Политинформация с Леонидом Юзефовичем

– Какие события последнего времени вас больше всего поразили?

– Вероятно, следовало бы что-нибудь сказать о гибели двух самолетов, о войне на Кавказе или в Ираке, об Олимпиаде наконец, но признаюсь честно: мне почти нечего сказать об этом. Давайте я лучше расскажу вам вот какую историю. Дня два тому назад я поймал такси. Старая раздолбанная «копейка», молодой парень за рулем. Почти тут же мы попали в пробку. Не стоим еще, но едем совсем еле-еле. И он мне говорит: «Опасная ситуация – я могу закипеть. А если я закиплю, то это будет плохо для всех окружающих». А парень, надо сказать, здоровенный. Говорю: «Может, мне лучше выйти?» Смеется: «Да нет, это же не я закиплю, это радиатор». Слово за слово – и этот славный человек рассказал мне целую историю. Родом он из города Иваново. Не помню за что отсидел четыре года. Вышел. Уехал в Москву. Купил эту самую «копейку». Занялся извозом. Ночует прямо в машине. Снять комнату где-нибудь на окраине ему, в принципе, по силам, но он не снимает. «Во первых, – говорит, – потому что у меня такой психотип: не люблю с хозяйками связываться. Боюсь, чуть что не так – и...»

– И могу закипеть?

– Ну да. И опять в тюрьму. А во-вторых, все равно дорого.

– Куда же деньги деваются?

– Это-то самое главное: он их копит. У него, можете себе представить, есть цель в жизни. Сейчас он находится на подступах к тому, чтобы перегнать в Москву свою первую иномарку. Продаст, купит две иномарки, потом три и так далее – до тех пор, пока не соберет 50 тысяч долларов. Этих денег ему хватит на то, чтобы наконец открыть свой салон красоты где-нибудь в Костроме или во Владимире.

– Зачем ему салон?

– Это тоже еще только средство. А цель – цель вот она: месть. Он ненавидит женщин. Почему? Потому что они его не любили и не уважали. За это и хочет им отмстить.

– Но при чем тут салон красоты – он что, собирается их каким-то образом уродовать?

– Он просто будет упиваться своей властью над ними: над легионом маникюрш, педикюрш, парикмахерш, кто там еще обычно работает, над клиентками, которые будут от его воли так или иначе зависеть, – такой сценарий примерно.

– Что же вас, собственно, тут поразило?

– То, что у такого, в сущности, маленького человека есть не просто цель, есть целая жизненная программа. Неважно, хорошо она или плоха, важно, что она существует. У меня ничего подобного никогда не было. Я до сих пор человек той, советской, эпохи, когда мир был упорядоченный, во многом милосердный и, главное, абсолютно предсказуемый. А тут парень вкалывает по 18 часов в день, спит прямо в машине, отогнав ее куда-нибудь в кусты. Это ведь не под силу человеку, не имеющему перед собой путеводной звезды. Впрочем, вот еще что. Мне вспомнился другой эпизод с таксистом. В 1989 году я так же ехал в какой-то левой машине в аэропорт. Там сидел еще один парень, и они с водителем говорили о том, что теперь модно. Оказалось, входит в моду камуфляж. Я эту фразу запомнил и до сих пор странным образом убежден, что все, что в нашей стране происходило после 1989 года, – это следствие моды на камуфляж. Казалось бы, еще ничего нет в воздухе, наши ноздри немы, но на уровне подсознания, точнее, даже коллективного подсознательного: камуфляж.

– Вот и хотелось бы узнать, а что сегодня чуется ноздрей? Что носится в воздухе?

– Мне кажется, я утратил такого рода чутье, поэтому и не стал говорить ни о терактах в воздухе, ни о чем-либо еще. Видимо, это уходит с возрастом, эти инстинктивные вещи: чего нужно ждать от мира, чего бояться. Опасности собственного тела заслоняют все остальные беды. И потом, чтобы нюх не потерять, нужно быть очень неблагополучным человеком. Чем ты беднее, тем более остро чувствуешь окружающий мир. Лет 10 после перестройки я был очень беден. Ну вот вы вдруг останетесь в лесу – сразу просыпается обоняние, зрение, слух. А если вы пошли в лес на пикник – совсем другое дело.

– Сейчас слишком много пикникующих, чтобы понять, что с нами происходит?

– Боюсь, что так. Я по образованию историк, всегда ищу какие-то параллели нынешнему времени. Тому, что с нами происходит сегодня, я параллелей не нахожу. Я перестал читать газеты, хотя совсем еще недавно каждое утро покупал их штук пять-шесть. Я избавился от всяких интеллигентских иллюзий. Ведь многие верили, что даже одним своим внутренним негодованием, не говоря уж об открытом протесте, можем как-то изменить мир. Сейчас ничего подобного нет. И слава богу. Я подступаю к тому порогу, когда начинаешь воспринимать жизнь в ее глубинной целостности, а все, что катит по поверхности, уже почти не волнует. Такие вот возрастные тараканы.

– А может быть, это и называется мудростью?

– Не уверен.