Пенза-19

Несмотря на различные либерально-демократические метаморфозы, в стране остались удивительные последыши прежней государственной скрытности и подозрительности – например, закрытые города. На десятилетие окончания школы в родной негостеприимный город съездила Дина Юсупова. и теперь читатели могут узнать, какова жизнь в населенном пункте, в который можно попасть только по пропуску.

Ровно десять лет назад я закончила школу и в этом году решила съездить в свой родной город на юбилейный вечер встречи. Собрала чемодан, мужа-москвича, трехлетнюю дочку, купила всей компании билеты до Пензы и отправилась повидать одноклассников.

Поезд прибыл на пензенский вокзал, но на этом путешествие не закончилось. У вокзала мы пересели на новенький автобус «мерседес» и покатили по хорошей дороге из города. Через десять минут многоэтажки сменились деревянными домами, а те – заснеженным сосновым лесом. В этом лесу прячется от любопытных глаз моя родина – закрытый город Заречный. Во времена моего детства родину звали Пенза-19.

«Мерседес» тормозит у бетонной стены с глухими металлическими воротами. Стена высотой в три метра с колючей проволокой поверху. За ней – вспаханная земля, полоса отчуждения, на которой люди с автоматами и собаками охраняют Заречный от остального мира. Дальше – еще один бетонный кордон. И только за ним видны аккуратные крыши домов.

Пассажиры срываются с мест и молча теснят друг друга к выходу. Толпа вываливается на дорогу, сосредоточенно движется к серому зданию в стене, выстраивается в очередь. В руках – номерные пропуска с фотографиями для предъявления солдатам на КПП. Меня встречает отец с бумагами наготове.

– Проходите, – говорит солдат, внимательно изучив пропуск родителя, картонное приложение, в которое вписаны я, мой муж и дочь, и наши паспорта.

Номерные пропуска нельзя показывать нигде, кроме КПП. Они выдаются всем жителям Заречного старше 14 лет. Я и сама когда-то получала такую бумагу под серьезными плакатами про невидимых врагов. Тогда я обещала докладывать в органы обо всех контактах с иностранцами и людьми, напоминающими шпионов. Я подписывалась никому не рассказывать, где находится город, а кавалерам из большой Пензы говорить, что живу на окраине и добираюсь домой на попутках.

Теперь родные стены впускают меня только в сопровождении отца или матери. Я прохожу за ворота, жду, пока досмотрят автобус и наконец занимаю свое место. Напряжение на лицах попутчиков сменяется отрешенностью: они уже по другую сторону забора, они дома. Мы едем по маленькому городку блеклой застройки эпохи развитого социализма. С той поры изменилось немногое: исчезли со стен лозунги про ум, честь и совесть, а вместо «соков – вод» магазины предлагают Pepsi. Ни одного незнакомого дома, ни одного рекламного щита, ни одной лишней соринки.

С каждой остановкой народу в автобусе прибавляется. Все сидения заняли пенсионеры в меховых шапках. В проходе безропотно толпятся школьники, дамы с напомаженными губами и серьезные мужчины в кожанках и спортивных штанах. Разговаривают. Но так тихо, что не слышно даже соседям.

– Непривычно без рекламы на улице! – громко замечает мой муж.

– Тише, Антон, – шиплю я, оглядываясь на сразу примолкших пенсионеров.

– Дай-ка свой мобильный, – просит муж, не сбавив громкость. – Хочу посмотреть, какая здесь сеть.

– Да потерпи ты до дому со своими понтами, – раздражаюсь, – не выделяйся. Тут так не принято, понимаешь?

Автобус подъезжает к остановке «Улица Зеленая». Антон замолкает, пенсионеры возвращаются к тихим беседам, а я успокаиваюсь. Я вернулась домой, в странное место посреди глухого болотистого леса, чудесным образом стянувшее десятки тысяч людей из разных концов страны.

По официальной легенде, история Заречного проста и героична. В середине 50-х годов прошлого века в СССР сложился мощный комплекс по производству ядерного оружия. Единственным слабым местом оставался выпуск приборной техники. Для решения проблемы в 1954 году Совет министров СССР постановил построить три приборостроительных завода – в Новосибирске, Пензе и Костроме. 31 декабря того же года на станцию Селикса в Пензенской области прибыл первый эшелон сибирской лиственницы для возведения стены, домов за ней и Пензенского приборостроительного завода (ППЗ). Записанная в государственных книгах дата рождения города – 1958 год: тогда началось производство первых приборов – блоков импульсов.

До 1988 года завод постоянно расширялся, с невероятной скоростью плодились разнообразные цеха: деревообработки, чувствительных элементов, радиоприборов и микроэлектроники, новой техники и нестандартного оборудования. Особую миссию выполняла подземная «пятая площадка». Там под контролем военных бомбы и ракеты оснащались разными приборами, к примеру радиодатчиками. Обо всем этом можно было узнать лишь по случайным обмолвкам, потому что люди не имели права рассказывать, чем занимаются, и зачастую не знали, что производит соседний цех.

В 1976 году от завода отделился Научно-исследовательский и конструкторский институт радиоэлектронной техники (НИКИРЭТ), специализировавшийся на проектировании технических средств охраны (ТСО). Здесь трудился мой отец.

Если в России нет ни одного человека, чьи родственники не участвовали в Великой Отечественной войне, то в Заречном нет ни одной семьи, лучшие умы и руки которой не работали бы на заводе или в НИКИРЭТе. И все мы, даже дети, гордились непрерывным трудовым подвигом жителей Пензы-19, создававших ядерное оружие ради мира во всем мире и оборонявших СССР от гидры империализма. Оборона эта осуществлялась в самом прямом смысле: ТСО, спроектированные в НИКИРЭТе и сделанные на нашем заводе, в массовом порядке устанавливались на государственной границе и на секретных объектах.

За ежедневную заботу о советских людях мы имели бетонно-военную защиту и материальные блага. Наши родители получали больше, чем такие же специалисты по всей стране: зарплата инженеров и рабочих была почти вдвое выше, чем на обычных предприятиях, и даже простым учителям или врачам выдавали на 20% больше положенного. [#insert] Любой подарок из закрытого города они воспринимали как музейный артефакт. Помню, когда мы привезли бабушке в Пензу немецкий фарфоровый сервиз, купленный в магазине №7, все пензенские родственники и друзья несколько месяцев ходили восхищаться чудесным чайным набором, любовно заключенным в шкаф под стекло. Он и поныне хранится там в своей первозданной красоте.

Перестройка, гласность и разоружение испортили нашу сладкую жизнь. НИКИРЭТ потерял госзаказ. Заводское производство сократилось в несколько раз, цеха закрывались. Руководство пыталось наладить выпуск товаров массового потребления типа чудовищных кухонных машин «Алина» и «Весна», смысл и назначение которых потребители не поняли до сих пор. А людям пришлось совершать вылазки во враждебный внешний мир. Сосед по подъезду, бросив учебу в политехе, ездил в Турцию с клетчатыми баулами и продавал дешевую одежду на рынке. Интеллигентная подруга родителей, ненавидевшая физический труд, с упорством крестьянина окапывала шесть соток где-то в Пензенской области. В начале 90-х стало казаться, что Пенза-19 вот-вот снесет бетонный забор, и город заживет новой жизнью.

И вскоре новая жизнь действительно началась. Потеряв заказы на вооружение страны, завод получил заказы на разоружение. К всеобщему удовлетворению, эта работа тоже оказалась секретной. Закрытый город воспрял. Бюрократическая машина по выдаче пропусков расширилась и усложнилась, охрана города перешла из рук солдат-срочников к местным ребятам-контрактникам.

Каждый день после прогноза погоды дикторша местного радио внушала стальным голосом: «Радиационный фон составляет 16 микрорентген в час (единственный альтернативный вариант – 15. – Д.Ю.), что соответствует норме». А потом перечисляла номера зон в лесу, в которых завтра не рекомендуется ходить «в связи с учениями». Наутро я сидела в школе и под вибрацию оконных стекол от дальних взрывов удивлялась, откуда же люди знают номера лесных зон.

В середине 90-х Пенза-19 переименовалась в Заречный и перешла из министерского подчинения в областное. Жители начали опасаться, что их вот-вот «откроют», но после захвата больницы в Буденновске все успокоились. На подъездах к городу на два года засела охрана с автоматами, а Заречный официально стал именоваться одним из четырнадцати российских закрытых административно-территориальных объединений – ЗАТО. Впрочем, эти времена я уже не застала: поступила в университет и перебралась в Москву.

«От пенсионеров направила в администрацию города Заречного письмо с жалобой на грязь в учреждениях здравоохранения, – бормочет старый однопрограммный радиоприемник в родной квартире. – Мы попросили прокомментировать ситуацию начальника управления здравоохранения».

Чиновник отчитывается, что это вовсе не грязь, а если грязь и была, то ее давно нет. Дальше бессменный диктор местного радио Людмила Никонова сообщает, что в городе живет семнадцать участников Сталинградской битвы, и предлагает послушать воспоминания одного из них о героическом прошлом. Старичок торопливо бросает пару фраз о ранении в Сталинграде и переходит к подробному изложению своей истории болезни. Выпуск заканчивается объявлениями о повышении штрафов за безбилетный проезд в автобусах до 50 рублей и о конкурсе «мисс Заречный» с призовым фондом 15 тысяч рублей. Включив телевизор, я вижу статичную картинку чистого унитаза и слышу уже знакомые слова про больничную грязь. В Заречном 2003 год.

По статистике, в родном ЗАТО сейчас проживает 62 651 человек, среди которых 15,5 тысяч пенсионеров и 1 102 безработных. Средний возраст жителей – 38 лет. В прошлом году в Заречном совершено 650 преступлений – на 34% меньше, чем в 2001.

– Опасно стало жить? – интересуюсь у мамы.

– Да ничего такого уж криминального не происходит, – говорит она. – Ведь город закрытый, чужих нет. Отопление и электричество в домах не отключают, на улицах чисто, фонари по вечерам горят.

С работы возвращается папа. Он вываливает на стол копченые сосиски и свежайший карбонат – их производит предприятие, где трудится мой отец, бывший инженер-конструктор. Несколько лет назад московский бизнесмен вложил деньги в производство мясной продукции в Заречном, и дело пошло.

– Что привлекло бизнесмена: налоговые льготы, которые государство давало ЗАТО? – спрашиваю я у папы, вгрызаясь в бутерброд.

– Льготы давно отменили. Дело в другом, – отвечает папа. – В закрытом городе нет «братков», которые всем правят. Здесь можно быть уверенным, что никто просто так не будет наезжать на предприятие и требовать деньги.

Перекусив, мы с мужем собираемся на вечеринку.

– Может, наденешь мою шубу? – мягко просит мама. – Это зачем? У меня есть любимое стильное пальто, а в шубе я буду чувствовать себя неловко.

– Ты же знаешь, что здесь свои представления о благополучии. Мне потом разные люди будут говорить, что у тебя до сих пор нет даже шубы.

Мы с мужем выходим из дома. На безлюдных и тихих улицах действительно горят фонари. В городе, который можно пройти из конца в конец за полчаса, нас обгоняют многочисленные пустые такси. Последнее такси настигает нас прямо перед входом в бар «Цветы» – небольшую светящуюся «стекляшку», где раньше был одноименный магазин. Из машины выходит девушка.

– Привет, – говорит она без улыбки. Она училась в параллельном классе и приехала на торжественный вечер встречи, как и положено, торжественно: на такси и в полушубке.

Мой бывший 11Б чинно сидит в «Цветах» за большим столом. Девочки по одну сторону, мальчики – по другую. Я долго улыбаюсь им во весь рот, они так же долго и подозрительно смотрят на меня. Наконец кто-то узнает: «Да это же Юсупова!»

– Да, это я! – радуюсь тому, что меня узнали.

– Представь,– потребовали одноклассники, кивнув на мужа.

– Это мой муж Антон,– покорно отвечаю я.

– Пусть Антон разольет девушкам шампанское, а ты садись.

– Хорошо,– говорю и присаживаюсь на женскую половину.

– Голос твой, а выглядишь совсем как чужой человек, – озабоченно сообщают одноклассницы. – Похудела ты, что ли? А как выгляжу я? А как я?

Честно говорю, что они чудесно сохранились за десять лет, и все улыбаются. Кажется, я начинаю им нравиться. Мы вместе выпиваем и закусываем сухим овощным салатом.

– Где работаешь? – вежливо спрашиваю соседку по столу, красавицу Ирину Гришину.

– Муж не разрешает мне работать. Говорит, как только напишу заявление на работу, могу тут же писать заявление на развод. Мне, конечно, надоело дома, но по крайней мере я спокойно занимаюсь собой и ребенком. Муж разрешает мне иногда погулять с подругами.

– Да, Ирка устроилась лучше всех: и жилье есть, и семья, и достаток! – говорит Наташа Маркова, энергичная заводила вечеринки. – У меня вот ни мужика, ни зарплаты.

Истории остальных бывших одноклассниц различаются не больше школьных изложений по русскому языку: закончила пензенский вуз, вышла замуж, родила ребенка, работаю за 2,5-3,5 тысячи бухгалтером (секретарем) в муниципальном предприятии (в администрации города). Девушки кукольно улыбаются и показывают похожие фотографии детей. Все, кроме нервной Ирины Тимохиной.

– Я прожила в Москве год, работала в рекламном агентстве, – перекрикивает она песню «Дискотеки Авария», звучащую в третий раз, – и понимаю, что здесь нет никакой жизни. Там я чувствовала себя энергичной, а здесь мне нечего делать. Тут большая деревня, все следят друг за другом и сплетничают.

Девушки кивают головами, вытаскивают сигареты и идут на улицу – в баре курить запрещено.

– Что же ты снова не едешь в Москву? – интересуюсь я у Тимохиной.

– Я уже не девочка, чтобы ехать куда-то наобум.

– Кроме тебя из 42 одноклассников уехали только двое, – рассказывает Ирина Гришина, чокаясь со мной. – Ленка Нуйкина похудела как смерть и вышла замуж в Швейцарии. Дима Ванчин с женой уехал в Питер, работает дизайнером.

Я выхожу покурить с одноклассникам.

– Если б ты знала, Дина, как я боюсь, что город откроют, – подсаживается ко мне Света Горюнова. – У меня ведь ребенок растет, я переживаю за его будущее.

– А в чем проблема? – меня уже порядком мутит от выпитого.

– Ты ничего не понимаешь, – Света в ужасе таращит глаза. – Я работаю на окраине города, где стоят заброшенные дома. У нас на работе жил пес Рекс, и вот он пропал.

Теперь уже я таращу глаза – действительно ничего не понимаю. Надо было меньше пить.

– В заброшенных домах живут бомжи, – победно заявляет Света. – Они его съели. Люди часто находят неподалеку собачьи лапки и ошейники. Это свои, городские бомжи, наверное. А что будет, если город откроют? Сюда понаедут бомжи и хулиганы со всей Пензенской области!

– Ты ей не верь, – шепчет мне молчавшая до сих пор Ольга Сазонова. – Во-первых, мы точно еще год не откроемся – завод выполняет госзаказ по демонтажу и утилизации боеприпасов. А во-вторых, к нам скоро приедет новый директор из Волгограда со своей командой. Они наладят производство. Сейчас ведь обостряются отношения в мире, государство все больше денег вкладывает в ВПК. На нашем заводе вполне современные технологии, которые можно использовать в оборонке.

– Ольга, послушай, что ты говоришь! Зачем тебе мировые конфликты ради небольших преимуществ ЗАТО? НИКИРЭТ давно уже открыто продает через Интернет свою чудо-технику по обнаружению ползущего врага в радиусе километра. Так что сейчас каждый может организовать ЗАТО лично для себя – были б деньги. Чего вы все так печетесь о закрытости города?

Но Ольга уже не слышит меня. Защитив свою бетонную стену, она горделиво уходит танцевать. Я тоже пускаюсь в пляс со знакомым парнем из соседнего двора.

– Смотри, чтобы муж не заревновал, – шепчет мне на ухо Ирина Гришина.

С таким же предостережением по очереди подходят еще две девушки – начинает казаться, что я тут самая трезвая. Музыка обрывается, и я вдруг замечаю онемевшую толпу.

– Молодец, Москва! – аплодирует незнакомый парень, а наши ребята стараются не смотреть на меня. Будто я обнажилась в приличном месте. «Опозорилась!» – стучит в голове.

Под утро в теплом подъезде мы с мужем долго пытаемся открыть дверь в квартиру. Муж жалуется, что здесь все засекречено, даже замки. Последнее, что я помню, – его согнутая спина и звяканье ключей.

В полдень я просыпаюсь в постели под бормотанье радио и пытаюсь понять, где я. Впервые за 27 лет у меня случается провал в памяти. На тумбочке у кровати лежит книжка «Заречный. История закрытого города» (Заречный, 2000). Я открываю ее наугад и читаю: «Разгромив фашизм в 1945 г., Россия совершила свой первый подвиг в ХХ веке. Не успев встать из руин, наше государство ценой невероятных лишений сумело создать ядерное оружие и в течение 50 лет противостоять Соединенным Штатам Америки; сумело уберечь человечество от ядерной войны и этим совершило свой второй подвиг. Мы все, заводчане и особенно работники 2-го производства, с гордостью сознаем, что участвовали в совершении этого подвига». И я вспоминаю моих бывших одноклассников, которые хранят верность ЗАТО и страстно жаждут участия в новом подвиге великой державы. Я их не понимаю, но все равно люблю.