Портрет: Боже, храни полярников

Заранее казалось логичным, что новый фильм Алексея Попогребского понра­вится председателю берлинского жюри Вернеру Херцогу — идеологу и едва ли не единственному в мире практику «герилья-кинематографа»: фильмов, ­снятых на грани человеческих возможностей, при экстремальных температурах и под внимательным взглядом хищника («Фата Моргана» про пустыню, «Встречи на краю света» про Антарктику, «Человек-гризли» — про диких медведей).

Выросший на советских книжках из жизни полярников, свой психологический триллер про двух отрезанных от земли метеорологов Попогребский поехал снимать на Чукотку, на побережье Восточно-Сибирского моря (станция Валькарай). Полярного медведя они с оператором Павлом Костомаровым видели так же близко, как впоследствии журналистов на берлинской пресс-кон­ференции. Примерно на таком же расстоянии находились радиоизотопные ­термоэлектрические генераторы — потенциально опасные источники пи­тания, которые обеспечивают работу ­маяков и метеостанций в труднодоступных районах (один из них играет в сюжете ­роковую роль).

Странным выглядело лишь то, что все эти профессиональные подвиги совершил именно Попогребский — книжный юноша, сын советского киносценариста, психолог по образованию и переводчик по первой профессии. Симпатичный и приятный в общении молодой человек, несколько лет назад на чистом контрасте сыгравший продавца шаурмы в картине Авдотьи Смирновой «Связь».

И тем не менее именно он — похудевший, так и не сбривший отпущенной на съемках ветхозаветной бороды — поехал в Берлин как новый русский герилья (и едва ли не первый русский кинематографист, свободно говорящий со сцены по-английски) и привез оттуда три «Серебряных медведя» — два актерам Сергею Пускепалису и Григорию ­Добрыгину и один — оператору Косто­марову. Теперь, вернувшись домой, ­Алексей утверждает, что Херцог своим его так и не признал: призы вручил, но на финальном банкете тщательно избегал. «Это все заметили, все были ­озадачены», — беззаботно добавляет Попогребский.

Так или иначе «Как я провел этим летом» — первая настоящая экспедиция в нашем новом кино. В меру опасная и не лишенная настоящего риска: никаких серьезных эскцессов, по счастью, не произошло, но документальный фильм о съемках фильма, снятый Костомаровым и Алексеем Расторгуевым, Попогребский не без гордости называет «русским «Человеком из Ла Манчи», отсылая к известной документальной ленте о том, как Терри Гиллиам пытался, но так и не смог экранизировать «Дон Кихота».

«Россия — неоткрытый континент, и хорошо, что Леша это почувствовал», — говорит кинокритик Петр Шепотинник, которому в титрах фильма объявлена отдельная благодарность (сам Шепотинник никаких своих заслуг не признает, кроме разве что пары советов во время монтажа, и ссылается на исключительную вежливость и предупредительность режиссера). «Мир в новом русском кино сузился до границ компьютера, даже не самой последней модели. Все эти новорусские новоремонтные картины — не на что смотреть. Россия интересна тем, что дышит как-то иначе. И Попогребский пошел туда, чтобы узнать пределы своих возможностей».

Собственно, попыткой вырваться за границы знакомого мира был уже «Коктебель» (2003) — дебют Алексея Попогребского и Бориса Хлебникова; ­задним числом понимаешь, что именно с этого фильма про путешествие отца и сына к морю и началась история «новой русской волны» в кинематогра­фе. Помимо «Серебряного Георгия» на Московском фестивале авторы «Кок­тебеля» получили из рук председателя жюри Агнешки Холланд особый приз — пару монтажных ножниц, с пожелани­ем активнее использовать в будущем, не затягивать планы. Ожерелье из ракушек, на которых они висели, Холланд сплела своими руками. «Очень трога­тельный материнский приз», — говорит Попогребский. Своим экземпляром он теперь вскрывает упаковки DVD. Второй подарили режиссеру монтажа Ивану Лебедеву, который собирал в том числе и фильм «Как я провел этим летом» («Од­ной только природы было отснято тридцать часов», — комментирует Лебедев).

После «Коктебеля» Хлебников и Попогребский считались надеждой русского кино. На сегодняшний день каждый из них снял по два самостоятельных фильма; между ними теперь куда боль­ше различий, чем сходства. И если пер­вого боготворят киноманы и критики, то у второго несколько успешнее сложилось с осязаемыми признаками успеха — фестивальными призами.

Первый самостоятельный фильм Попогребского «Простые вещи» (2007) — про врача-анестезиолога, у которого вдруг разладилась, а потом снова наладилась жизнь, — получил Гран-при «Кинотавра» и оказался в центре локального, но громкого скандала: приз кинокритики, большинством голосов отданный «Грузу 200», был в по­следний момент ловко поделен между Балабановым и Попогребским, что не­сколько изумило часть голосовавших и дискредитировало премию. Фактиче­ски «Груз 200» оказался главным соперником «Простых вещей» на идеологическом поле — Балабанов вспарывал постсоветскую ностальгию по шву, а Попогребский с ней вольно или невольно заигрывал. Недоброжелатели тогда высказывались в том ключе, что простота хуже воровства и фильм про анестезиолога снят по всем канонам застойного кинематографа. «Го­ворили: «Простые вещи» — это вообще что такое? — вспоминает Попогребский. — Ну так у французов есть такой жанр — сomedie dramatique. У нас в нем Данелия всю жизнь работал». Позднее сошлись на том, что подобных фильмов должно быть больше.

Отблески советской полярной роман­тики неизбежно ложатся и на отснятые цифровой суперкамерой Red эпизоды картины «Как я провел этим летом». Но дело тут не только и не столько в но­стальгии. «Конечно, место хранит воспоминания», — говорит Шепотинник о старой советской метеостанции, но специальной связи с советским кино в фильме не видит и называет его европейским. За полярным кругом Попогребский искал и нашел антитезу современной город­ской жизни — место, где легкомысленный поступок влечет за собой не вздох досады, а, предположим, полную гибель всерьез. «Для меня разница между человеческим существом и животным — в ответственности, — говорит Попогребский, который не верит в «развитие персонажа» и уверен, что люди не меняются. — Меняется знание человека о самом себе. Есть ли в нас опора, на которую можно опереться, или коленки подогнутся?»

В своих коленках он, похоже, теперь уверен («То ли еще будет», — добавляет Иван Лебедев). Пока можно больше не проверять: по крайней мере следующий фильм Попогребский собирается снимать в павильоне. Обещает, что главным персонажем (после сплошных мужчин) наконец-то будет девушка.

Берлинский успех, с одной стороны, и новые правила госфинансирования кинематографа, с другой, открывают перед ним возможности для междуна­родной копродукции: новым проектом режиссера интересуется «Бавария-фильм», европейский дистрибьютор «Как я провел этим летом». Про другие заграничные предложения он предпочитает не распространяться, замечая, одна­ко, что после Берлина они были (и тут же все с той же благожелательной интонацией сообщает, что немецкая пресса была — просто разнос, а вот Variety (главная газета киноиндустрии. — БГ) фильм скорее похвалила). Сейчас Попогребский уверен, что копродукция поможет преодолеть «холодное отношение рынка к славянским фильмам» и подготовить почву для настоящей «новой волны». Он полагает, что представители его поколения — «свои» (Герман-мл., Хлебников, Сигарев) — взаимодействуют внутри сообщества «по честным правилам», поддерживают друг друга и создают дух здоровой соревновательности. Однако же «новой волной» себя и своих сверстников он не считает. Говорит, интуиция подсказывает ему, что скоро обязательно появятся другие режиссеры и другой кинематограф: «Все как-то затхло, а когда затхло — обязательно приходит новая волна».