Письмо: До связи

Здесь, на доме №1 на Покровке, совсем недавно была вывеска 2-й половины XX века: «Булочная».

Под прежней вывеской обнаружилось несколько слоев еще более старых вывесок.

Но и это, похоже, ненадолго

Магазин остался, а той таблички больше не найти — вместо вывески 1960-х там сей­час висит неоновая какая-то, с той прошлой жизнью никак не связанная, ни с чем во­обще не связанная, наверное, более «эф­фективная», а попросту ни­какая. 

Я думаю, что Москве необходим Институт мостостроения или Министерство связи. Не то Министерство связи и массовых коммуникаций, а такое, которое бы постоянно работало над тем, как скрепить самые разные распавшиеся обстоятельства. Склеивать поколения и компании, перебрасывать мосты между разными социальными опытами и группами, восстанавливать порванные связи между годами и десятилетиями. 

 Весь город наполнен этими подроб­ностями: старая табличка на доме №26 на Спиридоновке, вывеска «Молоко», де­ревянная рама окна на Покровке. Когда в подъезде моих родителей управа отковыривает старую плитку с нехитрым ор­наментом небогатого доходного дома и меняет ее на серую кладку привокзального ресторанчика, я против не потому, что какой-нибудь чиновник — наверняка добропорядочный семьянин, хороший собутыльник, оплот режима и просто добрый малый — решил распилить десяток тысяч чего-нибудь. Когда экскаватор пробивает стену особняка середины XIX века где-нибудь на Хитровке, это преступление не потому, что какой-нибудь чиновник — любитель юга Италии, команды «Челси», Георгиевского зала и просто добрый малый — получил от какого-нибудь бизнесмена — ценителя дорогих вин, заботливого отца двоих детей и видного коллекционера — сотню тысяч чего-нибудь. То есть я против и поэтому, ко­нечно, тоже. Но это — судебные обстоятельства. И даже не потому, что я помню, как маленьким взбегал по этой лестнице с плиткой с небогатым орнаментом и там всегда стоял чей-то старый велосипед. А потому, что до меня 70 лет по ней взбегали, ступали, поскальзывались, шептались, обнимались, дрались, признавались, придумывали, клялись, молились и снова обнимались тысячи неизвестных мне людей. Главным образом потому, что разрушена связь. 

В Москве есть «места связи». «Фаланстер», лучший магазин города, в котором условный Константин Эрнст, стоя у книжной полки, толкается локтями с яростным анархистом. Парк Горького, в котором самые разные люди катаются на лодках, едят гамбургеры, слушают джазовый оркестр, танцуют танго, стоят в одной доброжелательной очереди. И посколь­ку эти — такие разные — места сделаны очень хорошо, там всегда есть люди. Они встречаются, они строят мосты. 

 Таким же местом некоторое время был лагерь на Чистых прудах, где убежденный националист передавал антифашисту стакан с чаем, а люди, отвечавшие в 1993-м «да-да-нет-да», вместе со старшеклассниками смотрели спектакли или слушали лекции об истории и свободе. Желая того или нет, участники тех прогулок искали и находили спасающие скрепы, были агентами не столько сопротивления, сколько объединения. 

Уже потому в них больше правды, чем в тех, кто хочет разогнать, забить, засунуть в автозак. Не хочется снова ­говорить, в чем проблема нынешней ­власти, об этом слишком красноречиво говорит она сама, но среди ее неизлечимых недугов — атрофия связей, это люди, вытесняющие прошлое, подробности человечной истории, «ненужные» детали. 

У моего любимого поэта Михаила Айзенберга есть стихотворение с такими строчками:

Снится мне, что я связной.

Я связной, а жизнь бессвязна.

И, с душою взапуски,

Та отстала, та увязла,

Кто куда, а все близки.