Петр Павленский: «Я не думаю, что люди сконцентрированы только на мошонке»

— Как вы себя чувствуете после акции?

— Сегодня уже, в принципе, нормально. Вчера я еще приходил в себя.

— Вы ожидали, что из суда вас просто отпустят?

— Нет, конечно, это как раз для меня было потрясением. Перед тем как меня отпустили, я даже уснул в холодном автозаке. Я ведь ночь до этого не спал. Я погрузился в сны, тут меня будят и ведут в здание суда. Я думал, что пойдет обычная схема: будет суд, 15 минут нужно будет что-то говорить, потом арест или штраф — в общем, бюрократическая волокита. А все оказалось совсем не так.

— Почему вас отпустили?

— Обычно, когда составляют протокол, пишут, что это явное неуважение к обществу, но по самой статье о хулиганстве подразумевается, что я должен на кого-то нападать, кричать что-то, а я ничего не кричу и ни на кого не нападаю. Кроме того, там нет пункта о том, что человека нужно наказывать за то, что он голый. Получается, что нет конкретных причин давать эту статью. Прошлое дело мы с моим защитником Динаром Идрисовым благодаря этим обстоятельствам и выиграли.

Здесь получилось все быстрее: судья даже не стала заседание устраивать и сказала, что нет состава преступления. Если бы был суд, нужно было бы фабриковать дело, и снова начался бы шум. А так — раз, и все, нет никакого суда, и шума меньше.

Почему меня не захотели как-то серьезно наказать? У нас ведь это делается легко, но я правда не знаю. Статья «Хулиганство», по которой гринписовцы и Pussy Riot шли, очень удобна: под нее можно все что хочешь подвести. Правда, я делаю все один — и в этом для них есть определенная сложность. Когда несколько человек — значит, организованная группа лиц действовала, и проще засадить. Власть принимает решения, которые ей на данный момент кажутся выгодными. Они взвешивают, нужен им сейчас карательный процесс или нет.

— Надежда Толоконникова и Мария Алехина продолжают отбывать срок, Толоконникову и вовсе не могут найти, «узника Болотной» Михаила Косенко приговорили к принудительному лечению. Вас это не пугает?

— То, что происходит с людьми по «Болотному делу» и с Pussy Riot — это все показательные процессы. Их основная цель и функция — держать людей в страхе. А если ты ведешься на этот страх, то ты становишься пособником страха и пособником этой карательной машины. Ты становишься политически индифферентным субъектом, боящимся. Понятно, что есть обычный человеческий страх, садиться никому не хочется. А когда ты это разбираешь, то иначе начинаешь к этому относиться — не как к страху вообще, а как к фактору в жизни, который нужно преодолевать.

— Как возникла идея перформанса «Фиксация»?

— Идея возникла, когда я был в Москве и пошел гулять на Красную площадь. Меня вообще интересуют места, связанные с проявлением власти. Я увидел, что там огромное количество фэсэошников — ищеек, которые ходят и следят за другими людьми. Невзрачные, плохо одетые люди, которые ходят по одному. Для меня это стало воплощением полицейского государства, перманентного Дня полиции, когда перед тобой очаг власти и все пронизано фэсэошниками, камерами, людьми, которые следят друг за другом. Для нынешней власти это идеальное государство.

— Варлам Шаламов писал, что есть такой зэковский обычай — прибивать мошонку к нарам. Вы знали об этом?

— Про обычай я не знал. Когда я находился в камере, после акции «Туша» со мной сидел человек, который рассказал об этом. По его словам, такое бывает, когда зона «краснеет» и начинается беспредел со стороны администрации. Но тогда у меня в голове это не особенно связалось с будущей акцией. Но это важно. У нас ведь вообще стирается граница между зоновскими понятиями и жизнью. Она как начала стираться со сталинских времен, стали эти порядки насаждаться, так все и продолжается. Все превращается в одну большую зону. Единственная разница в том, что пока еще есть право на выход. Для себя я такой сценарий, конечно, не рассматриваю. Сбежать с корабля? Нет.

— На вашу акцию было очень много негативных откликов. Вас разочаровала реакция людей?

— В негативной реакции нет ничего плохого. Если хотеть что-то делать для позитивной реакции, то получается какой-то популизм. В момент негативной реакции человек тоже начинает рефлексировать, что-то выплескивает. Хуже, когда за негативом не стоит никакой мысли. Я обращаюсь к людям, и мне нужно сделать что-то, чтобы началось обсуждение.

— К каким конкретно людям вы обращаетесь — к тем, кто знает, что такое перформанс и готов к чему-то подобному, или ко всем сразу?

— Это обращение к людям, с которыми я нахожусь в одном информационном поле. Если человек из него совсем выключен, он просто не поймет. Я говорю даже не о людях, которые разбираются в искусстве, а о тех, кто знает политический контекст.

— Вы хотели привлечь внимание к конкретной проблеме полицейского государства, а в итоге получилось, что все говорят про мошонку. Фактически инструментарий перформанса затмил саму цель.

— Объяснить все можно потом, в интервью и комментариях после акции. Я не думаю, что люди только на мошонке сконцентрированы. Конечно, они видят определенный визуальный код — мошонку, пробитую гвоздем. Но потом они все равно читают комментарии, негативные и положительные отзывы. Начинают задумываться, почему это произошло в День сотрудника полиции.

— Вы не боитесь боли?

— Когда женщина рожает — она испытывает настоящую боль. Давайте роды возьмем критерием боли. Люди же проходят регулярно через это. В сравнении с этим боль во время акции — это скорее не очень приятные ощущения. Боль — еще один страх, его тоже нужно и можно преодолеть.

— Какая у людей вокруг реакция во время акции? Что говорят прохожие, полицейские?

— Это как раз интересно. Я слышал какой-то пожилой голос сзади: «Этот человек сумасшедший». Полицейские не могут понять, что произошло. Они сразу же думают, что с этим делать и как это поскорее убрать. Первое, что старший сказал младшему, это «Убирай его отсюда», а младший ему отвечает: «Не могу, он прибит». Они пытались всячески нейтрализовать акцию — закрыли меня белой тряпкой, стали вокруг людей разгонять, оцеплять это место и выгонять людей с площади, чтобы никто ничего не видел.

— Вы не опасались того, что дети могли увидеть перформанс, и их это травмирует?

— Дети такие же члены общества. То, что происходит вокруг, травмирует их куда больше. Есть вещи страшнее — в частности, то, чему была посвящена акция. Мне кажется, это задача людей, которые старше, дать объяснение ребенку, который спросит, что происходит. Конечно, он может сказать, что я просто сумасшедший, а может и все объяснить.