Почитай отцов

О хаосе в культуре, о китайском языке Пушкина и о новом факультете филологии

Долгое время филология была центром притяжения для всех гуманитарно ориентированных людей — и это было неестественно, ненормально. Литература была едва ли не единственной площадкой для любого свободного высказывания. Но теперь литература утратила свой ­сакральный ореол и превратилась в обычный продукт потребления — и снижение статуса литературы естественным образом сказывается на снижении статуса литературоведения. С другой стороны, другие гуманитарные науки в советское время находились под жестким идеологическим прессом, и о Пушкине всегда можно было высказать гораздо больше независимых суждений, чем о Николае I.

Сегодня литературоведение — непрестижное и чрезвычайно нехлебное дело, занятие для маргиналов. В этом есть свои плюсы: людей, которые придут, потому что не знают, чем им заняться, станет меньше, но нам и нужны люди, готовые к самоограничениям, которые налагает на человека это странное занятие.

Дело в том, что, с нашей с коллегами точки зрения, Пушкин писал не для нас и не на том языке, который мы принимаем за свой. Поэтому никакого диалога с текстом у нас не может быть — а может быть только некоторая попытка, часто безнадежная, задать ему некоторые вопросы. Для этого язык Пушкина нам нужно учить, как китайский. В каком-то смысле он даже сложнее китайского, потому что про язык Пушкина нам кажется, что мы его понимаем. Но это не так: скажем, хрестоматийный пример из оды «Вольность» — «Восстаньте, падшие рабы» — означает призыв встать с колен, а вовсе не к мятежу.

Конечно, для каждого важна вера в результативность того дела, которым он занят, но мы можем обещать своим студентам только весьма увлекательный про­цесс угадывания чужого.

В первый год обучения мы намерены отказаться от обычной системы филологического образования. Нам не так важно, чтобы студенты выучили 25 терминов и прочли 150 текстов (они их прочтут и сами); голова не сундук, который надо забивать сведениями. Важно овладеть предварительными навыками филологическо­го чтения, понять, как работает этот механизм. Поэтому большую часть программы первого года составит курс, который мы назвали «Правила чтения»: мы будем по фразе, по слову разбирать отдельные тексты, выхваченные из разных эпох, которые бывший школьник прочитал или хотя бы знает, что они есть, — ну «Капитанскую дочку» Пушкина, или рассказы Бунина, или Сорокина. Безразлично, что и сколько мы прочитаем, — нам важно, чтобы студент начал понимать культурный и литературный язык, на котором написаны эти тексты. И конечно, мы подразумеваем, что изучением любой национальной литературы он займется, только когда освоит тот язык, на котором она написана. Поэтому процентов 40 учебного времени у нас будет посвящено иностранным языкам — для начала немецкому, французскому и английскому.

Отдельный курс у нас будет посвящен тому, что люди называли литературой, от самого начала литературной теории, от Платона и Аристотеля, до Якобсона. Будет история — не традиционная, а ориентированная на филологов: нам важна не только последовательность исторических событий, но и то, как ее воспринимали и искажали. И русская литература здесь сыграла очень значительную роль — войну 1812 года все представляют по «Войне и миру». Очень важно понимать, насколько властно, деспотически литература подчиняла себе историю.

Еще у нас обязательно будет курс академического письма. В идеале это хорошо было бы делать сразу по-русски и по-английски. С одной стороны, каждому филологу следующего поколения придется писать на английском языке. Но, кроме того, английский и русский устроены прямо противоположным образом, в том числе на уровне стиля изложения: в американской статье всегда есть некоторая назидательность, строгость, а русская статья — это такая матрешка, которая обычно кончается тем, что вот это — тема для другого исследования, а это уже выходит за пределы, и вообще, читайте нас дальше… Важно понять, что это не хорошо и не плохо, это просто зависит от языка.

Культура — это какофония. Она никогда не бывает устроена в каком-то гармоническом порядке: в ней действуют много людей, много голосов, много споров, много несогласий. Поэтому мы хотим, чтобы у студентов было такое радостное недоумение и ощущение того, что нет никаких руководств, которые позволили бы им чего-то выучить — и полностью овладеть делом. Наша задача — научить их ориентироваться в этом пестром и абсолютно неуправляемом хаотическом мире.

упражнение №1

Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня и Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали. «Что же ты не едешь?» — спросил я ямщика с нетерпением. «Да что ехать? — отвечал он, слезая с облучка, — невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом». Я стал было его бранить. Савельич за него заступился. «И охота было не слушаться, — говорил он сердито, — воротился бы на постоялый двор, накушался бы чаю, почивал бы себе до утра, буря б утихла, отправились бы далее. И куда спешим? Добро бы на свадьбу!» Савельич был прав. Делать было нечего. Снег так и валил. Около кибитки подымался сугроб. Лошади стояли, понуря голову и изредка вздрагивая. Ямщик ходил кругом, от нечего делать улаживая упряжь. Савельич ворчал; я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак жила или дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения метели… Вдруг увидел я что-то черное. «Эй, ямщик! — закричал я, — смотри: что там такое чернеется?» Ямщик стал всматриваться. «А бог знает, барин, — сказал он, садясь на свое место, — воз не воз, дерево не дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк, или человек».