже до конца не изученная.

Я занимаюсь изучением поведения собак, связанного с обонянием, а также практическим использованием собак и запахов, которые собираются со следов жизнедеятельности диких животных, для изучения популяций диких млеко­питающих.

Когда я училась в университете, то есть почти 25 лет назад, я попала в одорологическую лабораторию, сейчас это Экспертно-криминологический центр МВД. Там работали с человеческими запахами, а я, поскольку училась на биофаке, занялась аналогичной работой с животными. Вот с тех пор, так сказать, и нюхаю.

Все выделения живого организма — млекопитающего, человека, птицы, насекомого — имеют определенный индивидуальный запах, который не меняется в течение жизни. Если собаке дать понюхать запах, скажем, с мочевой метки тигра, то она может найти экскременты, оставленные этим же тигром. Таким образом мы можем картировать точки, где этот тигр находился. Например, мы привезли из заповедника 20 проб разных экскрементов. Мы не знаем, сколько зверей их оставили, и начинаем просто сравнивать первую пробу со второй, третьей, пятой. Причем использование собак дает такую же достоверность, как исследования ДНК.

Мониторинг популяции диких животных с помощью идентификации запахов придумала я. До меня с этой методикой никто не работал, а сейчас она активно применяется в России и зарубежные специалисты тоже интересуются нашим ноу-хау. Наибольший успех мы достигли в изучении популяции крупных редких видов — тигров, медведей, волков и ирбисов.

По запаху можно определить индиви­дуальную принадлежность зверя, пол, возраст, болезни. В частности, недавние исследования показали, что собаки могут выявлять начальные стадии онкологических заболеваний.

Индивидуальный запах содержится в самых разных выделениях организма: это не только экскременты, моча, но также кровь, следы кожных желез и так далее. Криминалистическая одорология как раз использует эти выделения чело­веческого тела. Причем замаскировать запах невозможно. Вы можете облиться духами, но собака все равно вас найдет. Запах никуда не девается, он генетически обусловлен и сопровождает человека до самой смерти.

Несмотря на компьютерный прогресс, собаки до сих пор наиболее эффективны, потому что мы пока не знаем природу индивидуального запаха. Мы можем лишь примерно предполагать состав веществ, но полностью расшифровать пока не удается. Если мы разложим, сделаем хро­матограмму человеческого запаха, мы обнаружим тысячи веществ, но какое из них является ключевым, мы пока не знаем. А для собак на самом деле важна очень небольшая часть компонентов.

Криминалисты работают не как в старых книжках написано: понюхала собака башмак преступника, потом подошла к шеренге выстроившихся мужчин и вытащила за рукав того, чей башмак она нашла. Нет, собака не пускается по следу — сейчас с того же ботинка снимают запах, потом берут запах у подозреваемых, приносят в лабораторию разные пробы, и собака их сравнивает.

Мои четвероногие коллеги живут со мной. Сколько их — не скажу, секрет. Я абсолютно уверена, что нет пород с исключительно острым обонянием — это все-таки индивидуальная особенность. По возрасту ограничений тоже нет: у меня жил пес вольфшпиц, которо­му было 13 лет. Он ослеп, но тем не менее мог работать хорошо. Единственное — ему было сложно находить запах. Он мог просто пройти мимо банки с пробой, но когда находил, нюхал и обозначал. То есть обоняние сохраняется практически до самой смерти».

Этноботаника

Наталья Татаренкова, хранитель фондов и научный сотрудник МУ «Алеутский краеведческий музей» на острове Беринга:

«Этноботаника описывает народные обычаи в связи с растениями, она возникла на стыке двух наук — ботаники и этнографии. То есть — какие растения росли и растут в данной местности, как их использовали в пищу и, например, в обрядах местные жители.

Специалисты должны знать и ботанику, и этнографию в совершенстве, хотя без глубокого знания биохимии и фармакологии также не обойтись. Название появилось относительно недавно — около 50 лет назад. А в России первое полноценное заседание по этноботанике впервые пройдет в рамках Конгресса этнографов и антропологов только в этом году. Первую монографию по этноботанике — о доисторических миграциях растений и человека и полезной флоре и фауне Алеутских островов в 1949 году написал биолог Теодор Поль Бенк II. Этот труд стал своеобразным пособием для потерпевших кораблекрушение, для военных и десантников, которые высаживались в незаселенной части островов.

Алеутский краеведческий музей занимается не только этноботаникой, но и «этнозоологическими» исследованиями: вопросами традиционного использования морских беспозвоночных, особенностями отлова и использования птиц, рыб и морских млекопитающих. Грубо говоря, нас интересует: что добыть, как добыть и как применить — в пище и в медицине.

Я приехала работать на остров в 1994 году, младшим научным сотрудников в заповедник «Командорский», когда он только начинал функционировать. Изначально планировала работать здесь морским гидробиологом, но в силу обстоятельств пришлось перепрофилироваться в ботаника. А с 1998 года я пришла в краеведческий музей, и моя деятельность приобрела этнографический уклон.

У нас тут принято говорить — «уйти в остров». Есть поселок Никольское — райцентр самого маленького по численности района нашей страны. Там живут около 700 человек, это место компактного проживания одной из самых малочисленных народностей — алеутов. Когда выходишь за пределы поселка, говорят, что ты пошел «в остров», там нет дорог — одни направления. Места безлюдные. Бывают случаи, когда непогода задерживает в пути на несколько дней — и остаешься отрезанным от внешнего мира. Волей-неволей переходишь на подножный корм. Но тому, кто знаком с природой и алеутской культурой, бояться нечего. Остров дает все для выживания, нужно лишь научиться видеть мир вокруг себя. Так у меня возник интерес к этноботанике, а потом уже пошли научные исследования.

Сбор информации у местных старожилов — бесценен. В пищу употребляют не только всем известные растения и ягоды, но и те, что принято называть условно-съедобными, то есть частично токсичные виды. Скажем, огуречник (Streptopus amplexifolius) — по вкусу он действительно напоминает огурец, его плоды, красные водянистые ягодки, дети называют помидорками. В первой половине прошлого века растение использовали на Алеутских островах, на Командорах и Камчатке. Сейчас, например, в Магадане его не едят, а у нас влажный, холодный климат, так что концентрация вредных веществ в нем гораздо ниже. Еще один местный вид — щитовник (Dryopteris expansa). Побеги этого папоротника употребляются вместо орляка, который на островах не растет, а на корневище раньше настаивали зюйду — разновидность бражки. В начале ХХ века зюйдаварению была объявлена настоящая война, но именно зюйда спасла жителей от гельминтозов (заболевание организма, вызываемое паразитическими червями. — БГ), притом что они ели и сырых моллюсков, и сырую рыбу. Или — прекрасно идет в пищу рябчик камчатский, на Аляске его называют «индейский рис», а у нас — «саранка». Его луковички содержат много крахмала, из ягод, квашеных луковичек и мяса (жира) готовят так называемые толкуши.

Несмотря на всеобщую глобализа­цию, в изолированных сообществах ­традиционные способы ведения хозяйства сохраняются. Но для того чтобы их изучить, нужно иметь с их носителями доверительные отношения и жить в острове».

Гелиеметрия

Александр Равенчук, доктор физико-математических наук, специалист управления геофизики и геологии управления комплексной геологической разведки и топографии:

«Гелий — один из наиболее распространенных химических элементов во Вселенной, занимает второе место после водо­рода. Если говорить совсем просто, то гелиеметрия изучает прохождение гелия через твердые и жидкие среды Земли. Кроме того, эта наука позволяет обнаруживать глубинные разломы и места залегания радиоактивных руд, исследует образование гелия при радиоактивном распаде, миграционные формы гелия и распределение элемента в природных объектах. Были на проспекте Вернадского в Москве? Он назван в честь основателя гелиеметрии — Владимира Ивановича Вернадского. На заседании Российской Императорской академии наук он заявил, что по своему образованию и нахождению в недрах гелий является самым загадочным элементом периодической системы Менделеева.

Я начал заниматься гелиеметрией еще в университете, потому что меня с детства привлекало внутреннее устройство вещей и суть их природы. У меня в комнате стоял огромный глобус — дедушка подарил папе еще в его детстве. Моей главной мечтой было заглянуть в его нутро и посмотреть, что там есть, — когда мы вертели глобус, там постоянно что-то бряцало и как будто шевелилось. Вот гелиевая съемка разломов тектонической коры — это как будто сбывшаяся мечта.

Исключительная важность этой науки заключается в том, что гелий является индикатором залежей радиоактивных руд и глубинных разломов, по выбросам гелия находят урановые месторождения, а следовательно, и разломы. Катастрофично, что практически все атомные электростанции построены без учета разломов, которые находятся прямо под ними, — а ведь любой сдвиг блоков, из которых образована кора планеты, может привести к так называемому тихому землетрясению.

Именно с помощью гелиеметрических исследований была создана самая точная схема строения планеты: Земля стала рассматриваться как энергонасыщенная высокоорганизованная система с синергетической сущностью — как живое существо с возможностью коммуникации. ­Тектонические разломы в коре Земли являются мощными каналами, по которым гелий мигрирует к поверх­ности. Эти каналы являются еще и средством коммуникации планеты с другими небесными телами (в частности, Солнцем) — но это, безусловно, очень спорная теория, которая проходит на сты­ке физики и религии. Как считает главный исследователь гелия в нашей стране академик Яницкий, Земля — это супермощная быстродействующая ЭВМ, работающая во вмещающем нас информационном поле. Далее можно только предполагать за этим суперкомпьютером те самые функции Бога, который видит все и может все в соответствии с упомянутыми заповедями, являющимися кодом космического мироздания.

Чем больше я занимаюсь всем, что связано с гелиеметрией и физикой планеты, тем больше я убеждаюсь, что все происходящее не может быть случайно. Сталкиваясь с мощной, могущественной, сложнейшей системой организации внутренних процессов на Земле, невольно задумываешься о существовании высшего разума, разумного и строгого».

Оология

Николай Балацкий, орнитолог, старший научный сотрудник отдела природы Новосибирского государственного краеведческого музея:

«Оология — раздел зоологии, посвященный изучению птичьих яиц. Хотя эта наука должна охватывать не только птиц, потому что все в мире вышло из яйца, включая микромир и человечество. Но тем не менее оология изучает морфологию именно птичьего яйца.

Оологией я начал заниматься еще в начале 60-х годов, еще не зная, что это наука. Мне было 6 лет, и я уже увлекал­ся гнездами. А потом я стал биологом, и если раньше мне казалось, что может быть проще птичьего яйца, то сейчас я думаю иначе.

Все начинается с яйца, хотим мы этого или не хотим. Не могла сначала птица появиться. От яйца зависит ее будущее развитие, как она будет выглядеть, чем будет питаться, — в нем заложена программа на всю оставшуюся жизнь. Окружающая среда может только вносить свои коррективы, то есть менять внешний облик птицы под соответствующие условия. Я изучал это не только на птицах, но и на насекомых. Например, если держать яйцо гусеницы в прохладных условиях — бабочка выходит более темной, а если в более сухом месте — выходят блеклые.

Мне как биологу оология очень помо­гает. Например, в изучении наследственности важны пигменты скорлупы птиц — я сейчас книгу пишу как раз о гнездах птиц Сибири. В этом смысле интересен феномен кукушки: у них пигмент яиц очень четко мимикрирует под яйца воспитателя. Кукушки сами не знают окраски своих яиц — им это и не нужно. Они просто стараются подкладывать яйца к тем видам птиц, у которых сами вывелись, при этом формируется так назы­ваемая генетическая раса, отличающая­ся цветом яиц. А цвет яиц может и не сов­сем подходить, потому что есть целый ряд видов воспитателей, у которых разнообразные по окраске яйца. Иногда они даже совсем не похожи, а бывает, что даже человек не отличит, где кукушкино, а где хозяев.

Занимаясь оологией, я пришел к выводу, что не птицы определяют свое будущее гнездо, а именно яйца. Если бы, к примеру, у чаек и куликов, которые гнездятся на открытых пространствах, были яркие, броского цвета яйца, их бы разворовывали хищники. Тогда птицам бы пришлось, чтобы не вымереть, изменить свое поведение и загнездиться более укрыто. Сейчас так и есть: неокрашенные или яркие яйца находятся обычно под защитой дупла или норы, потому что птица не может изменить окраску своих яиц, она может поведение изменить и то, как она сейчас гнездится, — ее заставили яйца, как ни странно. Это к вопросу, кто главнее — птица или яйцо.

Для изучения физиологии и развития зародышей используются овоскопы, которые скопируют или просвечивают яйцо снизу. Еще есть рентгеновские аппараты или что-то вроде УЗИ — они видят костную систему. И потом можно просто надломить скорлупу: под ней оболочка тоненькая, видно, как он там дышит, движется.

У млекопитающих развитие яйцеклетки происходит внутри тела, а у птиц — снаружи. Представляете, если бы птица вынашивала целую кладку в своем теле — она бы подняться не смогла. И соответственно, птенцы развиваются иначе, чем млекопитающие. Зародышевый диск всегда располагается сверху на желтке, то есть он постоянно находится под птицей. Как бы она ни крутилась на яйцах, желток в определенном положении удерживают нити густого белка (халазы).

Яйцо у многих видов формируется в течение суток, на его покрытие скорлупой уходит 16—18 часов. Чтобы отложить зараз несколько яиц, птице необходимо большое количество кальция, которое она неспособна восполнить из пищи, поэтому запасается он в основном у нее в костях.

Мы экспериментировали: забирали у курицы кладку — она круглый год несется. Они опять откладывали, мы опять забирали — так она больше 60 штук может отложить, но скорлупа каждого последующего истончается, если ее не подкармливать кальцием, как это обычно на фермах делают. То есть все равно у нее уже не хватает ресурсов. Есть птицы, у которых детерминированное количество яиц, вот у куликов — 4, больше они просто не способны отложить.

Размер яйца соотносится, как правило, с величиной самки. Допустим, кукушка весит 100—120 грамм, откладывает яйцо весом 3% от своей массы. А кулики откладывают — 20—25%, то есть 4 яйца, которые самка кулика откладывает, равны ей самой. Поэтому некорректно сравнивать кукушку, кулика и дрозда: вроде они одинаковой массы, а яйца у них разные. Соотношение массы и яйца у дрозда — 10%, у кулика — 25%, а у кукушки всего 3. Некоторые обвиняют кукушку в паразитизме — мол, вот как приспособилась: яйца свои уменьшила и паразитирует в гнездах мелких птиц. Но ведь если бы изначально у кукушки были большие яйца, она могла бы их дроздам подкладывать? Самые маленькие яйца — у пингвинов. Если самка весит 30—45 кг, то яйцо у нее — 0,5 кг, то есть 1% получается. Но это не значит, что пингвины — паразиты, они приспосабливаются.

В общем, в оологии много вопросов, и чем больше в них копаешься, тем больше новых горизонтов для тебя откры­вается».