Параллельные пространства

Фотографии: Варвара Лозенко

Жить в этом городе, конечно, невозможно. Можно организовать свое существование в обычной серии коробочек, именуемой квартирой. Можно порушить в этих коробочках стены и понастроить новых, но чего таким образом добьешься? Сколько перегородок ни сноси, не будет в твоем существовании никакого секрета. Мечта — это когда люди проходят мимо и не подозревают, что кто-то может здесь жить. Дом в дупле, в афишной тумбе, в трансформаторной будке, в голубятне, в норе, под землей, на крыше, за потайной дверцей, под лестницей, под мостом, на мосту, в маяке, в прицепном вагоне, в шкафу, в кабинете директора, не скажу где. Такой дом позволяет обитателю почувствовать, что он всех обманул: вот ты смотришь на них снизу, сверху, из-за афиши, а они и не знают, что ты там есть и уж тем более — что у тебя там двуспальная кровать и электрическая плита. Тогда в этом городе можно жить — не как он велит, а как ты хочешь.

ДОМ НА КРЫШЕ

Кто-то с детства мечтал работать на маяке или смотрителем башенных часов, чтобы жить там же. Предприниматель же Владимир (фамилии он просил не называть: жилье — дело приватное) жил себе в Новогирееве, в большой, но обыкновенной квартире, и ни о каком особом жилье не мечтал. Потом ездить на работу стало долго и неудобно. Потом оказалось, что перебравшиеся за границу дети, когда приезжают пару раз в год в Москву, норовят торчать в центре: то у них Консерватория, то Большой театр, то храм Святой Татьяны. Владимир начал мучительный процесс поиска квартиры.

Это продолжалось полтора года, и мучительно было не столько для Владимира, сколько для его контрагентов. Объяснить, что он ищет и почему ни одна из 40 пересмотренных квартир не подходит, Владимир толком не мог. Критерий у него был один: мое — не мое. Хуже того — периодически он давал задаток, а потом срывал сделку: «Не мое!» Как-то зашел приятель, который живет на крыше, и сообщил, что его соседка продает квартиру.

Вкратце о приятеле: зовут его Дмитрий Борисов, он держит клубы «Апшу» и Gogol?, кафе «Жан-Жак» и до недавнего времени был обладателем одного из лучших жилищ в Москве. Он жил в квартире, обустроенной на крыше сталинского дома на Садовом кольце. Главной достопримечательностью квартиры был так называемый балкон, точнее — участок крыши площадью 140 м². Там жарили шашлыки, играли свадьбы и однажды почему-то закидали свежими огурцами резиденцию индийского посла (оттуда пришли поинтересоваться, в чем дело, а на ответ, что гости Борисова пытались посадить там огуречный сад, вежливо попросили попытки прекратить). Недавно, правда, Борисов уехал жить в обычную квартиру — на крыше он теперь только работает, так что эта история не о нем. Но он успел сосватать приятелю Владимиру квартиру своей соседки, расположенную на той же крыше, хоть и в другом, говоря земным языком, подъезде.

Владимир пришел, посмотрел и решил: мое. Полюбившийся ему уголок представлял собою квартиру площадью 120 квадратных метров, пятую часть из которых составлял длинный темный коридор, и балкон площадью около 90 м². Легенда этих невероятных балконов, которые, конечно, балконами не являются — правильнее было бы называть их патио, — такова: в доме жили сталинские генералы, недалеко жил Берия, а на балконах, наверное, должны были располагаться пулеметчики (почему пулеметчики, а не снайперы, например, не объясняется — такова легенда и все тут). Владимир называет балкон солярием. Там и мангал, и спортивные снаряды, и зимний сад- все, в общем, что нужно человеку для счастья.

Но начал он не с балкона. Начал он с кухни. Квартира, даром что генеральская, колорит имела профессорский, то есть непротивный. Можно было бы даже и с ремонтом повременить, если бы не длинный коридор и не кондовая кухня. Самую главную комнату советского дома Владимир поставил на место: она скромно пристроилась вдоль прохода от гостиной к ванной или к зимнему саду. «Моя жена не любит готовить. Она вырастила троих детей, и она больше не хочет стоять у плиты. Это кухня, где никто не готовит». Кухня состоит из голландского комода XVIII века, на котором сверху расположена каменная плита. В плиту же встроены небольшая варочная поверхность и раковина. Комод задвинут в специально выдолбленную нишу, выложенную старинным венецианским кафелем. Готовить там действительно неудобно, но зато очень красиво — правда, сесть на кухне негде (как и задумано), так что красотой надо наслаждаться дозированно, пока разогреваешь что-то или ставишь чайник.

До патио руки дошли уже позже. Впрочем, красивым назвать это место язык бы тогда не повернулся: пол, то есть кровля, проваливалась, вода текла вниз ручьями. Нанятые Владимиром строители подняли кровлю и обнаружили — внимание! — пространство, которое хозяин называет «подвалом». Целое потайное помещение площадью опять-таки около 90 м², высотой местами достаточное, чтобы там встал в рост взрослый человек. Владимир предполагает, что там должен был размещаться взвод солдат или, скажем, кто-нибудь, кто следил за генералом. Так или иначе в квартиру выхода из подвала не было, зато был выход в подъезд. Этот выход Владимир заложил кирпичом, а после обустроил и подвал: обшил помещение деревом, сделал лестницу. Теперь у него есть не только квартира, о существовании которой, глядя на дом с фасада, невозможно догадаться, и не только патио, о котором и мечтать никто не посмел бы, но и целое потайное помещение, о котором не знало даже БТИ. Там Владимир думает установить гигантскую игрушечную железную дорогу.

ДОМ В ПОДВАЛЕ

Секрет правильного жилья в том, что пространство делится причудливым образом, создавая много уровней тайны. Сто лет архитекторы пытаются найти способы обмануть действительность и создать внутреннее пространство снаружи, внешнее — внутри. Но вот возьмем жилище студентов Антона и Маши. Это мастерская их знакомого художника в подвале старого пятиэтажного дома рядом с метро «Тушинская». Поделим мастерскую на зоны. Вот улица, точнее, двор. Душевный тушинский двор с липами и тетками в тапочках. Вот черная железная дверь, которая ведет в подвал. Вот, собственно, подвал. К его слегка затхлому запаху привыкаешь быстро.

Спуск по бетонным ступенькам — это такое крыльцо наоборот, ведет не вверх, а вниз, и не снаружи, а внутри. Справа — жилой отсек. Там крошечная кухонька и спальня чуть больше кровати с пестрым икеевским бельем. В этой комнате — единственное в подвале окно: уровень тротуара, он же уровень подоконника, — примерно на уровне груди взрослого человека. Если положить на подоконник мобильный телефон, он, может быть, найдет сеть, хотя рассчитывать на это не стоит.

В кухне, где едва умещается высокий столик с тремя барными стульями, тоже есть окно, точнее, окошко. Оно открывается и закрывается, но ведет не то чтобы на улицу, а в другую зону мастерской — зону рабочую, разделенную на три больших помещения. Здесь иногда работает художник, хозяин мастерской, тут же стоят его работы и хитроумное оборудование. А для студентов это внешний, нежилой мир, что-то вроде участка при чужой даче, на которую их пустили пожить. На этом «участке» из бетона, кирпича и стали даже есть свой сарай — «кладовка». «Очень удобно», — говорит Маша.

«Первые дней 15 мы прикалывались, — говорит Антон. — Потом некоторое время давило». Тогда они забились в спальню с кухонькой. «Теперь это уже свое место». Но не целиком. Если пойти от крыльца в другую сторону, по левой стороне будет кабинет, а за ним — железная дверь в «страшную комнату». Вот тут настоящий подвальный запах, от которого тут же начинает мутить. «Для жителей этого дома мы живем в аду, — говорит Антон. — Но это наш маленький ад».

Раньше, когда открывали дверь «страшной комнаты», во все стороны разбегались крысы — почему-то белые. Крыс потравили, но на этом борьба с подвальной стихией не закончилась. «Один раз было нашествие таких маленьких бабочек, — говорит Антон. — Нас не было полмесяца. Или вот муравьи — могут муравейник сделать за полчаса на кухонном столе. Здесь земля, из земли все время что-то растет». Например, два электрических кабеля сантиметров 10 в диаметре, длиной около 12 метров. «Откуда они вылезли, непонятно», — говорит Маша. Ребята уезжали на лето, а вернувшись, обнаружили эти индустриальные чудовища торчащими из стены вдоль крыльца.

В прошлой жизни Маша жила с родителями в Матвеевском, а Антон с семьей — в обычной съемной квартире. Потом Антон ушел с работы и стал учиться в Литературном институте. Два года назад они с Машей поселились в подвале, Антон научился жить без телевизора и с удовольствием читать толстые книжки. Очень рекомендует: «Прикольно».

ДОМ В ПАНСИОНАТЕ

Путь к себе лежит через смену жилища. Ольге Бровкиной в этом смысле очень нравится слово «Переделкино». «Потому что, — говорит она, — я переделываюсь». Раньше Ольга жила, как и многие, в квартире, там у нее был муж, помимо этого у нее была любимая работа, которая преследовала ее всегда и везде, отказываясь покинуть ее мысли даже во сне.

Потом Ольга Бровкина обрела рай. Он оказался недалеко от Москвы. Как можно было догадаться, у жизни в раю масса преимуществ: «Здесь хорошо и зимой, и осенью, и в плохую погоду — плохой погоды здесь просто не бывает. Здесь реально соловьи поют и иволги… здесь эти, дятлы стучат. Они-то больше всех и будят. И тогда я просыпаюсь и вижу в окне деревья: боже, как хорошо!» Ольга заходит в новый корпус Дома творчества писателей в Переделкине, и тут восхищение природой и уникальным климатом писательского поселка сменяется восхищением картинами, висящими в коридоре: «Может, они и не достойны Третьяковки, но меня они вдохновляют». За картины точно никогда не будут сражаться коллекционеры, но они действительно что-то такое излучают: очень насыщенные картины, просто какое-то усиленное живописное питание. На то здесь и Дом творчества — чтобы оздоровлять, укреплять и вдохновлять.

Ольга Бровкина, хоть она и дизайнер одежды и интерьеров со студией на Тверской, относится к мифологии и атмосфере Дома творчества с благоговением и даже с восторгом: «Здесь старушки на лавочке обсуждают мировые проблемы. И здесь «стены помогают». Летом вот приезжают писатели. А как они знакомятся! «Что-то мы стали редко видеться!» Ольга заливается кокетливым смехом. Это немножко странно: ей, молодой и красивой, ни к чему переделкинские ухажеры и их разговоры. Но образованные старушки и изобретательные пожилые писатели возносят ее на такую же недосягаемую высоту, как если бы она жила на крыше или, например, на маяке. Этим и прекрасно ее жилье.

Дом творчества — как гостиница: в принципе, жить можно хоть годами (как это делают или делали в совсем других местах совсем другие творцы — Илья Кабаков, например, или Владимир Набоков). В полночь, правда, запирают двери в корпус, а Ольга всегда возвращается после полуночи, так что приходится всякий раз вступать в осторожные переговоры с охранниками.

Комната в Доме творчества — довольно скромное предприятие. Размер и состояние номера средней районной гостиницы — все относительно чисто и относительно цело, но мебели больше: кроме кровати есть письменный стол, два кресла, диван и даже складные стулья для балкона. Живет здесь кроме Ольги еще левретка по имени Цезарь, и от этого, а также от обилия книг на подоконнике, открытых журналов на спинке дивана и всяческих девичьих игрушечек по всей комнате кажется, что комната набита до отказа. Кроме комнаты есть еще прихожая, развернуться в которой невозможно из-за огромной эспрессо-машины. Это все, что Ольге нужно: питается она в городе, а здесь только завтракает. Вообще же, по своему типу это жилище — нора, тесная, теплая, потайная.

ДОМ НА ФАБРИКЕ

Людям свойственно хотеть жить в норе. IKEA зарабатывает бессчетные тысячи на всевозможных палатках, складных домиках и закрывающихся балдахином креслах, без которых, оказывается, не могут жить наши дети. Кто из вас не ставил в большой комнате на полу палатку и не спал в ней, пока это позволяли родители? Или хотя бы не мечтал это сделать?

Модельер Денис Симачев поставил юрту на заводе «Арма», в прошлом — газгольдер голландской постройки начала XX века. Сначала он на этом заводе поселился, попытался при помощи некоторого количества друзей-художников и фотографов, а также работников своей собственной мастерской обжить все 3000 квадратных метров корпуса 5а. Потом понял, что ему слишком много воздуха, и поставил там казахскую свадебную юрту. Вместо положенной дырки в крышу юрты встроен светильник, из него вверх идет блестящая гофрированная труба вытяжки — но все равно в юрте воздух спертый, да еще и пахнет не то казахскими какими-то животными, не то симачевской собственной лайкой по имени Белый. Когда выходишь из юрты, вздыхаешь с облегчением, а то и с головокружением: тут тоже удалось сфальсифицировать границу между миром «внутри» и миром «снаружи».

Снаружи вниз от юрты ведет деревянная лестница для торжественных выходов: около восьми метров в ширину, ступеньки глубокие и высокие, вынуждающие идти неспешно и осторожно. Лестница ведет в огромное пространство, содержащее все обязательные атрибуты нью-йоркского лофта: кожаные диваны вперемежку с мягкой мебелью 60-х и 70-х годов, рояль, выкрашенный в кислотно-зеленый цвет, кикер, настольные лампы из красного плексигласа, на черных стенах — комиксы, вот стоит прялка, вот цинковый сундук, переделанный в журнальный столик на колесиках. Здесь, по плану, раз или два в месяц будут устраиваться вечеринки, остальное время — рабочее пространство для художников, с которыми работает Симачев.

По дизайну и духу это помещение могло бы быть абсолютно где угодно — в Нью-Йорке, в Лондоне или даже в Челябинске. Только вид из окна, точнее, виды из многочисленных огромных заводских окон напоминают, что это Москва — но Москва немного странная. В одну сторону — индустриальный пейзаж на фоне облупленных девятиэтажек где-то очень далеко: какая-то прямо Капотня. В другую сторону — здания вдоль Садового кольца из заставки к фильму «ТАСС уполномочен заявить», но на их фоне почему-то все время проходят поезда. На самом деле завод находится на задворках Курского вокзала, но когда смотришь изнутри, это меньше всего похоже на то, что ты находишься в центре Москвы. Симачеву с друзьями удалось спрятаться от Москвы и спрятать Москву от себя.

Лучше всех спрятался сам Симачев: кроме юрты, куда он заходит подумать, у него есть спальня, точнее, она будет, когда будет готова кровать, которая полностью заполнит собой крошечное помещение в стеклянной башенке, воспарившей над пятым корпусом; сама башенка не заметна ниоткуда, но через чуть мутноватые стеклышки ее окон можно смотреть не только на псевдо-Капотню и модифицированный Земляной Вал, но и на «клубное» пространство с зеленым роялем.

ДОМ В БУДКЕ

Но зачем, спрашивается, брать такое огромное, не поддающееся обживанию помещение, как завод, и выгораживать из него свое крошечное пространство, когда можно начать с крошечного пространства? Художник Теодор Тежик 16 лет назад купил у города те самые маленькие домики, о которых мечтали все дети начиная с Чебурашки, — трансформаторные будки в количестве трех штук. «Я ходил по городу и смотрел: что имеет четыре стены, крышу, но никакого функционального наполнения», — рассказывает Тежик. Обнаружились списанные подстанции.

Быстро с таким обширным хозяйством не разберешься: Тежик полностью освоил только одно из приобретенных им строений, бывшую подстанцию на Студенческой улице. Раньше это был маленький домик, почти полностью заполненный бетоном и собственно трансформаторами. По обе стороны дома, то есть подстанции, были низкие двери — пять штук с каждой стороны. Каждая дверь вела в крошечное помещение, которое, собственно, и представляло собой трансформаторную будку. Между будками стояли массивные бетонные стены. Когда трансформаторы вместе с бетоном вывезли — предварительно подставив под крышу стальные фермы, уходящие опорами в землю, — получилось просторное помещение, метров 45, с пятиметровыми потолками и десятью окнами от пола до уровня глаз. Большую часть комнаты занимают гигантские, промышленного вида волынки: последние годы Тежик занимается освоением музыкального хлама и изобретением музыкальных инструментов. За фермы, обшитые теперь красным деревом, заткнуты экспонаты из чьей-то ставшей ненужной коллекции контрабасов, из них — один желтый, и одна виолончель.

Кстати, о красном дереве. Оно — как и все, с чем работает Тежик, — своего рода отходы цивилизации. Шестнадцать лет назад Тежик обнаружил завод в Мытищах, где привезенное из Африки красное дерево, каждый ствол которого надо было везти на отдельной фуре, резали на аккуратные квадратики для облицовки мебели из ДСП. Все округлое и неправильное, что оставалось от резки, сжигалось. Тежик купил два контейнера обрезков и привез в свою трансформаторную будку. Дерево оказалось тяжелым в обращении: резать его надо было алмазной пилой, а пыль оказывала одурманивающее действие на рабочих. Но в результате удалось облицевать деревом не только фермы, но и кухню.

Кухня располагается в подвале. Трансформаторной будке подвал ни к чему — его и не было. Тежик выкопал подвал в пределах старого фундамента. Получилась на редкость уютная нора, где стоит стеклянный стол и многопудовые стулья с высокими спинками из кованого железа и где очень вкусно и красиво кормят. Кухня больше всего похожа на стилизованную деревенскую избу, а меньше всего — на подвал трансформаторной будки. Это второй уровень тайны: мало того что в трансформаторной будке живут, мало того что под трансформаторной будкой живут — так там еще и живут в деревне. Бегает большой петух, орет, как ему положено, — из подвала звук почему-то доносится до соседнего дома. Соседи не жалуются, говорят, им даже нравится.

А почему бы не жить в трансформаторной будке рядом с Кутузовским проспектом, как в деревне? Есть еще и кусочек земли, аккуратно отгороженный низким заборчиком. В начале лета здесь благодать. Обустроить это все было предельно сложно: например, когда придумали способ подключиться к канализации с уровня ниже уровня труб — из подвала же — и построили специальную насосную установку, то, когда ее запустили, она не только издала звуки, больше всего напоминающие взлетающий реактивный самолет, но и заставила крышки унитазов в соседнем многоэтажном доме приподняться и выпустить в квартиры все то, что качал Тежик.

Но теперь подстанция окончательно трансформировалась в идеальный дом: даже бывшие двери, превратившиеся в окна, снаружи оборудованы ставнями. «Я немного утомлен уже, — говорит Тежик. — Но это нужно моим друзьям, которые с удовольствием сюда ходят». Кажется, он кокетничает. Во всяком случае, он уже строит, то есть роет, следующий уровень: в ванной, рядом со стилизованной под большую дубовую бочку собственно ванной, копошатся рабочие, откачивают при помощи бесконечного розового шланга воду, выносят мусор. Что там еще можно построить? Секрет.

Владимир: «Ненавижу пафосность. В новых домах вида нет — к окну лучше не подходить. Тут пафосность благодаря патио есть, но она человеческая. И есть сталинская кондовость, которая должна быть у дома».

Антон и его девушка Маша живут в маленьком отсеке огромной подвальной мастерской. Остальное пространство сродни дачному участку — даже качели есть.

Ольга Бровкина утверждает, что в Доме творчества писателей в Переделкино всегда хорошая погода. «Другие ездят на Тибет, а я нашла свой рай».

Денис Симачев: «Я стал понимать, что нет ни одной маленькой комнаты, куда можно пойти и подумать. Слишком много воздуха — это тоже давит». Теперь у него есть казахская свадебная юрта.

Ну где еще можно найти такую гостеприимную трансформаторную подстанцию? Здесь есть место для семьи из трех человек, двух собак и петуха. А гостей набивается человек по пятьдесят.