Похмелье и быт
Писать коммерчески успешные романы можно по-разному. Можно сочинить лихой сюжет, выпустить реки крови и порубить в капусту сотню-другую «очень плохих парней», а можно придумать заковыристую интригу или опровергнуть последнее табу общественной нравственности. Иные любят сами поиграть с языком, другие, напротив, играют с произведениями классиков. Александр О’Шеннон, известный в соответствующих кругах исполнитель авторской песни, чей дебютный роман «Антибард» вышел на днях в издательстве «АСТ», пошел по пути саги одного дня, канонами которой стали «Улисс» Джойса и «Один день Ивана Денисовича» Солженицына.
Рецепт несложен – берет автор и описывает один день из жизни какого-нибудь невзрачного человечка, обильно снабжая повествование отвлеченными, в основном философского характера, размышлениями. Вот, например: «Наташенька, бардовская песня – удел некрасивых людей, живущих некрасивой, неуютной жизнью. Чувствуется в нас какая-то недое...сть...» Естественно, герой должен мучиться и страдать, ибо счастье никого не интересует в принципе, а вот несчастье склонная к вуайеризму публика обожает. Еще лучше, если герой в финале как-нибудь трагически помрет – зарезал же героя Венедикт Ерофеев в бессмертной поэме «Москва–Петушки», а модный ныне Гришковец взял своего и виртуально расстрелял в «Рубашке». Дескать, через муки и смерть происходит нравственный катарсис, который поможет нам переосмыслить окружающую действительность.
А вот О’Шеннон, хоть и циник, все же гуманист. Своего героя (сочинителя авторских песен на темы половых извращений) он заставляет страдать лишь от безденежья и похмелья – вещей, в целом поправимых. И смерть обходит его стороной, хотя, честно признаюсь, весь роман я только и ждал, когда антибард откинет, наконец, копыта от алкогольной интоксикации. Нравственный же катарсис героя приходит через прилюдное заблевывание им микрофона во время выступления в ночном клубе. Этот символичный акт должен, конечно, что-то означать, но что именно – понять так никто и не успевает, потому что гитара падает из ослабевших рук, а сам антибард валится на сцену. Точка.
А назавтра он проснется, и все начнется сначала. Ну, может быть, напишет еще одну песню или уестествит новую поклонницу, что, впрочем, маловероятно. Остаются вопросы. В чем же секрет успеха «Антибарда»? За что иные критики называют его то «рассветом новой русской литературы», то «манифестом нового потерянного поколения»?
Думаю, дело в следующем. Для современных российских писателей, привыкших к глобальному противостоянию сил добра со вселенскими силами зла, формат саги одного дня слишком уж мелковат. Не опускаются они до банальностей жизни. А может, просто не умеют говорить понятным человеческим языком о понятных и простых вещах. Или лень? Словом, о ежедневном немудрящем быте пишут Гришковец да О’Шеннон. Последний даже более интересен – ибо не каждый менеджер среднего звена знает, как можно без особых усилий прожить в Москве на сто долларов в месяц и быть при этом довольным, пьяным и обласканным женщинами.
