Плевое дело

Первый раз Энн Войчицки и Линда Эйви появились перед европейской публикой на экономическом форуме в Давосе. Они уселись напротив лифта в холле отеля «Бельведер» и разложили на столе перед собой рекламные проспекты и тысячу пробирок, по одной на каждого участника форума. Проходящим мимо политикам и бизнесменам они предлагали плюнуть в пробирку. Тем, кто соглашался, вручалась смешная серая шапочка со стилизованным изображением двух хромосом и надписью «Я плюнул». Тогда, в январе, согласившихся было не очень много: компанию 23andMe, которую основали женщины у лифта, мало кто знал по эту сторону Атлантики. Но через несколько месяцев все изменилось: в октябре журнал Time опубликовал свой традиционный рейтинг изобретений года. Если в 2006 году изобретением года по версии журнала стал YouTube, а в 2007-м — iPhone, то в 2008-м, на несколько корпусов опередив Большой адронный коллайдер, победила компания 23andMe, придумавшая продавать людям информацию об их ДНК (23 в названии — это число пар хромосом у человека).

Прежде чем придумать 23andMe, Линда Эйви 20 лет проработала в фармакологической компании. Она как никто знала, какие перспективы открылись бы перед фармакологией, если бы лекарства были индивидуальны. Нынешняя фармакология, не делающая различий между людьми, оправдывает себя не всегда. Во-первых, потому что одна и та же болезнь может быть вызвана разными причинами, а во-вторых, что гораздо важнее, потому что разные люди по-разному переносят медицинские препараты. Одному новое лекарство сулит избавление от всех бед, другому — анафилактический шок. Если бы про каждого больного можно было точно знать, что ему можно, а что нельзя, — это перевернуло бы фармакологию. Кроме того, зная свои генетические особенности, человек мог бы, скажем, вовремя пройти обследование на рак или сердечные заболевания — и обнаружить болезнь на ранних стадиях.

Чтобы превратить мечту об индивидуальной медицине в реальность, Линде Эйви нужны были деньги и вычислительные мощности, способные обрабатывать лавину генетической информации. Где их можно было найти? Там же, где ищут и все остальное, — в «Гугле».

Незадолго до этого вышла книга «История Google». Там среди прочего рассказывалась история про эксцентричную первую леди «Гугла» — девушку (а впоследствии жену) основателя компании Сергея Брина, Энн Войцицки. Сидя на ежегодном «ужине миллиардеров», она расспрашивала присутствующих за столом, чувствуют ли они, после того как поедят спаржи, странный запах в своей моче. Как бы странно ни выглядело подобное любопытство, Энн явно знала, что спрашивала: ее собеседникам, как оказалось, уже приходилось размышлять на эту тему. Светского анекдота Линде Эйви хватило, чтобы распознать в Энн свою: способность чувствовать за­пах метилмеркаптана, содержащегося в спарже, ­генетиче­ски детерминирова­на. Поэтому ­несколь­ко недель спустя, выбив себе встречу с одним из топ-менеджеров «Гугла», ­Линда пригласила на нее и Войцицки.

Энн Войчицки была полной ­противо­положностью Линды Эйви. Если Линда выросла в семье фермеров из Айовы и закончила никому не известный колледж, то Энн — дочь стэнфордского профессора физики и известной журналистки — закончила биологический факультет Йеля с отличием и собиралась замуж за миллиардера. Линда происходила от незаконнорожденной немецкой девушки, сбежавшей в Америку, скрываясь от презрения соплеменников, предки Энн — евреи из СССР — высадились на Эллис-Айленде в Нью-Йорке в 1930-е годы. Объединяло их одно: интерес к персональной генетике. Как бы то ни было, они быстро нашли и общий язык и своего первого инвестора — Сергей Брин выделил почти 4 миллиона долларов на запуск 23andMe.

Главная сложность персональной генетики состоит в том, что, чтобы работать как следует, она должна стать массовой. В то же время полное секвенирование ДНК (то есть полная расшифровка всего генома) до сих пор стоит сотни тысяч долларов. Чтобы персональная генетика стала доступной, пришлось отказаться от идеи секвенировать весь геном и исследовать только изменчивые участки ДНК.

Больше 99% процентов ДНК у всех людей одинаково. Если наугад ткнуть пальцем в случайный нуклеотид (букву генетического кода), то практически наверняка он будет совпадать у двух случайно выбранных людей. Но некоторые позиции генетического кода изменчивы, то есть с довольно большой вероятностью у двух разных людей они будут различаться. Такие позиции в ДНК называют одиночными нуклеотидными полиморфизмами (single nucleotide polymorphisms) или попросту снипами (SNiPs). Их не очень много — сейчас известно около 10 миллионов снипов, зато именно благодаря им люди и различаются между собой — цветом глаз, способностью сворачивать язык в трубочку и предрасположенностью ко многим заболеваниям.

Анализ 500 тысяч снипов стоит всего 399 долларов и производится при помощи совершенно умопомрачительных технологий: образец ДНК наносят на чип в несколько сантиметров диаметром, на котором сидят полмиллиона разных диагносцирующих молекул, по одной на снип. Чтение ДНК для 23andMe производит сторонняя лаборатория — в компании занимаются исключительно интерпретацией и поддерживают «дружественный интерфейс».

Чтобы захватить рынок персональной генетики, недостаточно было снизить цену теста. 23andMe полностью изменили сам подход к генетической информации. Фактически они создали генетическую социальную сеть. Если в существующих сетях люди объединяются по интересам и пристрастиям, то на сайте 23andMe — по генетическим признакам. Точно так же, как в «Фейсбуке», здесь можно держать свою генетическую информацию в тайне, а можно открывать ее для своих друзей и знакомых или просто — для всех подряд. Соответственно, можно организовывать клубы — скажем, по признаку нечувствительности к горькому вкусу или невосприимчивости к кофе. В данный момент на выбор предлагается около сотни признаков, и большинство из них связаны с риском тех или иных заболеваний, но нет никаких сомнений, что их будет больше. Теоретически список различий ограничен 500 тысячами снипов, но это только пока. На прямой вопрос насчет того, когда и как быстро может упасть цена на генотипирование, Энн и Линда дают максимально уклончивый ответ — они вообще стараются не давать никаких конкретных обещаний и говорят максимально обтекаемыми фразами. Однако в целом преисполнены оптимизма: «Стоимость генотипирования постоянно падает, как и другие методы анализа ДНК. Как только качество секвенирования, которое мы можем себе позволить, будет нас удовлетворять, мы, возможно, будем предлагать и его».

Еще одна функция социальных сетей, которую позаимствовали в 23andMe, — это установление генеалогии. Конечно, нельзя построить родословное древо, не имея генетических образцов множества родственников, но часто можно сказать, откуда происходит тот или иной геном: разные генетические вариации распространены в разных районах. Где-где, а в Маунтин-Вью, Калифорния, самое милое дело обсуждать, кто откуда приехал. Чтобы это понять, достаточно взглянуть на коллективную фотографию сотрудников 23andMe — она могла бы служить иллюстрацией для этнографического справочника.

Продвижение своего продукта Энн и Линда тоже строят по лекалам социальной сети, а не серьезного медицинского учреждения. Они провели уже несколько плевательных вечеринок — spit parties, — на которых успели, в частности, собрать слюну с Уоррена Баффетта и Руперта Мердока (задача не такая простая — чтобы наполнить одну пробирку, требуется 10 минут слюноотделения). Они ведут блог под названием «Плевательница», в котором рассказывают, кто из известных людей отличался какими генетическими особенностями. Они дают десятки интервью. Меньше всего они похожи на зловещих ученых в белых халатах, открывших ящик Пандоры. Хотя они, безусловно, его приоткрыли — персональная генетика ставит перед человечеством множество новых проблем. По степени политкорректности и способности обходить острые углы Энн и Линда дадут сто очков вперед любому в Калифорнии. «Мы просто предоставляем возможность получить генетическую информацию тем, кому это нужно, — говорят они по очереди. — Мы понятия не имеем, как эта информация будет использоваться в дальнейшем». «Хорошо подумайте, — написано на сайте, — прежде чем делать свою генетическую информацию доступной. Неизвестно, какой смысл она приобретет в дальнейшем». Больше всего американцы боятся, что их генетическая информация попадет в руки работодателя или страховой компании. В мае этого года в Америке был принят «Акт о генетической недискриминации», запрещающий страховым ­ком­паниям изменять стоимость страховки, а работодателям принимать решения о найме и увольнении, руководствуясь «только генетической предрасположенностью», и в 23andMe официально его поддержали.

«Персональная генетика — сравнительно новая область, и мы постоянно сталкиваемся с людьми, скептически относящимися к идее узнать свою ДНК получше. Но никакого организованного сопротивления по идеологическим мотивам мы не встречаем», — говорят Линда и Энн. Как ни странно, идеологические противники 23andMe действительно маргинальны (в основном конспирологи-гуглофобы, да некоторые религиозные фундаменталисты). Больше всего проблем, как водится, создают власти.

В июне Департамент здравоохранения штата Калифорния разослал во все компании, занимающиеся генотипированием, письмо, напоминающее, что подобные услуги нельзя оказывать без направления врача (такая же мера действует в Калифорнии и в отношении любых других медицинских анализов). Компания 23andMe заявила, что никаких законов штата не нарушает и продолжит предоставлять свои услуги калифорнийцам. Тем более что — и это написано на сайте где только можно — никакой медицинской информации компания не предоставляет, а всего лишь дает представление о «состоянии исследований», ­свя­занных с той или иной генетической вариацией. По иронии судьбы политика компании, позволяющая оказывать услуги калифорнийским клиентам, может сослужить плохую службу клиентам российским. С одной стороны, жители ­России могут пользоваться услугами 23andMe («плевательный набор» обещают прислать FedEx за 65 долларов), с другой — вывоз из страны «биоматериалов» с немедицинскими целями запрещен, и, соответственно, каждый их российский клиент может считаться контрабандистом. В 23andMe этого, похоже, не знают.

Два главных принципа, на которых строится работа 23andMe — и будет, видимо, строиться работа всех подобных компаний в дальнейшем, — это анонимность и избирательность. Анонимность обеспечена тем, что клиенты не предоставляют не только документов, но и ни­какой анкетной информации. Клиент просто платит 399 долларов и получает с курьерской службой пробирку, которую надо заполнить слюной и отослать обратно. Каждый геном в 23andMe маркирован только логином и паролем, как в любой другой социальной сети. Даже получив доступ к чьей-то генетической информации, никогда нельзя быть уверенным, что это тот человек, чье имя написано в профиле.

Избирательность обусловлена тем, что интерпретации подвергаются только те вариации, которые «отвечают жест­ким критериям достоверности научной информации». Каждый клиент может прочесть на сайте «клинический отчет», в котором содержится информация о предрасположенности к различным заболеваниям и о том, является ли он их носителем, и «исследовательский отчет» — не вполне подтвержденные научные исследования тех или иных его генетических особенностей, достоверность которых оценивается 23andMe в баллах — от 1 до 4. Скажем, генетическая предрасположенность к склерозу или ожирению вызывает мало сомнений (4), а генетически обусловленную способность избегать совершения ошибок (1) еще предстоит подтвердить. «А если ученые найдут мутации, ответственные за гомосексаулизм или криминальные склонности, вы вставите их в отчет?» — спрашиваю я. «Пока исследователи не придут к согласию, что такие корреляции существуют, мы имеем полное право не сообщать о них. Признаки, о которых вы спрашиваете, пока не исследовались достаточно подробно, чтобы мы начали их рассматривать». Справедливости ради: если верить приведенным научным источникам, способность избегать ошибок тоже не исследовалась сколько-нибудь подробно. Но в любом случае это все будущее: пока у ученых не дошли ­ру­ки до сексуальных предпочтений, персональная генетика будет иметь в основном медицинское значение, чтобы ни говорили Линда и Энн.

18 сентября 2008 года Сергей Брин написал в своем блоге, что является носителем мутации G2019S в гене LRRK2, которая существенно повышает его вероятность заболеть в старости болезнью Паркинсона. Мутация G2019S (говоря человеческим языком, замена аминокислоты глицина на серин в 2019 позиции белка LRRK2) — одна из тех, которые анализируют в 23andMe. Вероятность того, что Брин заболеет Паркинсоном, выше средней по популяции на 20—80% — разные исследования называют разные цифры. «Я думаю, что мне повезло, — пишет Брин. — Пока источник вечной ­моло­дости не найден, все мы будем в ­ста­рости чем-нибудь болеть, только вот неизвестно — чем. Мне проще, чем кому-либо, угадать, чем заболею я. И у меня есть несколько десятков лет, чтобы ­под­готовиться».

Идея узнать за 399 долларов, от чего ты помрешь, кажется заманчивой только на первый взгляд. Хорошо, конечно, тридцать лет готовить себя к неизлечимой болезни, но что если в конце концов ты не заболеешь? Тридцать лет будут ­поте­ряны зря. «Мы понимаем, что кто-то не захочет узнать об определенных корреляциях. Для некоторых особенно серьезных состояний (так в 23andMe называют болезни) мы предлагаем специальную опцию — клиент может отказаться от получения соответствующей информа­ции», — говорят мне Энн и Линда. Правда, опция эта подходит не всем: ребенок Сергея Брина и Энн Войчицки, который должен вот-вот появиться на свет, унаследует мутантный ген LRRK2 с вероятно­стью 50%. И даже если его родители ничего ему не скажут, однажды он узнает об этом из интернета. Может быть, поэтому Линда Эйви предпочитает не распространяться о том, какие болячки унаследовали от нее ее дочери.