Политинформация с Игорем Губерманом

– «Паскаль бы многое постиг,/Увидь он и услышь,/Как пьяный мыслящий тростник/Поет «Шумел камыш». Мне очень нравится этот ваш гарик. Песни поют сегодня другие, и все больше стрезва, но что же можно постичь, глядя на тростник, все еще пытающийся мыслить в этой стране?

– Как говорила моя бабушка, не обобщай, да обобщен не будешь. К тому же я теперь иностранец, а человеку приезжему часто открывается то, что абориген не заметит. Скажу так: страна прекрасная и поколения через два будет в полном порядке. Сейчас она все еще необыкновенно напоминает отпущенный на свободу исправительно-трудовой лагерь. Кто прежде всего опомнился? Правильно: ВОХР – надзиратели, часовые на вышках, политсостав. И вот, пожалуйста, бывший начальник карцера, подонок и садист, на свободе с чистой совестью выпускает газету или журнал – просто потому, что в карцере ему показалось удобнее всего разместить типографию. Вслед за надзорсоставом опомнились блатные и воры. А рядовой мужик – врачи, учителя, инженеры – находится в дикой растерянности. Думаю, метафора эта вполне уместная: мы жили в лагере и так себя и называли.

– Вы о соцлагере?

– В том числе. Не хочется говорить банальностей вроде того, что Моисей недаром водил евреев сорок лет по пустыне, но многие из нас для свободной жизни не годятся. Жизнь в более-менее нормальной стране им гарантирована. Если даже здесь и случится национал-социализм – не дай бог, конечно, – то он будет итальянского толка, мягкий, вегетарианский. Мне так хочется думать. Точнее, я так чувствую, ибо источники моего оптимизма чисто физиологические. Элементарная вещь: в России наконец стали улыбаться. В лагере человек не улыбается, там это – признак слабости, заискивания. Заявляю это со всей ответственностью – как человек, сам просидевший на зоне пять лет. Но на воле улыбка, напротив, знак расположения, доброжелательства и, по большому счету, силы.

– Но в этой улыбающейся стране падают самолеты, гремят взрывы, убивают детей, идет война, наконец.

– Знаете, о трагедии в Беслане я говорить попросту не могу: это абсолютное зло, а оно неописуемо, невыразимо. Как холокост. Как сталинские лагеря. Другое дело – пакостная, трусливая, даже в чем-то подлая позиция тех, кто сегодня вдруг объединился со всем миром.

– Вы имеете в виду тот крик, который поднялся в телевизоре по поводу поддержки мирового сообщества?

– Да. Позиция понятная: растворить собственные проблемы в общемировых неприятностях, тем самым уменьшив долю своей личной ответственности за происшедшее. Но я вот о чем кричу: на исламе – притом что религию в целом я не имею права обсуждать и тем более осуждать – появилась злокачественная опухоль. Первыми это заметили мы, граждане государства Израиль. И мы все об этом кричим уже лет семь или восемь, начиная со времен первой интифады. Но нас никто не слышит. Россия от этого тоже аккуратнейшим образом открещивалась – дескать, внутренние проблемы Израиля, ничего не знаем. А теперь выясняется, что борьба с терроризмом – дело мировое. Знаете, если в камере блатные кого-нибудь бьют или даже убивают, каждый – а там человек тридцать обычно – должен подойти и пнуть жертву. Вина тем самым переносится на всех, и гибель заключенного можно признать обычным несчастным случаем.

– Снова вы про камеру.

– По моим ощущениям, в ваших краях за последние два года крепко похолодало. Еще Константин Леонтьев говорил, что в России холодает каждые 15-17 лет. Уверен, что ни Путин, ни его клевреты никогда не читали Леонтьева, но это не мешает им точно попадать в расписание заморозков, в ритм всех этих сезонных колебаний погоды. Притом что люди чаще стали улыбаться, разговаривать они стали гораздо осторожнее. О прессе даже не говорю. Несколько лет назад – не сочтите за хвастовство – обо мне сняли фильм. Сначала я ходил по Иерусалиму, потом по Бутырской тюрьме и занимался обычными своими глупостями: рассказывал байки и читал стишки. Называлось все это, уже точно не помню, кажется, «Гарики и человеки». Не мне судить, хороший это фильм или плохой, но от него пахло свободой. ТВ-6 в свое время дважды его показывал. Он шел в Америке, в Израиле. Сейчас правообладатель предлагает его разным российским каналам, и все отвечают: «Не годится».

– Несвоевременная вещь?

– Именно так: несвоевременно и нецелесообразно. Те самые слова, в которых формулировала подобные отказы советская власть. Мне неловко говорить об этом, потому что тут в центре всего моя милость, но тем не менее это важный показатель.

– Но что же делать?

– Есть лишь один универсальный совет: всегда и во всем чувствовать себя свободными людьми и так себя вести.