Перемена участи

Лев Рубинштейн: Привет!
Давно, что называется, не виделись. Я имею в виду, здесь не виделись. Что и понятно: на фоне событий последних месяцев музы, и наши в том числе, предпочитали благоразумно помалкивать. В коммуникационном пространстве слово держал товарищ лозунг. Лозунговая активность достигла тогда такого накала и размаха, что захвати­ла и соблазнила самых разных людей, уж совсем даже не лозунгового темперамента, например меня. Я как-то зашел по делу в редакцию БГ, а мне и говорят: «Придумайте-ка быстренько лозунг для митинга». В другое время я бы несказанно удивился. А в этот раз, не говоря ни слова, подсел к компьютеру и написал: «Москва не Пхеньян — плакать не будет». Во время митинга я, кстати, увидел его в чужих руках и погордился даже немножко. И еще я что-то такое сочинил, уже и не помню что.

Ну вот… Затевая очередной раунд нашей переписки, я дал себе слово обходить по возможности стороной вот это все, о чем, кажется, только все и говорят последнее время. Но явно не получается. Может быть, и вырулим чуть позже к чему-нибудь другому.

А потому я сразу же задам тебе вопрос. Вопрос такой. Вот когда ты неожиданно, насколько я могу судить, для себя самого в одночасье оставил милую Францию и прибыл в пломбированном вагоне сразу на Болотную площадь, формулировал ли ты сам для себя внутренние или внешние мотивы такого кунштюка? Или это был чисто интуитивный порыв?

Григорий Чхартишвили: Дело было так. Как раз накануне отъезда, вечером, мы с женой обстоятельно поговорили на тему ехать – не ехать. Решили, что это бессмысленно, поломает все наши планы и вообще отдает каким-то дурным пафосом. Сам же я все это и сформулировал. А девятого декабря проснулся в темноте и понимаю: надо ехать. Без каких-то рациональных объяснений. Жена проснулась, видит — я по комнате расхаживаю. Говорит обреченно: «Едем, что ли? Ладно, сейчас соберу сумку».

Так все и вышло. Пафосно («Барин приехал, с самого Парижу»), поломались планы, и, возможно, пропала только что начатая книжка. Бессмысленно ли в общественном смысле — посмотрим. Лично для меня не бессмысленно.

Л.Р.: Не выдумывай, ничего такого пафосного или ложно героического в этом уж точно не усматривается. За себя, по крайней мере, я отвечаю. Более того, когда я в твоем блоге прочитал, что ты «не усидел», я испытал нечто вроде восхищения и, уж извини, даже гордости. А книжка не пропадет — книжки не пропадают, как известно.

И то, что все это явно не бессмысленно, даже можно и не говорить. Меня сейчас часто спрашивают, чего я жду от этих странных, но явно духоподъемных событий и что я прогнозирую. А я ничего не прогнозирую, потому что давно знаю, что в нашей (этой) стране может быть буквально все что угодно. Поэтому здесь так интересно и столь же безысходно.

Для меня эти события и наше в них более (как в твоем случае) или менее (как в моем) активное участие, безусловно, самоценно. Потому что мы в любом случае этого не забудем. Типа — «этих дней не смолкнет слава». Да и не закончились они еще, эти события. Только начинаются, по-моему.

Г.Ч.: Да, все самое интересное впереди. Понятно, что путинский этап нашей истории закончился. Однако пройдет еще какое-то время, прежде чем это поймет сам нацлидер. И знаешь, меня не пугают грядущие тяготы, без которых редко обходится изгнание авторитарного правителя, исчерпавшего свою актуальность. Даже хорошо, что он будет упираться и цепляться за кресло. В процессе борьбы с несостоявшимся пожизненным диктатором сформируется, окрепнет и самоорганизуется гражданское общество, а значит, вероятность возникновения нового «батьки» существенно уменьшится. Пускай сопротивляются, это на пользу дела.

Вот хочу тебя спросить немного про другое. Ты (извини за хамство) помнишь еще Сталина, скоро к тебе будут приходить фольклорные экспедиции и просить: «Дедуш­ка, расскажи про старинные времена». Сколько жизней ты прожил за свои шестьдесят пять, все время находясь в одном и том же месте? Сколько раз на твоей памяти менялась страна и сколько раз менялся ты сам под воздействием внешних и внутренних обстоятельств? Или ты все время был один и тот же? Я, например, считаю, что прожил… сейчас… семь жизней. И все вокруг опять меняется, и я тоже (не без поеживания) в очередной раз меняюсь…

Л.Р.: Ну, сказать, что я так уж прямо помню Сталина, будет некоторым преувеличением. А вот день его смерти и сопутствующие этому обстоятельства помню, да. И уже неоднократно писал об этом. Так что не буду повторяться.

Да, страна (точнее, общественная и культурная атмосфера в ней) при моей жизни менялась неоднократно. И думаю, что радикально. И лишь защитная и отчасти спасительная пластичность индивидуальной психики не позволяла всякий раз фиксировать тектонические изменения в себе самом. Я вроде бы все тот же, а вокруг все совсем другое. Да и то вроде бы не совсем.

Сколько раз существенно менялась страна? Сейчас подсчитаю. Думаю, что в наши дни она меняется примерно в седьмой раз. Причем, если измерять все это не в абсолютных, а в относительных категориях, то, по моим ощущениям и воспоминаниям, самым радикальным изменением было наступление хрущевской эпохи после сталинской. Я был ребенком тогда, но, может быть, именно поэтому был особенно чувствителен к атмосферным изменениям. Я просто на чувственном уровне ощущал оттаивание (слово «оттепель», кстати, при всей своей затертости было вполне правильным словом) людей. Я видел, как менялись выражения лиц, пластика, жестикуляция, интонации речи.

Разумеется, свобода эта с высоты нашего последующего опыта представляется те­перь более чем относительной и сомнительной. Но по сравнению с предыдущими временами она казалась оглушительной и оглушающей. Моему поколению вообще, я считаю, сказочно повезло: это первое поколение ХХ века, не испытавшее войн, голода и массовых репрессий. К тому же мы не успели впитать глуповатого прекраснодуш­ного романтизма предыдущего поколения и циничного конформизма — последую­щего, то есть, извини, твоего.

Как меняюсь я сам, мне судить трудно. Во всяком случае, некий набор базовых убеж­дений сложился во мне довольно давно. Менялись лишь детали и штрихи, хотя иногда и существенные. Но ничего пока не случилось такого, что всерьез поколебало бы мою внутреннюю структуру. По крайней мере мне так кажется.

К вопросу о поколениях. Заметил ли ты, что на наших глазах появилось поколение (разумеется, я имею в виду самую его креативную часть), которое, собственно говоря, и является мотором и субъектом тех событий, о которых сейчас говорят более или менее все, и мы с тобой в том числе?

Г.Ч.: Конечно, заметил — именно в минувшем декабре. И очень обрадовался. Во-первых, они гораздо лучше (умнее, образованнее, идеалистичней), чем в их возрасте были я и мои приятели. Про циничный конформизм — это ты очень точно сказал применительно к тухлым семидесятым годам, на которые пришлась моя юность. Посидел на комсомольском собрании — рассказал анекдот про Брежнева. Послушал «Свободу» — написал рефератик по истории КПСС. А че, нормально.

Во-вторых, и это самое отрадное, наступил конец моим долголетним колебани­ям, о которых, по-моему, мы говорили во время одного из предыдущих диалогов или, может, за бутылкой, не помню. Я в последнее десятилетие как-то перестал понимать, в своей ли стране я живу? Я тут свой или чужой? Может, это страна Путина Владими­ра Владимировича, а я здесь лишний, несмотря на все мои тиражи-миражи? Уезжать, что ли, надо? А побывал на Болотной, на Сахарова, поглядел вокруг — и вижу: нетушки, я здесь дома, среди своих. Это пусть ребята-путинята уезжают на свои Каймановы острова, где деньги лежат.

В общем, не знаю, как у тебя, но у меня твердое ощущение, что в России все постепенно выправится.

Л.Р.: Выправится, конечно. Я уже и сегодня вижу вокруг себя (или мне так кажется) какие-то совсем иные лица и иные их выражения. Даже если это мне всего лишь кажется, то ведь кажется же почему-то! Я, как и в раннем детстве, чувствую буквально ноздрями, как меняется состав воздуха. А это, кстати, важнее, убедительнее и глубин­нее, чем совокупность формальных обстоятельств, чем то, «кто на ком стоит».

Конечно же, все постепенно выправится. Иначе и России никакой не будет. Другой вопрос, насколько постепенно. Помнишь, как в нашем с тобой обмене тостами на стра­ницах БГ я пожелал нам с тобой бесконечно долгой жизни, чтобы все увидеть и обо всем свидетельствовать? Готов и теперь повторить это столь же скромное, сколь и амбициозное пожелание.

Вот ведь и теперь мы попали-таки в довольно интересное время. Может быть, в си­лу интеллектуальной и эмоциональной инерции мы и сами еще не вполне осознаем, насколько оно интересное и значительное. Давай же постараемся уже в который раз быть достойными своей эпохи. До встречи, дорогой.